Тамерлан - Сергей Бородин

Множество раненых умирало: ни врачебной помощи, ни глотка воды. Было 2 часа пополудни. Степь пылала. Топот бегущих и преследующих уже затих в далёких облаках пыли. Осталось огромное поле смерти. Тимур останавливал своего коня перед трупами азийских начальников — мингбаши, мирз, юзбаши, унбаши, мрачно смотрел с минуту на убитого и ехал дальше; иногда спрашивал у сопровождавших имя убитого. По отрядам велись списки убитых. В Самарканде их семьям выдавались пособия.

При этом объезде Тимур подвергался смертельной опасности. В одной куче убитых притаился кипчак и пустил ему в грудь стрелу, но она отскочила от панциря, бывшего под шёлковым халатом хана.

Тимур пробыл на месте боя несколько часов. По его приказу пленные рыли длинные траншеи для погребения азийцев. Тысячи трупов кипчаков оставлялись воронам, степным волкам и солнцу.

Это поле смерти никогда не изгладится из моей памяти.

ШТУРМ ТАТАРТУБА

Десять дней мы прожили спокойно. Тимур поджидал из Дербента значительный отряд конницы. Он охранял проход. Его должен был сменить отряд из Азербайджана. Наконец, он подошёл. И азийцы двинулись вдоль Терека.

Вскоре они подошли к богатому городу, называемому «Татартуб», т. е. «татарский город». Это была крупная торговая станция на караванном пути по Тереку и на «Тамтаракан»[87]. Утром 8 августа я увидел страшное действие сотен возимых азийцами с собой стенобитных орудий. Город Татартуб[88] был окружён стенами с круглыми башнями; несколько церквей и минаретов высилось над домами с плоскими кровлями; в городе было около 60 тысяч жителей.

С горы я видел поднявшуюся перед бедой суету город был окружён, как саранчой, десятками тысяч азийцев. Как скорпионы, зловеще ползли к стенам низкобрюхие таранные машины[89] с кожаными щитами. Тысячи стрел полетели с обеих сторон: над городом и окрестностями стоял грозный гул. Тимур сидел у входа в белоснежную палатку с золотым шаром.

Громадное жёлто-красное знамя на длинном древке с золотым шаром развевалось над нашими головами, сигнализируя грозным армиям, что «их начальник следит за их подвигами». Группа эмиров толпилась за его удобным складным креслом, среди них стояли и мы, С обеих сторон у кресла стояли два гиганта-телохранителя с копьями и в роскошных халатах.

На низком столике с золотыми арабесками блестели китайские фарфоровые чашечки с розовым вареньем и кофе и графин воды. Худая рука Тимура с изумрудным перстнем время от времени брала чашечку и подносила её к сухим тонким губам; полководец, не торопясь, блеснув белыми волчьими зубами, делал глотка два и осторожно ставил её на столик.

— Лупо[90], — сказал Джовани, стоявший сзади Тимура среди эмиров.

Услышав незнакомые слова, азиец, молча смотревший на штурм, вопросительно и резко обернулся назад.

Джовани побледнел, как полотно.

«Он сказал, — ответил Чезаре через переводчика-грека, тоже побледневшего, так как он понимал по-итальянски, — что город погиб».

Я вздохнул облегчённо.

Бледная рука снова спокойно потянулась на этот раз к чашечке с вареньем.

Вокруг городских стен, словно кузнецы, стучали тараны. Осаждённые бросали камни, лили кипяток, сбрасывали брёвна. Но повреждённые тараны сменялись новыми, и уже в нескольких местах стена едва держалась.

Несколько эмиров верхом понеслись к городу. Ещё полчаса работы таранов, и бреши были пробиты, азийцы ворвались. Город запылал. Началась резня. Через два часа в городе всё стихло. На зелёное поле, где собиралась еженедельная ярмарка, согнали тысяч 6 уцелевших от резни жителей, преимущественно женщин и детей.

Тимур тихо приказал: здоровых отобрать и раздать по «улусам», а остальных умертвить завтра; сегодня пусть роют могилы для себя и для убитых в городе.

Испуганные люди, окружённые всадниками с копьями, принялись за работу: одни рыли гигантскую траншею, другие возили на арбах трупы и складывали их рядами. К утру город был очищен, и Тимур въехал в него. Он остановился в доме начальника города.

