Рыцарь Шато д’Ор - Леонид Влодавец

Две-три мили от Визенфурта прошли на рысях, потом, чтоб кони отдохнули, перешли на шаг. По бокам ехали монахи, в середине — Марта, а сзади трусил битюг, которого за длинный повод привязали к седлу Марты. Солнце уже давно прошло полдень, но жара не спадала. Марта в ее восточном одеянии чувствовала себя неплохо, а вот монахи в своем снаряжении здорово упрели.

— Брат Люций, — обратился один из них к товарищу, утирая потное лицо, — нет ли у тебя баклаги с водой?

— Нету, — хмуро ответил брат Люций, слизывая языком каплю пота, повисшую на кончике его крючковатого, помятого в драке носа. — А все отец Марсий, будь он неладен! «Не дам, не дам!» — будто у него сто цехинов просили! Знает же, старый хрыч, что у нас фляги не тем наполнены…

— Вино сейчас не пойдет! — с сожалением сказал его товарищ. — С вина сейчас развезет…

— Да нет, брат Теренций, почему же? — не согласился Люций. — Ежели бы холодненького из погребка, да в теньке… Господи, прости рабу твоему!

— Может, у этой басурманки что припасено? — спросил Теренций.

— Может, только как попросить? Она ведь ни черта не понимает! — А Марта действительно так боялась угодить к маркграфу, что ни разу за все время, проведенное в монастыре, не сказала ни слова, весьма умело делая вид, что ничего не понимает, — реагировала только на жесты.

— Неужели мессир де Шато-д’Ор так и не научил ее говорить по-нашему? Ведь небось сколько ехали из этой Палестины?!

— Э-э-э, брат Теренций, да какая ему в том надобность? Что он с ней о спасении души, что ли, беседовал? С христианкой — это блуд, грешное дело, а с басурманкой — ничего, и молчком сойдет!

— Интересно, а она красивая?

— Попробуй, размотай ее! Потом мессир Ульрих тебе за нее башку снесет и отправит на блюде его преосвященству аббату…

— Свят, свят, упаси Бог! — закрестился монах.

— Хотя баба она, конечно, увесистая! — хмыкнул Люций. — Вон задница какая — во все седло. И спереди тоже ничего, что кочаны капустные…

— Не грешите, брат Люций, — хихикнул Теренций, иронически называя приятеля на «вы», — не растравляйте свое сердце плотским вожделением, о Боге думайте, ибо дьявол искушает вас!

— Можно подумать, что тебя он не искушает! — облизал губы Люций.

— Не буду! Но знаешь, когда видишь этакое пышное создание Божие, молитвы на ум не идут…

— С каких пор тебя на толстух потянуло? — удивился брат Люций. — Твоя вдовушка Тереза, помнится, худая была, как розга…

— С Терезой я уже не грешу, — скромно потупился Теренций. — Теперь у меня есть одна борзая кобылка из трактира Жана Профитера… Там такие окорочка, что пальчики оближешь!

— У Профитера? — почесав рукоятью плетки кадык, произнес Люций. — У него окорока завсегда слишком жирные…

— Ха-ха-ха! — заржал Теренций. — Ты не понял, брат! Я имел в виду окорока моей красотки. Да ты ее знаешь! Это Луиза, рыжая такая, с двумя подбородками… Вспомнил?

— А, эта! Эту помню, я год назад сам спал с ней… Ляжки у нее есть, ты прав!

— Ну вот, — втянув носом воздух, произнес Теренций, — чуешь, дымком тянет? Этот от «Нахтигаля»!

— Разве мы уже подъезжаем? По-моему, еще порядочно ехать.

— Там пекут такие пироги, знаешь ли… — Теренций даже причмокнул. — И колодец там хороший, водички попьем… Заедем, а?

— Заехать-то можно, — нерешительно произнес Люций. — Только ведь знаю я тебя! Пойдешь водичку пить, напьешься, скажешь: «Брат Люций, а не подкрепиться ли нам на дорожку?» Само собой, подкрепимся, а потом и причастимся для бодрости. Ну, раздавим кувшинчик, а там выплывет из дальних комнат что-нибудь этакое, кру-у-гленькое, мя-а-конькое и полезет к брату Теренцию под бочок… А после и меня кто-нибудь во искушение введет, спаси Господь! И выберемся мы отсель только к ночи… Ночью-то здесь не больно весело, знаешь ли: Петер Конрад где-то шастает, Якоб Волосатый…

— Убили, говорят, Волосатого.

— Ну и спаси его душу Господь, если так… Только его никто уж не спасет, во пламени адском уж давно корчится…

— Ну так что — заедем?

— Бог с тобой, злодей! — махнул рукой Люций. — Поехали!

Они пришпорили коней и, поочередно подхлестывая лошадь Марты и битюга, галопом рванулись к «Нахтигалю».

Надо сказать, что заезжать в «Нахтигаль» Марте и хотелось, и не хотелось. Хотелось, потому что должна же она забрать оттуда свои сокровища, спрятанные в каморке! И хотелось ей на всю постоялодворскую жизнь со стороны посмотреть, как бы сверху. А не хотелось — по той простой причине, что ее там могли узнать. Правда, никто не видел, как она переодевалась в сарацинское платье, а чадра позволяла разглядеть только глаза, но Марте было все же страшновато! Тем не менее сказать что-либо монахам она не могла…

Доскакали до «Нахтигаля» довольно быстро. Мариус Бруно, увидев монахов, сопровождающих странное существо, которое даже видавшему виды хозяину постоялого двора казалось пришельцем из неведомых миров, выскочил на улицу. Во дворе немедленно столпился народ: выпучив глаза, разглядывали незнакомку. «А ну, как узнают?! — екнуло сердце у Марты. — Тогда хоть удавись, а сраму не оберешься!»

Но в своем одеянии она и впрямь была неузнаваема. В толпе ахали и охали, судили да рядили, особенно бабы:

— Ой, ктой-то?

— Мужик, должно, штаны на ем!

— А задница-то бабья…

— Там не разберешь, полотна-то сколь! На три рубахи хватит…

— Это не полотно вовсе, шелк поди…

— Небось прыньцесса…

— А рази ж и у них прыньцессы бывают?

— Прыньцессы везде бывают. А эта — сарацинская…

— А сказывали, в ихней земле с песьими головами люди живут…

— Нешто не видишь, глаза-то человеческие…

— А может, она только головой человек или — глазами, а остальное — звериное?!

— Замотали-то вишь как!

— Бусурманского ведь рода, чтобы христиан не смущала…

— И как святые отцы не боятся с ней ездить?

— Они от Бога святы, им не страшно. Их Господь пасет…

— А нешо мы не християне? Господь всех пасет…

— Так святые отцы ему во ангельско войско предназначены, их особо холят, вроде как господа — латников…

— Гля, слезают уже! Ну-ка, подадимся отсель от греха, а то еще порчу наведет бусурманка-то…

— И то верно…

Толпа подалась в сторону. Монахи с боков, Марта посередке прошли в двери постоялого двора. Хозяин, Мариус Бруно, радушно улыбаясь и низко кланяясь, поцеловал монахам руки и, когда его снисходительно перекрестили, пустил слезу умиления.

— Чего изволите, святые отцы? — подобострастно спросил Бруно. — Время пообедать по-хорошему…