Нагие и мёртвые - Норман Мейлер

Однако Рот и Минетта были измучены до предела. Минетта еще не окреп как следует после недели, проведенной в госпитале, а Рот никогда не отличался физической силой. Долгий марш вверх по реке здорово их вымотал. Отдохнуть в течение десятиминутных перерывов они не успевали, и пробивка тропы стала для них подлинной пыткой. После трех-четырех взмахов тесаком Рот уже был не в состоянии поднять руку. Тесак казался тяжелым, как топор. Рот поднимал его двумя руками и слабо опускал на виноградную лозу.

Каждые полминуты тесак выскальзывал из его потных бесчувственных пальцев и падал на землю.

У Минетты образовались мозоли на руках, ручка тесака врезалась в ладонь, пот попадал в раны. Минетта яростно и неуклюже рубил кустарник, злился на то, что тот не поддается, часто прекращал работу, стараясь отдышаться, и разражался бранью. Он и Рот работали рядом. От усталости они часто толкали друг друга, и Минетта в раздражении громко ругался. В этот момент они ненавидели друг друга, как ненавидели джунгли, поставленную взводу задачу и Крофта. Минетту особенно раздражало то, что Крофт не работал.

«Крофту легко приказывать, сам-то он ничего не делает. Не видно, чтобы он очень утруждал себя, — ворчал Минетта. — Если бы я был взводным, то не обращался бы так с ребятами. Я был бы рядом с ними, работал вместе».

Риджес и Гольдстейн находились в пяти ярдах позади них. Эти четверо составляли одну из групп и должны были делить между собой пятиминутную рабочую смену. Однако по истечении часа или двух Гольдстейн и Риджес уже работали три, а потом и четыре минуты из пяти. Наблюдая, как Минетта и Рот неуклюже работают своими тесаками, Риджес злился.

— Черт бы вас побрал, неужели вы, городские, никогда не научитесь пользоваться этим маленьким ножичком?

Тяжело дышавшие, озлобленные, они не отвечали. Это еще больше выводило Риджеса из себя. Он всегда остро чувствовал несправедливость по отношению к другим и к себе самому и считал неправильным, что Гольдстейну и ему приходилось работать больше другой пары.

— Я проделал такую же работу, как и вы, — не унимался он, — прошел такой же путь по реке, как и вы. Почему мы с Гольдстейном должны работать за вас?

— Замолчи! — прикрикнул на него Минетта.

К ним подошел Крофт.

— В чем дело? — спросил он строго.

— Да так, пустяки, — ответил Риджес после короткой паузы. — Мы просто разговаривали. — Хотя он был зол на Минетту и Рота, жаловаться Крофту он не собирался. Все они были в одной группе, и Риджесу казалось гнусностью жаловаться на человека, работающего вместе с ним. — У нас все в порядке, — повторил он.

— Послушай, Минетта, — зло произнес Крофт. — Ты и Рот — главные разгильдяи во взводе. Хватит вам выезжать за счет других. — Его голос, холодный и строгий, подействовал как спичка, поднесенная к хворосту.

Минетта, когда его больно задевали, становился очень дерзким.

Он отбросил свой тесак в сторону и повернулся к Крофту.

— Я не вижу, чтобы ты сам работал. Тебе легко… — Он почему-то сбился и лишь повторил: — Не вижу, чтобы ты сам работал.

«Ах ты нью-йоркский пройдоха», — подумал Крофт и злобно посмотрел на Минетту.

— В следующий раз, когда мы подойдем к реке, переносить вещи лейтенанта будешь ты, и после этого ты не будешь работать.

Он был зол на себя даже за то, что ответил Минетте, и отвернулся. Он освободил себя от работы по пробивке тропы, считая, что, как взводный сержант, должен сохранять свои силы. Хирн удивил его при переходе через водопад. Когда Крофт последовал за ним, держась за лозу, то понял, каких усилий это стоило Хирну. Это встревожило Крофта. Он понимал, что пока еще командует взводом, но когда Хирн наберется опыта, то, вероятно, станет распоряжаться сам.

Крофт не хотел признаваться самому себе во всем этом. Как солдат, он понимал, что его отрицательное отношение к Хирну — дело опасное. Он понимал также, что его доводы во многих случаях неубедительны. Он редко задавался вопросом, почему поступал так или иначе, и теперь не мог найти никакого объяснения. Это привело его в бешенство. Он снова подошел к Минетте и зло уставился на него.

— Ты перестанешь скулить?

Минетта струхнул. Он смотрел на Крофта, пока мог, потом опустил глаза.

— А, ладно, — сказал он Роту.

Они подобрали тесаки и снова приступили к работе. Крофт наблюдал за ними несколько секунд, потом повернулся и ушел по только что проложенной тропе.

