Рыцарь Шато д’Ор - Леонид Влодавец

— Ишь ты! — удивился Петер Конрад. — Разлеглась, значит, девушка… Чего ты, милая, здесь идешь? Тут места глухие, звериные… Заблудишься, так и к медведю на обед угодишь…

— Или к разбойничкам! — хихикнул кто-то у Петера за спиной.

— А кто ж тебя так разрисовал-то? — сочувственно спросил Петер, разглядывая распухшее лицо женщины, ее синяки и ссадины. — Обидел кто? Не из моих ли молодцов?

Петер грозно глянул на своих людей.

— Нет, не из твоих! — сказала Марта, приглядываясь к разбойникам и узнавая кое-кого, кто захаживал на постоялый двор. Кто меня обидел, тому я отплатила, а обидел меня Мариус Бруно.

Да ведь это Марта! вскричал один из разбойничков на голове его красовалась шапка из лисьей шкуры, а на плечах жилет из нескольких десятков шкурок кротов надетый на голое тело. — Это же Марта, шлюха из «Нахтигаля» Я с ней пару раз лежал.

— А я вот тебя не помню, браток… — Марта почесала лоб. — Рожа знакомая вроде, а не признаю… Помню, что с хромым другом ты к нам приходил, месяца три назад, верно?

— Верно! — заулыбался разбойник. — А имя мое и не вспоминай! Я тебе не назывался. А тут могу представиться по всей форме — Шарль меня зовут, а по кликухе Шатун. Ясно, что ты меня плохо помнишь, много нас там было…

— Ладно, — оборвал Шатуна Петер Конрад, — раз знаешь девку, скажи, хороший она человек или нет…

— Хороший, — сказал Шатун, — баба свойская.

— Тогда идем с нами, — сказал Петер. — Пока идем — рассказывай, отчего в лес удрала и почему «Нахтигаль» горит…

…Шли долго, ночь уже успела вступить в свои права. Тропа была узкая, тьма непроглядная. Только один факел несли — впереди, освещая затесы на стволах, обозначавшие тропу. За факелом тянулись и все остальные — гуськом. Марта шла рядом с Петером, вполголоса рассказывала ему все, что мы уже знаем. Петер сопел, вздыхал, качал головой…

— В Шато-д’Ор-то мне нельзя, не могу я тебя туда свести, — сказал Петер. — Неужто так этот Марко тебе по сердцу?

— Да отец он мне, отец! — простонала Марта. — Всю жизнь сиротой была, хочу, чтоб хоть один родитель недолго, да был!

— Э-эх! — вздохнул Петер. — Нешто такие разбойники, как я, бывают? Ну ладно, завтра день у нас побудешь, всех за гостеприимство отблагодаришь… Да и ступай к отцу! Вечерком подведем к самым воротам…

— Чем благодарить-то, у меня денег немного…

— Себе и оставь. Я не об том… Мужики у нас одни, без баб, сама знаешь… Уж выручи нас, бедных, не поскупись…

— А много вас? — спросила Марта. — Все, что здесь, или еще кто?

— Да семеро нас всего. Прими уж как-нибудь, а?

— Это можно… — сказала Марта. — И по два десятка за день бывало…

После полуночи пришли на гору, где Петер Конрад испугал Франческо и Андреа жестяным рупором. Разожгли огонь в очаге-землянке, стали варить похлебку.

— Паршивый день сегодня, — проворчал Петер. — Никто толком так и не попался…

— Жалеешь всех… — проворчал одноглазый разбойник, которого все звали Юрген. — Мужик ехал сегодня из Визенфурта, с деньгой, между прочим… А кто не велел его трогать?

— Мужик! Так он же сам сказал, что на недоимку собирал, неясно, что ли? Грех у такого брать!

— Гре-ех! — протянул Юрген. — Если грешить не хочешь, шел бы в монахи…

— У купца брать не грех, — поучал Петер, — на тех деньгах пота нет. Монаха тоже не грех обчистить — он за слово Божье деньги берет, а это не по-христиански. Господь всех торгашей из храма выгнал, стало быть, и грабить их не грех…

«Не грех, стало быть!» — почему-то успокоилась Марта и вдруг вынула из платья кошелек Мариуса Бруно и положила его туда, куда разбойники клали награбленное.

— Ты чего? — удивился Петер. — Не надобно нам этого… Мы у бедных не берем, понятно?! Чего просили — давай, а денег не надо, на что они!

— Да я просто не могу их держать… — хмыкнула Марта. — Стыдно мне с ними… Да и кошель приметный, найдут, так сразу поймут…

— Ладно, — согласился Конрад, — пускай лежит. Готова ли там похлебка, молодцы?!

— Готова… — зачерпывая вырезанной из липы ложкой густое булькающее варево из гороха и солонины, пробасил Шатун.

— На, — сказал Петер, вручая Марте ложку. — Хлебай, девушка!

Марта, с самого утра ничего не евшая, с удовольствием съела три тарелки, точнее, три глубокие глиняные миски похлебки и, сытая, уютно привалилась к плечу Петера Конрада.

— Славно у вас, — сказала она, обнимая его за плечо. — Ну чего, куда теперь-то?

— Это сейчас сообразим, — сказал Петер, вытаскивая из угла несколько звериных шкур и застилая ими земляной пол. — Вот тут и ложись…

— Погоди, разденусь только, — сказала Марта, стаскивая через голову платье и рубаху. На ее гладком, полном, но плотно сбитом теле молочного цвета уродливо багровели ссадины, синели и желтели следы пинков и ударов, полученных в драке с Мариусом. Сохранило ее тело и прежние обиды. На спине, ягодицах, ляжках и икрах, перекрещиваясь, темнели и розовели разной ширины полоски и рубцы — следы многочисленных экзекуций, перенесенных этой еще совсем молодой женщиной. Особенно уродовали ее широкую, сильную спину выпуклые багровые рубцы от кнута…

— Господи! — взревел Конрад. — Да нешто так можно человека тиранить, изверги! Неужто, прости Господи, их мать рожала? Девушка, милушка, да как ты все это снесла?

Разбойники, подавленные, стояли перед голой, несколько смущенной речью Конрада Мартой. Петер даже не мог удержать слез. Главарь плакал, будто видел впервые рубцы и синяки. Он подошел к Марте, бережно и нежно погладил своей грубой ладонью ее мягкое округлое плечо и сказал тихо:

— Дозволь тебя поцеловать, родная… — И осторожно, чтоб не поколоть ее своей жесткой бородой, прикоснулся губами к ее разбитым и распухшим губам, еще хранившим привкус крови… Марта, еще не ведавшая таких поцелуев, тут же испытала жадное желание принадлежать этому могучему чудищу, под грубой внешностью которого жила, оказывается, прекрасная, а быть может, и святая душа…

— Ляжем, ляжем сейчас, миленький! — пробормотала Марта, знавшая много похабных слов, множество способов принадлежать мужчине, но не знавшая, какие слова надо сказать здесь, человеку, который ее пожалел.

Шатун, как-то странно кхекнув, опустился на колени, склонил голову и поцеловал грязную, в глине и травяной зелени, исцарапанную ступню Марты. Разбойник Юрген, шмыгнув носом и подхватив безвольно висящую руку Марты, приложился к ней, словно к святой реликвии. И все прочие лесные люди, обступив Марту со всех сторон, пали на колени и, шепча молитвы, касались губами ее грязного, избитого, грешного тела, будто прося за что-то прощение.