Самое ужасное путешествие - Эпсли Джордж Беннет Черри-Гаррард

«10 марта. Довольно морозная ночь: в 8 часов утра, когда мы вылезли из палаток, — 33° [-36 °C]. Собирать вещи и приводить в порядок собак после шести дней отдыха — адски холодно; выступили при -30° [-34 °C] и встречном ветре. Собаки совсем осатанели — ощетинились, вид безумный. Упряжка Дмитрия снесла мой одометр, и он остался лежать на снегу в миле от склада Одной тонны. Нам оставалось только отчаянно цепляться за сани и предоставить собак самим себе: повернуть их назад, вправо или влево, править ими — никакой возможности. Дмитрий сломал об их спины свой шест, но толку никакого; мои псы умудрялись на ходу драться; нога у меня попала под шест, а тот зажался в упряжном кольце и высвободился не сразу; несколько раз я чудом удерживался на санях; так продолжалось шесть или семь миль, затем собаки немного успокоились»[248].

Наш единственный теперь одометр давал ненадёжные показания, но, судя по старым стоянкам и следам от полозьев, оставленным на пути туда (а мы старались держаться их, так как небо затянуло, лёг туман), мы сделали за день прекрасный переход — 23 или 24 мили (уставные). Когда ставили лагерь, температура была всего лишь -14° [-25,5 °C].

Ночью, однако, сильно похолодало, а когда мы проснулись, видимость была настолько плохая, что я решил выжидать.

В 2 часа дня 11 марта показался клочок голубого неба, и мы решили идти, ориентируясь по нему; вскоре замело, правда не очень сильно, и мы остановились, проделав, по моим расчётам, восемь миль по курсу, который определяли по направлению ветра; я держал так, чтобы он дул мне в ухо. И всё же большую часть времени мы, кажется, описывали круги. Ночью сильно дуло, было очень холодно, и 12 марта утром выступили при сильной метели и температуре -33° [-36 °C]; но постепенно мороз смягчился, в 10 часов утра Дмитрий сообщил мне, что видит мыс Блафф, мы шли по направлению к коренным породам и оказались в зоне сжатия. Это меня удивило, но позднее, когда просветлело, я убедился, что мы идём правильно, хотя Дмитрий всё первую половину дня твердил, что я слишком отклоняюсь на восток. Несмотря на позёмку и температуру -28° [-33 °C], мы сделали в этот день миль двадцать пять — тридцать.

Теперь я уже очень беспокоился и опасался за Дмитрия.

Ему, по-моему, становилось всё хуже, он прямо на глазах терял силы. На следующий день дул встречный ветер при температуре -30° [-34 °C] и сидеть на санях и здоровому-то было холодно. Вышли в ясную погоду, было видно, что мы далеко отклонились от курса, но почти сразу затуманило. Мы хорошо продвинулись к скалам, прошли много, но из-за плохой погоды в последние дни и из-за отсутствия одометра у меня к моменту остановки было весьма смутное представление о том, где мы находимся, ведь некоторое время мы ориентировались только по слабым просветам солнца, пробивавшимся сквозь мглу. Когда мы уже натянули палатку, Дмитрий вдруг показал на тёмное пятно, раскачивающееся из стороны в сторону: мы решили, что это может быть флаг над поломанным мотором близ Углового лагеря, хотя, как мне казалось, он должен был находиться в 10–15 милях от нас. Обрадованные, мы было решили запаковаться и пойти к флагу, но передумали и остались на месте.

Утром 14 марта было довольно ясно — и слава Богу; благодаря этому мы разглядели, что до Углового лагеря ещё мили и мили, а земля слишком близко. Флаг же, что мы видели, на самом деле был всего-навсего мираж, отражение ледяного выступа, и счастье наше, что мы не пошли к нему, а то бы хлебнули горя. Как я в то утро ни старался, моя упряжка — а она вела — упорно уклонялась на запад. Наконец я увидел гурий, но в действительности он оказался сераком, или бугром, выжатым снизу давлением льда. Рядом с ним зияла огромная открытая трещина, а в ней виднелся обрушившийся снежный мост ярдов в пятьдесят. На протяжении последних нескольких миль под нами раздавались гулкие звуки — значит, мы пересекли большие трещины. Неудивительно, что увидев в двух-трёх милях к востоку от нас сначала брошенный мотор, а затем Угловой лагерь, я вздохнул с облегчением.

«Дмитрий оставил там страховочную верёвку, за которой неплохо бы сходить, а я хотел притащить сани Эванса, но для этого надо было сделать лишних пять миль, и я отказался от своей затеи. Думаю. Скотт, не найдя записки от нас, не подумает, что мы заблудились»[249].

