Парижские тайны. Том I - Эжен Сю

Видя, что два незнакомца действительно приближаются к верстаку, на котором сверкала россыпь драгоценных камней, Морель испугался. Он бросился к верстаку и прикрыл камни обеими руками.

Вездесущий и всюду подслушивающий Хромуля уловил слова Мадлен, заметил жест гранильщика и сказал себе:

«Ах, вот оно как! Говорили, будто он шлифует только стекляшки… А на деле? Если бы камни были фальшивыми, он бы так не боялся за них… Надо запомнить. И еще — матушку Матье, которая сюда частенько наведывается. Значит, она — доверенная ювелира и ходит с настоящими камнями в своей сумочке. Надо запомнить. И Сычихе сказать, и Сычихе сказать», — пропел колченогий сын Краснорукого.

— Если вы не уйдете, я крикну полицейских! — пригрозил Морель.

Испуганные дети заплакали, а старая идиотка приподнялась на своем топчане.

— Звать полицейских? Пожалуйста! Только позовем их мы, слышите, господин недоносок?! — сказал Бурден.

— Особенно потому, что, возможно, понадобится их помощь, когда мы потащим вас в тюрьму, если вздумаете брыкаться, — добавил Маликорн. — С нами нет мирового судьи, но, если он вам так нужен, мы его представим, вытащив его из постели, совсем тепленького и такого добренького… Бурден, сходи за судьей!

— Меня… в тюрьму? — вскричал пораженный Морель.

— Да, в Клиши…

— В Клиши? — повторил ошеломленный гранильщик.

— У него, наверное, с головой не все в порядке, — заметил Маликорн.

— В долговую тюрьму, если это вам больше нравится! — пояснил Бурден.

— Значит, вы… Как же так?.. Значит, нотариус… О господи!

И Морель, побледнев как смерть, упал на свою табуретку, не в силах вымолвить больше ни слова.

— Мы судебные приставы, и нам поручено схватить тебя, если повезет… Теперь понятно, деревня?

— Дети! — взмолилась Мадлен. — Просите этих господ не уводить нашего несчастного отца, нашего единственного кормильца! Ах, Морель! — воскликнула она душераздирающим голосом. — У них записка от хозяина Луизы. Мы погибли!

— Вот постановление, — сказал Маликорн, вынув из своей папки документ с печатями.

Он пробормотал, по своему обыкновению, почти невнятно большую часть текста, зато отчетливо прочитал последние слова, к несчастью слишком понятные Морелю:

«Исходя из последнего, суд приговаривает вышеупомянутого Жерома Мореля выплатить вышеупомянутому негоцианту Пьеру Пти-Жану долг в тысячу триста франков, взыскав его со всего его имущества и с него самого со всеми процентами со дня вынесения приговора и со всеми судебными расходами.

Заслушано и утверждено в Париже, 13 сентября 1838 года».[102]

— А как же Луиза? — воскликнул Морель, почти ничего не поняв в этой тарабарщине. — Что с Луизой? Где она? Значит, она ушла от нотариуса, раз он может посадить меня в тюрьму? Луиза!.. Господи, что с ней стало?

— Какая еще Луиза? — спросил Бурден.

— Хватит! — грубо прервал его Маликорн. — Ты что, не видишь, что он ломает комедию? Пошли! — продолжал он, подступая к Морелю. — Налево кругом и вперед! Шагай, раб нерадивый. Пора подышать свежим воздухом, а то здесь такая вонища!..

— Морель, не ходи с ними! Защищайся! — в отчаянии закричала Мадлен. — Убей этих проходимцев! О, какой ты трус! Неужели ты позволишь увести себя? Оставить нас одних?

— Не стесняйтесь, сударыня, будьте как дома, — сардонически усмехнулся Бурден. — Но если ваш муженек поднимет на меня руку, я его оглушу.

Морель думал сейчас только о Луизе и почти не слышал того, что говорили с ним рядом. Внезапно выражение горькой радости осветило его лицо и он воскликнул:

— Значит, Луиза ушла из дома нотариуса! Что ж, я пойду в тюрьму с легким сердцем.

