Фараон - Болеслав Прус

Фараон припомнил поклоны Херихора, взгляды Мефреса и тон того и другого. За внешней почтительностью поминутно проглядывало высокомерие и пренебрежение к нему. Ему нужны деньги, а они обещают ему молитвы. Мало того, они осмеливаются намекать ему, что он не единый повелитель Египта…

Молодой фараон невольно улыбнулся; он представил себе наемных пастухов, говорящих хозяину, что он не волен распоряжаться своим стадом. Но в действительности ему было не до смеха. В казне оставалась какая-нибудь тысяча талантов, которой могло хватить на семь, самое большее на десять дней. А что потом?.. Что скажут чиновники, прислуга, а главное — солдаты, которые не только не получат жалованья, но попросту будут голодать?..

Верховным жрецам, конечно, известно это положение дел и, если они не спешат помочь ему, — значит, хотят его погубить… и погубить в ближайшие дни, еще до похорон отца…

Рамсесу вспомнился случай из его детства.

Он был еще в жреческой школе, когда на празднике в честь богини Мут в числе выступавших был знаменитый во всем Египте комедиант. Он изображал неудачливого героя. Герой приказывал — его не слушались. На его гнев отвечали смехом. Когда же для того, чтоб наказать насмешников, он схватил топор, топорище сломалось у него в руке. Наконец на него выпустили льва. Беззащитный герой стал удирать, но оказалось, что за ним гонится не лев, а свинья в львиной шкуре. Ученики и учителя хохотали до слез над этими злоключениями, а маленький царевич сидел угрюмый; ему жаль было человека, который рвется к великим делам и гибнет, осыпаемый насмешками.

Эта сцена и чувства, которые он испытал тогда, ожили сейчас в его памяти.

«Таким же они хотят сделать меня», — говорил он себе.

Его охватило отчаяние. Он понял, что как только будет истрачен последний талант, придет к концу его власть, а с нею и жизнь.

Но тут его мысли приняли другое направление. Фараон остановился посреди комнаты.

«Что может меня ожидать?.. Только смерть… Я отправлюсь к моим славным предкам, к Рамсесу Великому… Но я им не могу сказать, что погиб не защищаясь… Иначе после бедствий земной жизни меня постигнет вечный позор…»

Как? Он, победитель ливийцев, будет вынужден отступить перед кучкой лицемеров, с которыми нечего было бы делать одному азиатскому полку?.. Значит, потому, что Мефрес и Херихор хотят повелевать Египтом и фараоном, его войска должны голодать, а миллион крестьян не получат благодатного отдыха?.. Разве не его предки построили эти храмы?.. Разве не они наполнили их военной добычей? Кто выигрывал сражения — жрецы или солдаты? Так кто же имеет право на сокровища? Жрецы или фараон и его армия.

Молодой фараон пожал плечами и велел позвать Тутмоса.

Несмотря на ночное время, царский любимец явился немедленно.

— Знаешь, — сказал фараон, — жрецы отказали мне в займе, а между тем казна пуста…

Тутмос выпрямился.

— Прикажешь отвести их в тюрьму?.. — спросил он.

— А ты бы решился это сделать?

— Нет в Египте офицера, который не исполнил бы приказа нашего повелителя и вождя.

— В таком случае, — медленно произнес фараон, — в таком случае… не надо никого отводить в тюрьму… У меня достаточно веры в себя и презрения к ним. Падаль, которую человек увидит на дороге, он не станет прятать в кованый сундук, а просто обойдет ее.

— Но гиену сажают в клетку, — возразил Тутмос.

— Пока еще рано, — ответил Рамсес. — Я вынужден быть снисходительным к этим людям, по крайней мере, до похорон моего отца, иначе они способны оскорбить его священную мумию и нарушить покой его души… А теперь вот что: ступай завтра к Хираму и скажи ему, чтобы он прислал мне того жреца, о котором мы с ним говорили.

— Будет исполнено. Но я должен довести до твоего, государь, сведения, что сегодня народ громил дома мемфисских финикиян.

— Вот как? Ну, это уж напрасно!

— И еще мне кажется, — продолжал Тутмос, — что с тех пор, как ты приказал Пентуэру изучить положение крестьян и рабочих, жрецы подстрекают номархов и знать… Они внушают им, государь, что ты хочешь разорить знать в пользу крестьян.

— И знать верит этому?

— Находятся и такие, что верят, но другие говорят прямо, что это интриги жрецов против тебя.

— А если бы я и в самом деле задумал улучшить жизнь крестьян?.. — спросил фараон.

— Ты сделаешь, государь, все, что найдешь нужным, — ответил Тутмос.

