Юлия, или Новая Элоиза - Жан-Жак Руссо

За водоемом находилась площадка, заканчивавшаяся пригорком, густо засаженным всякого рода деревцами, — самые маленькие росли вверху, а чем ближе к подножию, тем деревья были выше, так что уровень древесных вершин был почти горизонтальный, — во всяком случае, видно было, что когда-нибудь он будет таковым. Спереди росло с десяток молодых деревьев, обещавших со временем стать весьма высокими, — вязы, бук, ясень, белая акация. Роща, покрывавшая этот пригорок, как раз и служила приютом множеству птиц, чье щебетанье я слышал издали; они ютились под тенистой листвой, словно под большим зонтом, порхали, перелетали с места на место, пели, дрались, словно не замечали нас. Лишь очень немногие из них улетели, когда мы приблизились. Согласно предвзятому своему представлению, я решил, что они заперты в клетку, но, подходя к водоему, увидел, как несколько птиц опустились на землю и побежали по короткой аллейке, что разделяет площадку надвое и ведет от вольеры к водопою. Обогнув водоем, г-н де Вольмар достал из кармана и разбросал по аллейке две-три пригоршни корму, состоявшего из различных зерен, и лишь только он отошел, птицы слетелись и принялись клевать зерна так же спокойно, как куры, — видно было, что они к такому обхождению привыкли. «Вот прелесть! — воскликнул я. — Слово «вольера» в ваших устах удивило меня, но теперь мне все понятно. Вы хотите иметь тут гостей, а не пленников». — «А кого вы называете гостями? — спросила Юлия. — Мы сами у них в гостях. Они здесь хозяева, и мы им платим дань за то, что они иногда терпят нас здесь». — «Отлично, — заметил я, — но каким же образом пернатые хозяева завладели этим местом? Как удалось собрать здесь столько крылатых обитателей? Никогда не слышал я о подобных опытах и никогда бы не поверил, что они могут быть успешны, если бы перед глазами у меня не было разительного доказательства».

«Терпение и время совершили это чудо, — промолвил г-н де Вольмар. — К таким средствам отнюдь не прибегают богачи, жаждущие удовольствий. Они всегда спешат наслаждаться, им известны лишь два способа достигнуть желаемого: сила и деньги; у них есть певчие птицы в клетках, у них есть друзья за столько-то франков в месяц. Если бы приставили к этому месту лакеев, вскоре бы вы не увидели здесь ни одной птицы, а если их сейчас здесь много, то потому, что они всегда здесь жили. Трудно приманить птиц туда, где их нет, но где они есть, легко добиться, чтобы их стало больше; нужно предусматривать каждую их потребность, никогда их не пугать, дать им возможность в полной безопасности выводить птенцов, не разорять их гнезд, и тогда птицы, имеющиеся в данном месте, в нем остаются, и к ним прилетают еще новые. Эта роща существовала и раньше, но была отделена от сада забором. Юлия только велела разобрать забор и окружила рощу живой изгородью, расширила ее и украсила новыми насаждениями. Вы видите, что слева и справа от аллеи, ведущей к вольере, имеются два поля, засеянные вперемешку травами, злаками и иными растениями. По приказанию Юлии, здесь каждый год сеют пшеницу, просо, подсолнечник, коноплю и овес — вообще всякие растения, зерна коих птицы любят клевать, — и здесь никогда не жнут. Кроме того, почти каждый день, зимой и летом, жена и я приносим для них корму, а если мы не приходим, нас обычно заменяет Фаншона; вода у них, как видите, в двух шагах. Юлия простирает свою заботливость до того, что каждую весну раскладывает здесь кучки конского волоса, соломы, шерсти, мха и других материалов, нужных птицам для того, чтобы свивать гнезда. И вот соседство с такими материалами, изобилие пищи, великая забота людей, изгоняющих отсюда всех врагов птичьего племени[221], постоянное спокойствие, коим пернатые здесь наслаждаются, и побуждает их всегда класть яйца в столь удобном месте, где они ни в чем не знают недостатка и где никто их не обижает. Вот почему родина отцов становится и родиной детей, вот почему этот народец плодится здесь».

«Ах! — воскликнула Юлия. — И больше вы ничего не видите? Каждый думает только о себе! Как же вы позабыли о неразлучных супружеских парах, о ревностном усердии птиц в их домашних делах, об отеческой и материнской их нежности к своим птенцам? Стоило прийти сюда два месяца тому назад, и перед вами предстало бы очаровательное зрелище, ласкающее взор и радующее сердце проявлением самого сладостного чувства». — «Сударыня, — довольно грустно промолвил я, — вы супруга и мать, вам, конечно, понятны такие радости». Тотчас г-н де Вольмар взял меня за руку и, сжав ее, сказал: «У вас есть друзья, у друзей этих есть дети. Как же может быть вам чужда отеческая привязанность?» Я посмотрел на него, я посмотрел на Юлию, они переглянулись и ответили мне столь трогательным взглядом, что я обнял их обоих и с умилением ответил: «Ваши дети мне так же дороги, как вам». Не знаю, как случается, что одно слово может перевернуть душу, но с этой минуты г-н де Вольмар кажется мне другим человеком, и я теперь меньше вижу в нем мужа женщины, некогда столь любимой мною, нежели отца двух детей, за коих я жизнь готов отдать.