В зале были собраны знатные пленные: начальник города, военачальник, дворяне. Их было около сорока человек. Тимур велел их по одному провести мимо себя; пристально всматривался в каждого, делал едва заметное движение то правой, то левой рукой, и пленного ставили либо на левую, либо на правую сторону. На правую сторону попадали преимущественно старики. Рассмотрев всех, Тимур приказал эмиру левую толпу в 34 человека увезти и казнить, а правую, из 6 человек, подвести ближе. Старики медленно подошли. Глаза их были опущены. Тимур пронзительно зло на них посмотрел, но, видимо, победил себя, и тихо произнёс: «Старый человек — мудрый человек. Мудрый должен предвидеть. Вы — не предвидели беды Татартуба. Теперь вы её видите. Поезжайте к хану Тохтамышу и скажите ему, что я его жду с изъявлением покорности. Старый человек умеет убеждать. Убедите Тохтамыша. Я не хочу даром проливать кровь. Но кто мне противится, тот не будет жить!» Старики низко поклонились. Тимур встал, обошёл с эмирами роскошные комнаты дома губернатора; указал на большую китайскую вазу, и двое из свиты сейчас же её вынесли. «В Самарканд она поедет», — шепнул один из эмиров. Тимур не стал смотреть город и, сев на коня, быстро его покинул. Город он велел разграбить и зажечь.

На следующий день войска продвинулись на 30 миль. Вечером далёкое зарево указывало место погибшего города.

Наступление войска в двести тысяч всадников шло широкой полосой в восемьдесят миль.

Вечером азийцы повернули на север к Маджару, куда бросилась часть войск кипчаков и Тохтамыш. Впоследствии в Каффе мне передавал крымский татарин, бывший в свите побеждённого хана, что Тохтамыш прискакал с поля битвы на Тереке с несколькими мурзами, вбежал во дворец прямо в опочивальню, бросился на кровать и уткнул лицо в подушки. Пролежав так минут десять, он вскочил и велел вьючить свои сокровища и отправлять их на север в Сарай. Две его любимые жены были посажены на быстрых, как ветер, иноходцев и отправлены в степь. Потери кипчаков татарин считал в 80 тысяч.

Я понял, что влекло азийцев на Северный Кавказ. Громадная добыча после битвы на Тереке в лагере татар досталась победителям. Лучшая её часть была немедленно же отправлена караванами под надёжным конвоем в Самарканд. Тыл у азийцев был организован хорошо: в завоёванных областях сидели с отрядами губернаторы, старавшиеся управлять краем с помощью местных дворян, оставшихся в живых после прохода азийских войск. Сношения с губернаторами и, наконец, со столицей азийцев, с Самаркандом, поддерживались государственной почтой; частным лицам, купцам запрещено было ею пользоваться; она служила для пересылки указов хана, донесений ему, для путешествия послов и чиновников и для других государственных целей; содержание почты возлагалось на жителей тех мест, где устраивались почтовые станции, или по-турецки «ямы»[91]; за это они освобождались от других податей и повинностей.

Азийцев ожидала очень большая добыча в самом богатом городе Северного Предкавказья в Маджаре.

Тимур считал, что один из самых верных военных приёмов — это преследование разбитого противника по пятам: уже через два дня авангард был под стенами Маджара. Но город был почти пуст.

ВЗЯТИЕ МАДЖАРА

Главные силы быстро подходили к Маджару, но там уже успел основательно похозяйничать двадцатитысячный авангард: над городом стояло облако дыма от многочисленных пожаров. Этот громадный город растянулся и длину на 15 миль по реке Куме, вытекающей из страны кабертаев и впадающей в море Гирканское[92]. Чтобы объехать город, надо было, по словам одного маджарского старика, употребить день и ночь. Нас поражало обилие караван-сараев и обширных при них торговых складов. Я зашёл в один из них. Ворота были разбиты, всюду видны были следы разгрома и даже попытки поджога; это был склад шерстяных восточных тканей и ковров; один я выбрал для себя. По словам моего приятеля эмира, это был тебризский[93] ковёр. Он был недавно в «Тебризе» губернатором и отправил в Самарканд сотню таких ковров: кроме того, Тимуру передал всю выработку местных ковровых фабрик, сотканных в течение года, — около тысячи ковров. «Наши самаркандские хороши», прибавил он, «но мелкий персидский узор лучше нашего. У вас, у ференков, умеют делать ковры?»

Я ответил, что наши венецианские и генуэзские ковры ещё лучше этих.

— Зачем же ты берёшь этот, если ваши лучше?

По той же причине, по какой и ты взял себе персидские ковры.

Эмир усмехнулся ответу.

Джовани пожадничал и взял четыре, но они были так тяжелы, что два из них он по дороге бросил.