Черные кабинеты. История российской перлюстрации, XVIII — начало XX века - Измозик Владлен Семенович

18 октября 1865 года император утвердил совместное предложение министра внутренних дел П.А. Валуева, министра финансов М.Х. Рейтерна и шефа жандармов князя В.А. Долгорукова о наблюдении за корреспонденцией владельцев магазина в Петербурге Блока и Крумбюгеля. Существовали подозрения, что в их магазин ввозились (в сапогах) фальшивые пятирублевые кредитные билеты. Было решено после вскрытия писем в Секретной экспедиции доставлять их без конвертов шефу жандармов для ознакомления, а затем возвращать в почтамт «для заделки и отсылки по адресу»[1254].

Перлюстрация использовалась и для борьбы с почти вечной проблемой: пересылкой чиновниками частных писем в казенных пакетах, связанной с тем, что партикулярные письма оплачивались в зависимости от их веса. Достаточно сказать, что указы о запрещении это делать издавались в 1719, 1725, 1736 (дважды), 1765 и 1781 годах[1255]. В конце 1835 года новый почт-директор Петербургского почтамта Ф.И. Прянишников обратил внимание на принимаемую экстрапочтой в Варшаву корреспонденцию из канцелярии статс-секретаря Царства Польского графа С.Ф. Грабовского, адресуемую статс-секретарю И.И. Тымовскому. Пакеты весили до 16 фунтов (около 6,5 килограмма), и Прянишников распорядился о вскрытии их в секретной экспедиции. Там оказались по преимуществу переписка частных лиц, мелкие вещи и денежные вложения. Например, в пакете весом 12 фунтов (около 5 килограммов), поступившем 25 декабря, оказалось двадцать три частных письма. Если бы письма в казенных пакетах сдавались на почту положенным порядком, то в казну поступило бы 500 руб. 5 января 1836 года А.Н. Голицын доложил об этом императору, высказав предположение, что, возможно, таким образом «пересылается вредная для правительства корреспонденция поляков». Одновременно Голицын обратил внимание государя на сложности проверки: пакеты заделаны один в другой, имеют по несколько печатей, и для их изучения требуется не менее двадцати четырех часов. Поэтому нет возможности производить строгую перлюстрацию, а оставлять до другой почты нельзя — это вызовет подозрение. Николай I распорядился: «Если и затем пересылка продолжится, письма уничтожать, а деньги [брать] в доход Почтового ведомства».

Следующий доклад по этому вопросу был сделан 19 января. 15 января от Грабовского поступил пакет в 30 лотов (около 384 граммов). Его вскрыли, обнаружив тринадцать казенных писем, а в них — семьдесят пять частных. Однако Голицын обратил внимание государя на то, что если частные письма уничтожить, а казенные отправить по адресу, то откроется, что пакеты были перлюстрированы. Он предложил действовать в соответствии с параграфом 15 Почтамтской инструкции: при наличии частных писем в казенном пакете почтмейстер или его помощник должен отнести пакет в то присутственное место, откуда его подали, и потребовать вскрытия (хотя подобное требование также должно было навести чиновников на мысль о перлюстрации). Штраф составит 1 руб. с золотника (4,266 грамма) веса недозволенных вложений. Император с этим согласился и приказал проводить время от времени перлюстрацию казенных пакетов различных ведомств[1256].

Уже 26 января императору был подан рапорт о том, что 22 января в присутствии чиновника из канцелярии Грабовского были вскрыты пакет в Варшаву и два тюка из Варшавы. В первом оказалось тридцать частных писем, в двух других — тринадцать. Штраф составил 1060 руб. 30 коп.[1257]

Затем до середины марта 1836 года в секретной экспедиции Санкт-Петербургского почтамта были перлюстрированы пакеты пяти министерств (внутренних дел, государственного контроля, просвещения, финансов, юстиции) и пяти департаментов (Комиссариатского и Провиантского Военного министерства, Публичных зданий Министерства путей сообщения, Духовных дел греческого вероисповедания по части обер-прокурора Святейшего Синода). То ли чиновники в этих ведомствах были исключительно законопослушными, то ли слух о проверках достаточно быстро до них дошел, но, во всяком случае, никаких партикулярных писем в 155 вскрытых пакетах обнаружено не было — к безусловной радости государя[1258].