Я решил обогнуть водоем и посмотреть поближе на очаровательный приют и его маленьких обитателей; но г-жа де Вольмар удержала меня. «Никто, — сказала она, — не тревожил наших птиц в их доме, и из всех наших гостей вас первого мы привели сюда. От калитки в изгороди есть четыре ключа: один у моего отца, у нас с мужем по ключу, а четвертый у Фаншоны, ибо она приходит сюда в качестве надзирательницы и иногда приводит с собою детей, — цену этой милости увеличивает требование держать себя крайне осмотрительно, пока они здесь находятся. Даже сам Гюстен приходит сюда только с кем-нибудь из нас четверых; да и то после двух весенних месяцев, в течение коих его работа нужна в моем саду, он почти и не бывает здесь. В этом приюте мы все делаем сами». — «Итак, — заметил я, — боясь, как бы птицы не стали вашими рабами, вы сами отдали себя им в рабство», — «Сразу видно тирана, — ответила она, — тирана, полагающего, что он лишь тогда наслаждается свободой, когда стесняет чужую свободу».

Когда мы тронулись в обратный путь, г-н де Вольмар бросил в водоем горсть ячменя, и, приглядевшись, я заметил в воде маленьких рыбешек. «Ага, ага! — тотчас воскликнул я. — У вас, оказывается, есть и пленники». — «Да — это военнопленные, которым пощадили жизнь», — ответил г-н де Вольмар. «Совершенно верно, — добавила его жена. — Недавно Фаншона утащила из кухни плотичек и принесла сюда без моего ведома. Я оставила их тут, боясь, что обижу ее, если выпущу рыбок в озеро. Пусть уж лучше они живут в тесноте, чем я буду огорчать такую славную женщину». — «Вы правы, — согласился я. — И рыбок нечего жалеть, раз им удалось такой ценой спастись от сковороды».

«Ну, как вам теперь кажется? — спросила она, когда мы шли обратно. — Вы все еще на краю света?» — «Нет, — ответил я, — я вообще не на этом, а на том свете, — вы поистине перенесли меня в Элизиум». — «Пышное название, какое Юлия дала своему саду, вполне заслуживает вашей насмешки, — заметил г-н де Вольмар. — Но все же немного похвалите эту детскую игру и знайте, что никогда она не шла в ущерб заботам матери о своей семье». — «Я это знаю, — проговорил я, — вполне в этом уверен, и такого рода детские игры мне нравятся гораздо больше, чем хлопоты взрослых людей.

Все же есть здесь кое-что, не понятное для меня, — продолжал я. — Ведь для того, чтобы это место стало совсем иным, чем прежде, потребовалось заботливо возделывать землю; однако я нигде не вижу ни малейших следов такого труда. Все здесь зелено, свежо, все буйно разрослось, а нигде не чувствуется рука садовода, ничто не противоречит мысли, что ты попал на пустынный остров, как это мне сперва показалось, когда я вошел сюда. Нигде не вижу я отпечатков ног человеческих». — «Ах! — воскликнул г-н де Вольмар. — Тут очень старались стереть их. Я зачастую был свидетелем этих стараний, а иногда и соучастником такого надувательства. На всех вспаханных полосах земли посеяна трава, и, вырастая, она быстро скрывает следы вспашки; места с тощей, неплодородной почвой зимою покрывают несколькими слоями удобрения; удобрение съедает мох, питает крупные растения и траву; да и деревьям от удобрения изрядная польза, а летом его уже совсем и незаметно. Что касается мха, покрывающего иные дорожки, то секрет его выращивания нам прислал из Англии милорд Эдуард. Вот здесь наш сад замкнут с двух сторон стеной, стену мы замаскировали не шпалерами плодовых деревьев, а густо насаженными деревьями разных пород, так что границы сада можно принять за начало леса. С двух других сторон идет сильно разросшаяся живая изгородь, в которой вы увидите и ольху и боярышник, омелу, бересклет и другие кустарники, все вперемешку, — кажется, будто перед вами не изгородь, а лесная чаща. Здесь вы не увидите ничего вытянутого по линеечке, ничего выравненного; никогда шнурок планировщика не протягивался в этом уголке, ведь природа ничего не растит по ранжиру; мнимая неправильность извилистых дорожек достигнута с большим искусством для того, чтобы удлинить место прогулок, скрыть пределы «необитаемого острова», увеличить кажущуюся его протяженность и вместе с тем избежать неудобных и слишком частых поворотов».[222]