Рот чувствовал себя виноватым в происшедшем. Его опять начало мучить сознание своей беспомощности. «Я ни на что не способен» — подумал он. После первого же удара тесак опять выпал у него из рук. «О, черт!» Расстроенный, он наклонился и поднял его. — Можешь отдохнуть, — сказал, обращаясь к Роту, Риджес.

Он подобрал один из упавших тесаков и стал работать рядом с Гольдстейном. Когда Риджес бесстрастными, ровными движениями рубил кусты, его широкая и короткая фигура теряла обычную неуклюжесть, становилась даже гибкой. Со стороны он казался каким-то зверем, устраивающим себе жилище. Он гордился своей силой. Когда его крепкие мышцы напрягались и расслаблялись и пот струился по спине, он чувствовал себя счастливым, полностью отдавался работе, вдыхая здоровый запах своего тела.

Гольдстейн тоже находил работу сносной и испытывал удовольствие от уверенных движений своих рук и ног, но это удовольствие не было таким простым и цельным. Оно затуманивалось предубежденностью Гольдстейна против физического труда. «Это единственный вид работы, который мне всегда достается», — с сожалением подумал он. Он торговал газетами, работал на складе, был сварщиком, и его всегда мучило сознание, что у него ни разу не было занятия, позволявшего не пачкать рук. Эта предубежденность была очень глубокой, вскормленной воспоминаниями и мечтами детства. Работая так же упорно, как Риджес, он все время колебался в своих чувствах, между удовольствием и неудовольствием. «Эта работа для Риджеса, — рассуждал Гольдстейн. — Он фермер, а мне бы надо все-таки что-нибудь другое. — Ему стало жаль себя. — Если бы у меня было образование, я бы нашел для себя занятие получше».

Он все еще мучился сомнениями, когда их сменила другая группа. Гольдстейн вернулся по тропе к тому месту, где оставил винтовку и рюкзак, сел и задумался. «Эх, сколько бы я мог сделать!» Без всякой очевидной причины он погрузился в меланхолию. Глубокое и беспредельное чувство грусти завладело им. Ему было жаль себя, жаль всех окружающих его людей. «Да, трудно, трудно», — подумал он. Он не смог бы объяснить, почему так считает, для него это было простой истиной.

Гольдстейн не удивлялся этому своему настроению. Он привык к нему, оно доставляло ему своеобразное удовольствие; несколько дней подряд он бывал весел, все ему нравились, любое задание приносило радость, и вдруг почти необъяснимо все теряло смысл, его охватывала какая-то непонятная волна грусти, поднимавшаяся из глубин его существа.

Сейчас он был в глубоком унынии. «Что все это значит? Зачем мы родились, зачем работаем? Человек рождается и умирает, и это все? — Он покачал головой. — Boт семья Левиных. Их сын подавал большие надежды, получал стипендию в Колумбийском университете и вдруг погиб в автомобильной катастрофе. Почему? За что? Левины так много работали, чтобы дать сыну образование. — И хотя Гольдстейн не был близким знакомым семьи Левиных, ему захотелось плакать. — Почему все так устроено?» Другие печали, маленькие и большие, накатывались на него волна за волной. Он вспомнил время, когда их семья жила бедно, и как мать потеряла тогда пару перчаток, которыми очень дорожила. «Ох! — вздохнул он при этом воспоминании. — Как тяжело!» Его мысли были сейчас далеко от взвода, от поставленной ему задачи. «Даже Крофт, что он будет иметь за все это? Человек рождается и умирает…» Гольдстейн снова покачал головой.

Минетта сидел рядом с ним.

— Что с тобой? — резко спросил он, не показывая своего сочувствия Гольдстейну, поскольку тот был партнером Риджеса.

— Не знаю, — тяжело вздохнув, ответил Гольдстейн. — Я просто задумался.

Минетта устремил взгляд вдоль коридора, который они проложили в джунглях. Коридор был относительно прямым на протяжении почти ста ярдов, а потом шел в обход дерева. По всей его длине лежали или сидели на своих рюкзаках солдаты взвода. За спиной Минетта слышал размеренные удары тесаков. Этот звук испортил ему настроение, он переменил позу, почувствовав, что брюки сзади промокли.

— Единственное, что можно делать в армии, это сидеть и думать, — сказал Минетта.

— Иногда лучше этого не делать, — ответил Гольдстейн, пожимая плечами. — Я лично такой человек, что мне лучше не задумываться.

— И я тоже.

Минетта понял, что Гольдстейн уже забыл, как плохо работали он и Рот, и это вызвало у него добрые чувства к Гольдстейну. «Этот парень не помнит зла». И тут же Минетта вспомнил о ссоре с Крофтом. Злость, охватившая его в тот момент, теперь уже прошла, и он сейчас раздумывал над последствиями ссоры.