Любопытно, что через двенадцать лет, 28 марта 1848 года, новый главноуправляющий Почтовым департаментом В.Ф. Адлерберг вновь получил указание вскрывать в секретной экспедиции Санкт-Петербургского почтамта все пакеты на имя Гедройца или на адреса чиновников Статс-секретариата Царства Польского. За пять месяцев было вскрыто 256 казенных пакетов и 160 частных писем, находившихся в этих пакетах. Но содержание писем не представило «никакой политической важности» — лишь нанесло ущерб казне до 40 руб. серебром. Наблюдение было прекращено распоряжением от 22 августа 1848 года[1259].

Эта практика продолжалась и при Александре II. В 1859 году императору была доложена выписка из письма, направленного из города Козлова в Петербург. Автор обвинял Козловскую почтовую контору в злоупотреблениях: самовольном сборе за каждое выдаваемое письмо (с дворовых людей и крестьян — по 3 коп., с солдат — по 10 коп. серебром). Почтовому департаменту было велено произвести дознание. Но 21 декабря 1859 года государю доложили, что «извет неоснователен» и козловский почтмейстер никаких злоупотреблений не допускал[1260]. Узнать, как обстояло дело в действительности, мы уже не сможем.

В некоторых случаях резолюции государя показывают, насколько сложившаяся система была сильнее своего властителя. В декабре 1858 года было перлюстрировано письмо неизвестного члену Главного управления цензуры А.Г. Тройницкому. В письме упоминалось о взятках цензорам: «Правительство наше слабо и глупо; предписывает цензуре строгости, а цензоры, имея в виду большие пенсии от редакторов, не слушают». Александр II меланхолично надписал: «К сожалению, много справедливого!»[1261]

Перлюстрированные выписки и резолюции на них показывают, как душевно одинок был император, не доверявший даже ближайшим своим сотрудникам. 20 января 1871 года Александру II доложили выписку из анонимного письма, отправленного из Москвы министру путей сообщения графу В.А. Бобринскому. Неизвестный резко отзывался о всей системе управления и утверждал: «Если за измену Отечеству и преступление против его интересов давать ордена, то конечно гг. министры финансов, путей сообщения, да и другие, вполне заслужили не только все гражданские ордена всех степеней, но даже Георгия 1‐й степени». Резолюция государя гласила: «Не говори ему [Бобринскому] ничего про это отправление, разве он мне сам его сообщит». Сбоку надпись чернилами: «Приказано хранить в секретном архиве начальника 3‐й экспедиции и никому не показывать»[1262].

По мнению выдающегося историка П.А. Зайончковского, возможно, в феврале 1872 года произошла история, которая могла убедить императора в реальности «утечки информации» даже через его ближайших сотрудников. Вот как описывал два варианта этого события государственный секретарь А.А. Половцов в своем дневнике. Первая запись была сделана 7 ноября 1883 года. Якобы

после какого‐то важного совещания у… Александра II он попросил всех присутствовавших дать слово, что сохранят все говорившееся в глубокой тайне. Через два дня перехвачено письмо полковника Загуляева, корреспондента «Independence Belge», в котором со слов военного министра [Д.А.] Милютина рассказывалось все происшедшее в заседании. [А.Е.] Тимашев [министр внутренних дел] … препроводил это письмо к государю, который, призвав [П.А.] Шувалова [начальника III Отделения], выразил твердое намерение немедленно сместить Милютина… но… жар негодования остыл, и все осталось по‐прежнему.

То же событие Половцов передал со слов П.А. Шувалова 25 октября 1886 года: при обсуждении какого‐то военного вопроса решение было принято против мнения Милютина; в письме Загуляева говорилось, что «Милютин решился выйти в отставку». Якобы 8 ноября (год не указан) состоялся разговор Александра II с Шуваловым об увольнении Милютина[1263]. К сожалению, ни П.А. Зайончковскому, ни мне не удалось установить, верно ли сообщение о письме полковника Загуляева.