Тамерлан - Сергей Бородин

«Князья роскошно жили, — продолжал старик, — многие мало уступали в образе жизни трапезондским нобилям, и всё их богатство и роскошь давали им набеги и рабы... Много слёз видели эти сараи», — показал старик на окна длинных каменных помещений.

Никто из нас не заметил, как сзади тихо подошёл к нам один из наших стражников и молниеносно всадил кинжал в спину старого грека. Тот, не охнув, упал мёртвым. Ещё сильный, старый Антонио, схватил полено и сильным ударом вышиб кинжал из рук азийца, а я, схватив его за горло, подмял под себя, но тотчас же принуждён был выпустить, почувствовав острую боль в руке: меня ударил кулаком другой громадный азиец. Нас связали. Но пришедший начальник отряда велел развязать, накричал на стражу и дал сигнал отправиться в путь. Так и не удалось огорчённому Антонио исполнить, по его словам, долг христианина — закопать тело старика-грека.

   — Не грусти, Антонио, — сказал Чезаре. — Видишь, сколько воронья!

   — Синьор Чезаре, — начал я, задыхаясь от гнева. — Ты сам сейчас раб, каждую минуту голова твоя может слететь с плеч в эту мягкую пыль, а ты издеваешься над мёртвым! Тошно слушать тебя!..

   — Молчать, раб! — крикнул взбешённый патриций, и рука его потянулась к бедру и привычным движением стала искать меча, но оружия у нас не было. Он зарычал. Я шагнул к нему.

   — Ты сам раб рабства. А я тебе не раб и сам тебе кричу: «закрой рот, азийский раб!» — Чезаре кинулся было на меня, но силач-азиец схватил его за руку и отвёл его от меня к двуколке.

   — Будешь драться — кандалы наденем, — сказал ломаным греческим языком один из воинов, родом из Малой Азии. Чезаре успокоился. «Так-то лучше», подумал я. И уже через полчаса Чезаре извинился и попросил меня составить для него приветственную речь, которую он хотел произнести перед Тимуром. Я холодно посмотрел на него и отвернулся».

Ночевать мы остановились на берегу реки Терека вблизи деревни; все жители её или бежали, или были изрублены: на улицах, на дворах, на порогах хижин — повсюду лежали трупы: по нашему расчёту, здесь было убито до 400 человек; большинство убито сабельными ударами. Моё внимание обратила молодая крестьянская женщина, стиснувшая в объятиях девочку: обе были поражены одним ударом копья; на залитом кровью трупе, одетом в красную рубаху, подпоясанную зелёным поясом, под густыми чёрными волосами на шее я заметил блеснувшую при свете вечерней зари серебряную цепочку с талисманом; азиец, очевидно, был верхом, налёту убил и не заметил цепи. Джовани снял

цепь, обмыл её в протекавшем по улице ручье и спрятал в карман, намереваясь её рассмотреть в кибитке днём. Всю ночь нам не давал спать вой собак у трупов хозяев; и я, и мои спутники рады были, когда утром, поев жёлтой каши с маслом и куском сыра, мы покатили дальше. Проезжая мимо деревень, мы чуяли невыносимый смрад. С сожалением я смотрел на тучные поля пшеницы, проса, на сады с грушами и яблонями, на брошенный скот: хозяев не было.

На вторые сутки мы прибыли в большое кабертайское селение поздно ночью. Утром я вышел из кибитки и долго любовался редким кавказским видом: над синими ближними хребтами подымались голубые, а над ними шла искристая ледяная стена главного Кавказского хребта с голубыми ледниками и грозными пиками: это был неведомый нам, недоступный Кавказ.

Азийцы не обращали «на нас внимания. Начальник отряда однажды навестил нас, похлопал Чезаре по плечу и сказал: «Яхши[72]». Я усмехнулся: так хлопают по крупу быка, намереваясь его заколоть,

БЕГСТВО

Собранные мною известия о кабертайцах, как о довольно культурном народе, грозная неизвестность, томившая всех нас, привели меня и Чезаре к решению бежать в горы к кабертайцам, а от них к аланам, к князю Александру.

Наш начальник заболел жестоким карбункулом на шее, и дальнейшее наше продвижение было задержано. Он охал и стонал: ему приложили к вздувшейся от нарыва шее куски мяса только что зарезанного барана и всё это обернули свежей шкурой.

