Колосья под серпом твоим - Владимир Короткевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На сгибе локтей у них висели зеленые ивовые лукошки, на поясах — гребни, кресива и дощечки, которыми в глухих мазурских деревнях чешут голову.
Сероокие, светловолосые, иконописные, с вишневыми губами и неестественно розовыми щеками, они очень напоминали опереточных пастушков.
— …Рождение панславистской идеи назрело, — метал пламенные слова подслеповатый Рунин. — Дальновидность этой идеи и расширение ее свидетельствуют о том, что славянам давно время занять первое среди всех место, надлежащее место…
«Славяне» наконец заняли «надлежащее место», широко рассевшись на свободной скамье.
Алесь и Грима, словно по команде, открыли крышки лукошек, собираясь, наверно, «всасывать мудрость».
— …разольется вместо всего этого поток нашей традиционности, стойкого монархизма и православной веры. Воссоединенные славяне возьмут в свои руки наследие дедов — Малую Азию, Царьград и проливы. На святой Софии снова встанут кресты, а на воротах засверкает Олегов щит. Патриархи Антиохии и других… городов поведут дальше дела христианства на своих землях, Палестина наконец получит законного хозяина. Разве не глупость, в самом деле, что гроб господень находится в руках язычников?! Монастыри с мудрыми Несторами и Пименами вместо капищ…
— Смотри, — шепнул кто-то.
«Славяне» достали из лукошек «свитки пергамента», склеенные, видимо, из бумажных листков, кожаные чернильницы и гусиные перья, возвели очи к небу и, пробормотав «молитву», начали покрывать бумагу затейливой вязью, не забывая о краской краске для заглавных букв. Хартии с тихим шелестом сползали на пол.
Студенты наконец начали понимать, что здесь происходит. Месть-таки пришла. Неожиданная, пародийная, злая. Молодцы! Не выдержало, значит, у людей сердце. Есть настоящие парни, которые не позволят даже маленькой подлости уйти без возмездия.
Кое-где по рядам снова начали прыскать со смеху.
Должен был произойти грандиозный скандал, и лишь ощущение этого сдерживало пока аудиторию от гомерического хохота.
— И что же? — театрально поднял руки профессор. — На пути благородной идеи, чувствуя ее опасность, встали ее враги. Турки, сардинцы, французы, англичане… Но не только они. Против идей прежде всего восстала измена! Измена, которую тайно несли в сердце наиболее неистовые элементы общества. Всех их объединяло забвение принципов народной морали и забвение народных традиций, гнилое западничество, которое завели у нас Белинский, Герцин и К0, погоня за сомнительными и подозрительными новшествами…
Два «консервативных славянина» достали огромные монокли и ловко поднесли к глазам.
Кто-то в последних рядах захохотал.
— …погоня за модными течениями чужой философии, погоня за социалистическим бредом… Предатели выступили против необратимого и закономерного высшей закономерностью исторического процесса — процесса образования единого панславянского народа…
«Консервативные славяне» решили подкрепиться. Из лукошек появились потрескавшиеся и тугие, как резина, каленые яйца, ломтики сала, две бутылки с клюквенным квасом и, наконец, горшочек с кашей.
«Славяне» ели яйца и запивали их квасом, который оставлял под носом красные усы. Ели сало, вытирая руки о подстриженные «стрехой», на купеческий манер, волосы.
Теперь смеялись, зажимая рты, десятки людей.
— Украинофильство, которое подогревают австрийские агенты… Это дело с Шевченко и какой-то Наталкой Полтавкой во главе… Ограниченное число фантазеров, которые считают, что Малороссия, малороссы являются чем-то особенным со своим неразвитым наречием своими чумаками и могут существовать, не испытывая нужды в общем славянском отечестве, императоре и восточном православии…
Грима смотрел на горшочек каши с безграничным удивлением. Вид у него был такой, что ближние ряды грохнули смехом. Грима недоуменно посмотрел на них. Хохот усилился.
Посчитав это реакцией на свой непревзойденный юмор, профессор перешел на пафос:
— Как у немцев Германия превыше всего, так у нас наш государь превыше всего. И мы имеем полное право крикнуть: руки прочь, и да будет наш народ с его государем, вершителем судеб народов!
Всеслав наконец догадался, как быть с кашей. Вынул из глазницы монокль и начал черпать им кашу.
По скамьям выше и ниже, захватывая все новые секторы, покатился гомерический хохот.
Когда Рунин понял, что причиной смеха является вовсе не его остроумие, было поздно — смех охватил всю аудиторию. Он поспешно вскинул на переносицу пенсне и увидел все.
