Нелетная погода (сборник) - Александр Бушков

– А теперь что? – спросил шофер.

– А теперь сбрасываем, – сказал я. – Вот сюда и как попало.

Подавая пример, Белоконь откинул борт, прыгнул в кузов и развязал веревку. Стенка рухнула вниз, рассыпаясь на секции, осколки стекла брызнули в стороны.

– Вы что, сдурели? – рявкнул второй шофер.

– Ну да, – сказал я, грохая оземь телевизор. – Массовый побег из дурдома. Помогайте, что вы стоите?

Они стали помогать, гмыкая и переглядываясь, но нас эти взгляды не трогали, мы знали, ради чего стараемся, и на все остальное нам было наплевать.

Бежевая «Волга» появилась, когда грузовики уже уехали, и мы с Белоконем обливали кучу мебели бензином. Горчаков был бледен и растрепан, в одних носках – видимо, выскочил из дома, не думая об одежде.

– Стойте! – кричал он на бегу. – Вы понимаете, что делаете? Это же конец, сопляки!

– Ага, – сказал я. – Нешто мы не понимаем? Гена, помоги человеку.

Белоконь скрутил ему руки, а я зажег спичку, бросил ее и отпрыгнул назад. Лицо опалило жаром. Взметнулось гудящее пламя, они здорово горели, эти инопланетные гарнитуры, прямо-таки потрясающе горели, плавился лак, трепыхались и скручивались, как сухие листья, радужные бумажки, кружились искры…

А Горчаков плакал.

– Вы подлец, – сказал он. – Вы понимаете, какой вы подлец? Теперь на вашей совести будет каждый ребенок, что умрет от голода, каждый безработный, что попадет в тюрьму за украденную булку. Каждая эпидемия. Каждая засуха. Все… И ведь вы будете спать спокойно…

– А вы? – резко спросил я. Он хотел сказать еще что-то, но из-за слез не мог выговорить ни слова. Безнадежно махнул рукой, отвернулся и побрел к машине, постаревший, сгорбленный, а я смотрел ему вслед и думал – что-то осталось недосказанным. Может быть, он просто не верил в человечество? Или все сложнее, сложнее…

От домов к нам уже бежал кто-то в форме, и если учесть, что мы никому не могли объяснить, что судьба человечества только что решилась на этом вот пустыре, пора было как можно скорее покинуть это место. И мы уехали. Пересекли город с юга на север, свернули в лес, нашли подходящую поляну. Бе-локонь вытащил из багажника вторую канистру с бензином. Машину мне было жалко, мне всегда хотелось ее иметь – не из-за соображений престижа, а из соображений власти над расстояниями. На этот раз мне было труднее бросить спичку, но пришлось.

Я взглянул на Жанну, и она улыбнулась мне. Итак, все-таки я получил что-то, что дороже всех их телевизоров и бриллиантов, и за это никому не нужно быть обязанным, только самому себе.

Мы шли по сосновому лесу. Сзади громыхнуло – взорвался бензобак. Хотелось забыть обо всем этом, как о дурном сне, но не удавалось – перед глазами стоял подтянутый мужчина в светлом плаще, шагавший по Зeмле торопливой походкой человека, знавшего, что впереди у него много дел и нужно успеть их все переделать…

– Ты хоть одну бутылочку догадался оставить? – спохватился Белоконь.

– Да нет, не сообразил.

До города мы доехали на попутном грузовике, добрались до моего дома и только на лестнице сообразили, идти следовало к Белоконю – моя квартира пуста, как Луна. Или «филантропы» оказались настолько благородными, что вернули мои старые пожитки?

Первой в квартиру вошла Жанна – и ахнула, обернувшись к нам. Я обмер, как и тогда, в первый день. Все, что подарили «филантропы», стояло на своих местах, будто мы и не уносили ничего, будто и не жгли. И понятно теперь, что бесполезно уносить и сжигать еще раз – что бы я ни сделал с данайскими дарами, они возродятся, как Феникс из пепла и займут прежние места. Как неразменный грош у Скалбе – его не потерять, и не потратить, все равно вернется в карман…

Оказывается, я недооценил «филантропов». Они и не думали отступать, они были упорными, как всякий экспериментатор.

Признаться, мне стало чуточку страшно, потому что вся дальнейшая жизнь должна была стать схваткой со всеми этими роскошными вещами, которые только притворялись безобидными. И теперь предстоит все время помнить, что где-то далеко, за миллионы километров отсюда следят и ждут, наблюдают чужие глаза, и нельзя проявить в словах и поступках даже секундной слабости – кто знает, как она будет истолкована там, в космосе?

На Руси всегда умели поговорить по душам с незваными гостями. Мне было страшно, но отступать я не собирался.

Докуренная до фильтра сигарета обожгла мне пальцы, и я с наслаждением раздавил ее на полированной крышке стола…

1986

КОММЕНТАРИИ К ПОЛУЗАБЫТОМУ

Когда меня наконец уговорили все вошедшее в эту книгу издать, я вытащил рукопись «Нелетной погоды», лет пятнадцать пылившуюся в дальнем углу – машинопись выцвела, края лохмами, – бегло пробежал и вдруг с нешуточным удивлением обнаружил, что мне за этот роман совершенно не стыдно. А, собственно, почему я полагал, что мне за него должно быть стыдно? Он все же, смею думать, нисколечко не наивный и не устаревший. Он просто-напросто пронизан солнечным оптимизмом Полдня XXII века, тем самым, которым мое поколение заразили Стругацкие. Сами они в пору, когда «Нелетная погода» писалась, уже, зябко подняв воротники, вышли из своего Полдня в другие, более ненастные миры, где серые тучи на небе появляются гораздо чаще, чем безмятежное солнышко. Но мы-то, мы были гораздо моложе, а потому еще оставались в Полдне. Мы были молоды и оттого считали, что Полдень не кончается.

Вот и получился ничуть не грустный, без единой тучки на небе, оптимистический роман о людях, которые не опускают рук, когда им нелегко, потому что живут они, не забывайте, в Полдне. Сейчас даже удивительно, что роман вышел таким легким, опереточным в хорошем смысле, если вспомнить, что писался он, когда автору было невероятно тяжело и тоскливо – ну, чисто личные причины. Но вот поди ж ты! Двадцать лет спустя я не отыскал в «Нелетной погоде» и тени тогдашнего тяжелого времени. Ни следа. Странно даже.

И то, что роман остался неизданным, тоже странно – какая-то череда необъяснимых случайностей.

Хотя, быть может, дело еще и в том, что однажды появилось вдруг твердое убеждение, что второй его части уже никогда не будет. Я ее прекрасно видел в уме, она вполне сложилась, я прекрасно знал, что там произойдет и чем все кончится. Но что-то изменилось. Скорее всего, к той поре и для меня самого тоже кончился Полдень, и я тоже из него вышел вслед за мэтрами, другой дорогой, но под то же самое неприветливое небо, большей частью низкое и серое. И оптимизма вроде бы меньше не стало, и написанная после «Погоды» «Провинциальная хроника начала осени» заканчивается ничуть не уныло и не безнадежно – наоборот, сильные и смелые герои, с веселой яростью сверкая мечами, бросаются в бой, где их определенно ждет победа… И сражаются они как раз под ясным солнечным небом…