Мы свободно бродили по небольшому леску над крутым берегом довольно широкой речки, вытекающей из синего лесистого ущелья в 10 милях от нас. Антонио, по моему совету, украл три волосяных крепких аркана и спрятал их в траве. Джовани выпросил у кашевара шесть больших кусков сыру, а мне удалось получить торбу муки, из которой Антонио напёк на углях кучу лепёшек. Все эти припасы были разложены в четыре перемётные сумы и распределены между нами. Азийцы спали, ели, чинили сбрую и одежду. На нас не обращали внимания, считая, что убежать нам некуда: прямо залегала голая степь, лошади в стороне паслись под надзором, а позади — глубокий обрыв в широкую реку. Когда наступили сумерки, я выбрал дерево, свисшее над большим обрывом в реку, и пропустил через ствол весь связанный аркан. Я огляделся: никого не было. Привязав к поясам сумы с съестными припасами и хватая зараз обе волосяные верёвки, мы поодиночке спустились вниз, по пояс в воде перебрались на другой берег и тотчас лее углубились в лес. Погони за нами не было.

Вскоре в лесу мы нашли тропинку и быстро пошли по ней по направлению к тёмным далёким горам. Мы молчали. Шли долго, всю ночь. Наконец, сели отдохнуть. Вдруг Джовани приподнялся на локте и прошептал: «Селение: собачий лай!» Действительно, прислушавшись, я услышал далёкий лай. Усталости как не бывало. Взвалив свои сумы, мы гуськом пошли в направлении лая. Через час ходьбы мы заметили, что наша тропинка разделилась на несколько боковых: ясный признак близкого жилья. Рассвет близился: светлая полоса появилась на востоке, вскоре стало ясно видно вокруг.

«Петух! Петух!» — радостно зашептал Джовани.

А несколько минут спустя я сказал: «Башня!»

Мы остановились, посовещались и решили послать Джовани на разведку, а сами залегли в густом кустарнике. Решено было ответить свистом иволги на такой же свист Джовани.

С наслаждением я закинул ноги на пень и вытянулся во весь рост на густой траве. Антонио нарезал сыру и хлеба. Давно я не ел с таким удовольствием. Прошло полчала. Мы услышали в кустах шуршание и тихий свист иволги. Я ответил.

— Ну, дело, кажется, в порядке, — сказал приблизившийся Джовани. — Большое кабертайское селение и с князем: дворец, церковь, две башни. Дайте поесть, — прибавил он, увидав еду, — я умираю от голода.

Рассвет уже пожаром пылал в холодном небе. Природа просыпалась: настоящая иволга просвистела где-то вблизи, дикие голуби заворковали. Недалеко ожесточённо залаяли собаки, и мы заметили сквозь листья, как по нашей тропинке проехал всадник, гнавший перед собой пару быков.

— Ну, едем! — сказал Чезаре. Мы вышли из лесу. На полугорьи перед нами в садах раскинулось селение: сотни с две домов, прижимаясь друг к другу, подымались на небольшую гору; ещё выше, на крутом отроге, белела маленькая церковь, а на площадке, чуть пониже, между двух башен, стояло каменное двухэтажное строение, обнесённое стеною. Ещё минута, неистовый лай, и стая громадных собак окружила нас.

Отступление нам было отрезано: из соседних домов показалось несколько мужчин; они подошли к нам, отогнали собак, с любопытством в упор осматривали нас. Это были стройные молодцы, худощавые, с тонкой талией, с широкими плечами, со смелым взглядом из-под пушистых шапок из бараньих кож; на них были шерстяные длинные кафтаны, раскрытые на груди; штаны суживались книзу и щиколотки уходили в раструбы сапог с мягкими подошвами; у всех были длинные кинжалы; у двух в руках были большие луки, а за плечами — колчаны со стрелами.

Я спросил: «Кабертай пши»? (Кабардинский князь?) и показал на каменный дом.

Ближайший кабертаец улыбнулся и кивнул утвердительно головою.

У КАБЕРТАЙЦЕВ

Мы направились к дому. За нами шла сначала группа, а затем уже целая толпа.

Там только что проснулись, и на огромном дворе десятка два женщин доили стадо коров. На шум вышел на балкон седобородый князь. Рядом стояли юноша и два воина.

Старик пытливо оглядел нас с головы до ног и громко спросил:

   — Ференк? Рум[73]?

Чезаре ответил: «Ференк!» А затем прибавил по-гречески: «Говоришь по-гречески?»

Кабертай утвердительно кивнул головой и сказал:

   — Мало-мало.

Чезаре, раздельно отчеканивая слова, кратко объяснил наш приход.

Старик внимательно слушал. Его выразительное бородатое лицо к концу речи Чезаре стало беспокойным.

Он что-то сказал стоявшему позади него юноше, по-видимому, сыну, и тот куда-то исчез.

   — Гость — священное лицо. Ференки здесь пусть ничего не опасаются, — торжественно сказал князь на ломаном греческом языке.

По его приказанию, нас поместили в двух комнатах. Они были украшены коврами.