— Вот такой ответ я понимаю!.. — радостно воскликнул Рамсес XIII. — Будь спокоен и скажи знати, что она не только ничего не потеряет, исполняя мои распоряжения, а напротив, положение ее улучшится и значение возрастет. Богатства Египта должны быть наконец вырваны из рук недостойных и отданы верным слугам.

Фараон простился со своим любимцем и, довольный, ушел отдыхать. Его минутное отчаяние казалось ему сейчас смешным.

На следующий день около полудня его святейшеству доложили, что явилась депутация финикийских купцов.

— Они собираются, вероятно, жаловаться на разгром их домов? — спросил фараон.

— Нет, — ответил адъютант, — они хотят преподнести тебе дары.

Действительно, человек двенадцать финикиян, во главе с Рабсуном, явились с подарками. Когда фараон вышел к ним, они пали ниц, после чего Рабсун заявил, что, по старинному обычаю, они осмеливаются повергнуть свои скромные дары к стопам повелителя, дарующего им жизнь, а их имуществу безопасность.

И стали выкладывать на столы золотые чаши, цепи и кубки, наполненные драгоценными каменьями. Рабсун же положил на ступени трона поднос с папирусом, в котором финикияне письменно обязывались дать для армии всякого снаряжения на две тысячи талантов.

Это был крупный подарок, в общей сложности составлявший около трех тысяч талантов.

Фараон милостиво поблагодарил преданных купцов и пообещал им свое покровительство. Они ушли от него осчастливленные.

Рамсес XIII облегченно вздохнул. Банкротство казны, а с ним и необходимость прибегнуть к насильственным средствам против жрецов отодвинулись на десять дней. Вечером опять под охраной Тутмоса в кабинет его святейшества явился Хирам. На этот раз он не жаловался на усталость, а пал ниц и начал плаксивым голосом проклинать дурака Дагона.

— Я узнал, что этот паршивец, — начал он, — осмелился напомнить вашему святейшеству о нашем договоре относительно канала до Красного моря… Чтоб он пропал… чтоб его изъела проказа… Пусть его дети пасут свиней, а внуки родятся евреями. Изволь только, повелитель, приказать, и, сколько ни есть богатств в Финикии, она все повергнет к твоим стопам, не требуя никаких договоров и расписок. Разве мы ассирийцы или… жрецы, — добавил он шепотом, — и нам недостаточно одного слова столь могущественного владыки?

— А если бы я, Хирам, действительно потребовал большой суммы? — спросил фараон.

— Какой?

— Например, тридцать тысяч талантов?

— Сейчас? Сразу?

— Нет — в продолжение года.

— Ты получишь ее, — ответил Хирам, не задумываясь.

Фараон был поражен его щедростью.

— Но я должен вам дать что-нибудь в залог…

— Только для формы, — ответил финикиянин. — Ваше святейшество даст нам в залог рудники, чтобы не вызвать подозрений у жрецов. Если б не это, Финикия предалась бы вам вся без залогов и расписок.

— А канал?.. Я должен сейчас же подписать договор? — спросил фараон.

— Вовсе нет. Ты заключишь с нами договор, когда пожелаешь.

Рамсес был вне себя от радости. Только теперь он ощутил прелесть царской власти — и то благодаря финикиянам.

— Хирам, — сказал он, уже не владея собой от волнения, — сегодня же я даю вам, финикиянам, разрешение строить канал, который соединит Средиземное море с Красным…

Старик припал к ногам фараона.

— Ты — величайший царь, какого когда-либо знал мир! — воскликнул он.

— Пока ты не должен говорить об этом никому, ибо враги моей славы не дремлют. А чтобы подтвердить это, я даю тебе вот этот мой царский перстень… — Он снял с пальца перстень, украшенный магическим камнем, на котором было выгравировано имя Гора, и надел его на палец финикиянина.

— Богатство всей Финикии к твоим услугам! — повторил глубоко взволнованный Хирам. — Ты совершишь подвиг, который будет славить имя твое, доколе не погаснет солнце.

Фараон обнял его седую голову и велел ему сесть.

— Итак, значит, мы — союзники, — проговорил после минутного молчания фараон, — и я надеюсь, что этот союз принесет благоденствие Египту и Финикии…

— Всему миру! — воскликнул Хирам.

— Скажи мне, однако, князь, откуда у тебя столько веры в меня?

— Я знаю твой благородный характер… Если бы ты, повелитель, не был фараоном, ты через несколько лет стал бы богатейшим финикийским купцом и главой нашего Совета…

— Допустим, — ответил Рамсес, — но ведь для того, чтобы сдержать данное вам обещание, я должен сперва раздавить жрецов. Это — борьба, а исход борьбы неизвестен.