Между тем состояние Дмитрия продолжало ухудшаться, мы спешили и ночь провели уже всего лишь в 15 милях от мыса Хат. Меня одолевал страх — а вдруг между нами и мысом Хат не окажется морского льда; пройти весь полуостров, пересечь его и спуститься на другую сторону — задача для нас непосильная; небо же было угрожающего тёмного цвета, какое бывает при открытой воде.

Весь день 15 марта нас удерживала на месте сильная пурга.

На следующее утро к 8 часам мы различали лишь контуры острова Уайт. Я очень волновался: Дмитрий сообщил, что утром едва не потерял сознание. Надо было во что бы то ни стало идти, надеясь на морской лёд. Дмитрий до последней минуты отлёживался в палатке, а я нагрузил и свои и его сани; и тут, к моей великой радости, начало проясняться, показалась земля.

Начиная с Безопасного лагеря нас морочили миражи, которые появлялись на краю Барьера, но когда мы к нему приблизились, словно гора с плеч упала: лёд был на месте, а то, что представлялось морозной дымкой, было всего-навсего позёмкой над мысом Армитедж.

Мы обогнули мыс и попали в вихри снега; Аткинсона застали на льду, а Кэохэйна — в хижине позади. За несколько минут мы обменялись новостями. «Терра-Нова» несколько раз пыталась дойти до Кемпбелла и его пятерых спутников, но, так и не сняв их с берега, 4 марта покинула залив Мак-Мёрдо.

Корабль сделает ещё одну попытку на обратном пути, направляясь в Новую Зеландию. Эвансу лучше, он едет домой.

В хижине на мысе Хат нас собралось четверо, от наших товарищей на мысе Эванс мы отрезаны до тех пор, пока не замёрзнет залив: подножие креста Винса омывают морские волны.

Мы гнали от себя беспокойные мысли о полюсной партии, но на всякий случай стали готовиться к следующему санному походу. Без собак — они были вымотаны до предела.

Мулы и свежие собачьи упряжки находились на мысе Эванс.

«Если полюсная партия не вернётся, дня через четыре-пять Аткинсон хочет попытаться пойти с санями им на помощь. Я согласен с ним, что идти сейчас в западном направлении навстречу Кемпбеллу неразумно: мы можем взять севернее, а они в это самое время — южнее, отправлять же по свежему морскому льду одновременно две партии — значит рисковать вдвойне»[250].

«17 марта{158}. Днём пурга, но ветер всего лишь 5–6 баллов.

Думаю, это не мешает им идти по Барьеру. Аткинсон предполагает выйти 22-го; по-моему, надо им положить три недели и четыре дня на прохождение ледника, десять дней — на задержки из-за погоды, итого они могут прийти, живые и невредимые, через пять недель после второй возвращающейся партии, то есть 26 марта{159}. Мы, конечно, беспокоимся, но, мне кажется, пока нет особых причин для тревоги, они вполне могли задержаться даже при нормальном ходе событий. К тому же, если выйти им навстречу, встретиться можно только в десяти милях к югу от Углового лагеря. Дальше что мы ни сделай — пользы от этого чуть, потому что нет точного маршрута.

Сдаётся мне, что целесообразнее выступить 27 марта; тогда у нас наибольшие шансы встретить их на этой части маршрута, если они по какой-либо причине нуждаются в помощи.

Я изложил свои соображения Аткинсону, но готов подчиниться любому его решению. Чувствую себя очень усталым и по мере возможности отдыхаю. В таком состоянии, как сейчас, я вряд ли осилю поход, который, по всей видимости, будет тяжёлым.

Пока что, по-моему, нет серьёзных оснований для тревоги.

18 и 19 марта. Полюсная партия ещё не может быть здесь, но тем не менее мы очень обеспокоены. Я измождён гораздо больше, чем предполагал вначале. Боюсь, нет полной уверенности в том, что к моменту выхода санной партии я оправлюсь настолько, что смогу в ней участвовать, хотя сегодня мне лучше и я даже вышел ненадолго подышать свежим воздухом. Стараюсь как можно больше отдыхать.

20 марта. Ночью сильная пурга, ветер 9 баллов, снегопад.

Двери и окна замело, утром мы с трудом выбрались из дома; масса снега забилась и внутрь хижины; я чувствовал себя отвратительно и подумал, что, может, мне станет лучше, если я выйду наружу и расчищу снег у двери и окон. Так я и сделал, но когда возвращался, сильный порыв ветра понёс меня мимо выходившего в этот момент Аткинсона. Я почувствовал, что теряю сознание, но всё же успел навалиться всей тяжестью на дверь и войти внутрь. Что было дальше — не помню, пришёл я в себя уже лёжа на полу, за дверью, с порванными при падении сухожилиями на правой руке»[251].