От хохота, от могучих, как прибой, перекатов ходуном ходили ряды.
Рунин начал подниматься по ступенькам. И тогда Алесь встал, чтобы закрыть Гриму спиной. Отодвинул его плечом.
Четверка помощников вместе с соседями схватила Гриму и оттащила его подальше от прохода. Он сопротивлялся и кричал, но хохот заглушал его крики. Хлопцы затащили Всеслава далеко за спины.
— Вы? — спросил Рунин. — Вы, князь?
Некоторые уже не могли смеяться и только зевали, как рыбы на песке.
— Я с самого начала предчувствовал, ждал от вас чего-то такого, — сказал бледный Рунин. — Зачем вы это сделали?
— Патриот конюшни! — крикнул из-за спины Грима и придушенно замычал.
— Кто еще там? — спросил Рунин.
— Разве вам мало меня одного? — спросил Алесь.
— Я хочу знать, кто еще?
— Как видите, все.
Хохот делался неудержимым.
— Причины?
— Нежелание видеть вас здесь. Нежелание, чтоб нас учил уму, а вернее — уму-маразму, такой, как вы… доносчик… мракобес… губитель юных и чистых…
— Без личных оскорблений!
И тогда Алесь поднялся.
— Шутки прочь… Нам опостылел ваш панславистский бред. Опостылела эта маска хищничества… Нам опротивели вы. Вы мараете само имя нашей родины, наше имя, нашу незапятнанную честь.
— Вы не патриоты!
— Мы патриоты больше вас. Но мы не хотим величия за счет других народов. Потому что все люди земли — братья. И все они подобны друг другу и нам. В мире нет худших и лучших народов… А если есть, то их делают такие, как вы.
— По-видимому, я еще не закончил чистки университета.
— И не закончите, — спокойно сказал Алесь. — Я уйду отсюда, но уйдете и вы вместе с вашей блевотиной. В противном случае вам на каждой лекции будут устраивать обструкцию.
— Посмешище! — крикнули студенты.
Снова вспыхнул хохот. Хлопцы их местного землячества затянули по-русски запрещенный после восстания «Марш Кошута». Почти без слов, которые знали немногие, грозно летела мелодия.
Амфитеатр бушевал. Каждый теперь не понимал, как могли они терпеть эту мразь и гниль хотя бы одну минуту, как могли забыть об исключенных, как могли мириться с унизительными рассуждениями этой мокрицы.
Аудитория взрывалась криками:
— Позор! Мозги лыковые! Вон! Вон!
Свист, казалось, рушил стены и заставлял дрожать стекла.
* * *Они стояли на перроне и, как всегда в последние минуты, не знали, о чем говорить.
— И все же это ребячество, — сказал Кастусь. — Мужики с голоду едят траву, а ты ради сомнительного удовольствия свести счеты с этой старой обезьяной вылетел.
— Пускай они мне с двумя дипломами соли на хвост насыплют, — ответил Алесь. — Что же, по-твоему, позволить ему и дальше отравлять мозги и доносить? А так его убрали. Да и из хлопцев теперь никто такому бреду не поверит.
— Хорошо, что Гриму не выдали.
— Попустительствовать Рунину было нельзя. Стерпели б это — стерпели б и большее.
Кастусь покусывал губы и вдруг захохотал.
— Дураки вы… Дураки, но молодцы… Кашу — моноклем.
Второй удар колокола разорвал холодный воздух.
— И в самом деле ничего не произошло, — говорил дальше Кастусь. — Выперли эту сволочь, посмеялись. Дипломы — у тебя. Я это, собственно говоря, потому, что скучно мне будет. Но ничего. Может, это и к лучшему. Нужно работать на местах. Многие хлопцы даже оставили университет, идут волостными писарями… Работай и ты, брат. Надеемся.
— Буду, — искренне ответил Алесь.
Из вагона вылез мрачный Кирдун.
— Время прощаться, панич.
— Как, Халимон, едешь, значит?
— Еду, — буркнул Кирдун. — Кто вас теперь кормить будет? Мне-то ничего, а панич вот третьего университета не кончил. Говорил ему, не связывайся. С орех того добра — на три дня запаху. А все вы. Вы панича сбиваете.
— Брось, — сказал Кастусь. — Обнимемся, что ли?
Кирдун вытер глаза.
— Да что мне, самому вас не жаль? Молодые такие, а без жизни живете…
— Увидимся, сказал Алесь.
— Увидимся. В деле.
Паровоз дышал паром на низкое солнце, и оно, попадая в седые клубы, меняло цвет. Делалось ядовито-зеленым.
* * *Старый Вежа встретил внука холодновато.