Синьора да Винчи - Робин Максвелл

— Люди добрые, — задушевным голосом обратился он к пастве, — преданные чада Бога Всемилостивого! Разве наши с вами очи зрят не одно и то же? Перед вами не подделка. Это величайшее из чудес, каким довелось мне быть свидетелем! По возвращении в Рим я доложу Его Святейшеству, что вся моя жизнь была подготовлением к этому божественному видению Иисуса Христа!

Обезумевшие от радости паломники в голос рыдали и стенали. Асканио простер к ним благословляющие длани:

— Ессе, imago nostrae salvator. In nomine Patris, et Filius, et Spiritu Sancte.[51]

Церковь хором отозвалась: «Аминь!» Кардинал Сфорца обернулся к настоятелю монастыря Сан-Марко и смерил его гневным взглядом:

— А ты, Джироламо Савонарола, ты — лжепророк!

Тот попытался что-то сказать, но кардинал остановил его, направив на него обвиняющий перст:

— Ты, видно, плохо изучал Писание или забыл, что церковь предает лжепророков анафеме!

Савонарола залопотал что-то несуразное, но Асканио еще не закончил свою речь:

— Именем Римской католической церкви и Его Святейшества Папы Александра я отныне воспрещаю тебе проповедовать во флорентийской столице, дабы неповадно было тебе впредь пророчествовать с церковной кафедры!

— Я протестую! — выкрикнул Савонарола.

— Ты не смеешь протестовать! — возвысил голос кардинал, нагнувшись к приору и бросив ему прямо в лицо:

— Ты — священник церкви Святого Петра и должен чтить ее законы! А теперь посторонись, не загораживай этим благословенным пилигримам лик Господа нашего Иисуса Христа!

Савонарола со свитой доминиканцев надменно прошествовал к боковой дверце и скрылся. Мы с Зороастром и папенькой восстановили прежний порядок, и паломники вереницей вновь потянулись мимо Лирейской плащаницы, представшей перед ними в обновленном свете.

Тот день оказался щедр на благодарения, но ни одно из них не сравнилось бы с ликованием среди нашего узкого кружка и со славословиями в адрес покойного Лоренцо Il Magnifico де Медичи.

ГЛАВА 38

Впервые я возвращалась во Флоренцию женщиной — немолодой дочерью в сопровождении старика отца. Мы поселились в доме, некогда купленном для меня Лоренцо, и вели себя в нем тише воды ниже травы. Я и раньше предпочитала сторониться соседей, поэтому теперешние новые жильцы дома не вызвали у них любопытства.

Пришел черед для следующего этапа нашего сговора. Если бы он не удался, то и весь замысел в целом закончился бы ничем. Поэтому мы с папенькой развили бурную деятельность, терпеливо дожидаясь развязки. После глумления над Савонаролой в Верчелли мы держали ухо востро, ловя обрывки доходящих до Флоренции вестей о плащанице. В тот день в капелле наверняка присутствовали жители нашего города, а они, как все прочие смертные, были не прочь посплетничать.

Я не пропускала ни одного рыночного дня и болтала на Меркато Веккьо с торговцами и подобными мне домохозяйками, складывавшими к себе в корзинки рыбу, яйца и помидоры.

«Ходил ли кто-нибудь из ваших знакомых посмотреть на священную плащаницу? — спрашивала я, притворяясь благочестивой христианкой, подумывающей о паломничестве в Верчелли. — Слышала я, дорогой наш настоятель Сан-Марко поклонился ей. Что он говорит о ней? Стоит идти в такую даль и тратить целый месяц?»

Кто-то вспоминал, будто Савонарола предсказывал с кафедры появление этой реликвии, другие слышали краем уха, что приор и вправду совершил паломничество на север, некоторые собирались сами посетить святыню, но в общем и целом во Флоренции почти не было разговоров о Лирейской плащанице.

Папенька без устали обходил городские таверны, наиболее нелицеприятные из флорентийских заведений. Самыми доступными развлечениями в них с тех пор, как возлияния, распутство, игры на ставки и прочие забавы оказались под запретом, были пересуды и разведенное вино. Но и там даже шепотом никто не упоминал о головомойке, заданной Савонароле кардиналом перед целой толпой прихожан. Но поразительнее всего было то, что никто ни единым словом не обмолвился о несказанно чудесном образе, запечатленном на плащанице.

Однажды летним вечером, когда мы с папенькой наслаждались прохладой на берегу Арно, вблизи раздался шум ссоры: двое безуспешно пытались утихомирить пьяного. Мы подошли ближе. На глинистом берегу сидел, болтая ногами в воде, изрядно подвыпивший старик. Двое мужчин помоложе отнимали у него бутыль с вином, которую тот прижимал к груди, наотрез отказываясь встать и идти домой.

— Говорю же вам, он был взаправдашний, наш Господь, будто его только-только похоронили!

— Пойдем, дедушка! — умолял один, на вид совсем юноша.

— Не пойду! — едва ворочая языком, упирался тот. — Я хочу, чтобы и меня покрестили в реке! Как Христа Иоанн!

— Ты уже крещеный, — терпеливо уговаривал второй, тщетно дергая пьяного за намокший рукав.

— Но я видел лик Христа, сколько вам талдычить! И наш однобровый горе-проповедник тоже его видел! — вскрикивал старик. — Видел и объявил подделкой, сатанинским ухищрением! Как можно было так усомниться?!

— Батюшка, потише, тебя бросят в темницу! Нас всех из-за тебя упекут за решетку!

Наконец им удалось поднять деда на ноги. Мы с папенькой под ручку прошли мимо, даже не взглянув на них, словно нам не было никакого дела до их семейного скандала.

— Зато папский посланник нисколько не сомневался, — бормотал старик. — Кардинал из Рима увидел то же самое, что и я, и все! Он велел этому вонючке приору не сметь больше рта раскрывать. Не понимаю, почему кардинал должен быть продажнее, чем настоятель Сан-Марко…

Мы ушли вперед и больше ничего не услышали, но большего нам было и не нужно. Значит, кое-кто из флорентийцев все же был в тот день в Верчелли и слышал разнос, устроенный Савонароле кардиналом Сфорца. Горожане видели там и Лирейскую плащаницу, преображенную действием света.

Но настоятель проявил завидную осмотрительность. Вместе со свитой он остался у бокового выхода, опрашивая всех, кто уже посмотрел на плащаницу. Выявляя среди паломников флорентийцев, он угрожал им всевозможными ужасами ада и вечным проклятием, если только они хоть словом обмолвятся о «сатанинском ухищрении» и о «продажном кардинале из Рима».

Впрочем, множившиеся слухи о плащанице и о выговоре, полученном настоятелем в Верчелли, не влияли на развитие нашего общего замысла. Важно было то, что Рим запретил Савонароле лжепророчествовать впредь, как и то, что настоятель вряд ли отступится от своего. Однако для этого ему нужно было заполучить очередное «донесение», которое он под видом «гласа Божьего» обнародовал бы с кафедры. Сведения в пресловутом донесении должны были устрашить всех своей непредвиденностью, чтобы Савонарола мог стяжать себе славу Моисея наших дней, пророка из пророков, святого во плоти…