Но, окинув взглядом мансарду, он вскричал:

— А моя жена? Ее мать? Все мои дети? Кто будет их кормить? Мне же не доверят камни, если я попаду в тюрьму. Все будут думать, что я в чем-то виноват… Это же смерть для меня и всей моей семьи! Этого хочет нотариус?

— И раз, и два, мы когда-нибудь с этим покончим? — завопил Бурден. — Как это надоело! Одевайся, и пошли!

— Добрые господа, простите меня за то, что я тут наговорила, — взмолилась Мадлен со своего тюфяка. — Вы ж не так жестоки, чтобы увести Мореля! Что станет со мной, с пятью детишками и слабоумной матерью? Посмотрите на нее, посмотрите, как она скорчилась на своем топчане! Она совсем впала в детство, добрые господа, она выжила из ума!

— Эта остриженная старуха?

— Смотри-ка, она в самом деле острижена! — сказал Маликорн. — А я-то думал, что у нее на голове белый платок.

— Дети, просите не коленях этих добрых господ! — воскликнула Мадлен в последней попытке умилостивить судебных приставов.

Но перепуганные детишки только плакали и не осмеливались вылезти из своего матраса.

От всего этого необычного шума, от вида незнакомых людей старая идиотка начала кричать и глухо рычать, ударяясь затылком о стену.

Морель, казалось, не видел, что происходит вокруг него. Этот удар был таким ужасным, таким неожиданным; арест его грозил такими страшными последствиями, что он не мог об этом даже думать… Лишения измучили его, и он вконец обессилел; бледный, с блуждающим взглядом, сидел он на своей табуретке, опустив руки, с поникшей на грудь головой.

— Довольно! Тысяча чертей! Когда-нибудь это кончится? — завопил Маликорн. — Мы что здесь, на свадьбе? Пошли, иначе я тебя поволоку!

Пристав схватил ремесленника за плечо и затряс.

Эти угрозы, эти грубые жесты вконец испугали детей; трое мальчиков, почти голые, выбрались из своего матраса, бросились в ноги судебным приставам и закричали, сложив ручки, жалобными голосами:

— Пощадите! Не убивайте нашего отца!..

При виде этих несчастных детей, дрожащих от холода и от испуга, Бурден, несмотря на всю природную жестокость и привычку к подобным сценам, почти растрогался. Однако его неумолимый коллега оттолкнул детей, которые цеплялись за его ноги с умоляющим плачем.

— Эй, прочь, сопляки! Какая собачья должность, иметь дело с такими нищими!

Ужасное происшествие сделало эту сцену еще страшнее. Старшая из девочек, которая лежала в матрасе со своей больной сестрой, вдруг закричала:

— Мама, мама, я не знаю, что такое с Адель! Она вся холодная… Смотрит на меня и не дышит…

Несчастная чахоточная девочка тихо умерла без единой жалобы, глядя на сестренку, которую так любила…

Невозможно передать, как закричала жена Мореля, услышав эти слова, ибо она сразу поняла все. Это был жуткий, потрясающий вопль, вырвавшийся, казалось, из самого чрева матери.

— Наверное, сестра моя умерла! Боже мой, боже мой, как я боюсь! — закричала девочка. Она выбралась из матраса и, гонимая страхом, бросилась в объятия матери.

А та, забыв, что почти парализованные ноги не могут ее держать, сделала отчаянную попытку подняться, чтобы подойти к своей мертвой дочери. Но силы оставили ее, и она упала на свой топчан с последним горестным криком отчаяния.

Этот крик пробудил Мореля; он вдруг вышел из оцепенения, бросился к распоротому матрасу и поднял младшую, четырехлетнюю, дочку на руки.

Она была мертва.

Холод и лишения ускорили ее смерть… хотя ее болезнь, вызванная нищетой, и так была смертельна.

Ее худенькие ручки и ножки уже окоченели и были ледяными…

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Глава I

ЛУИЗА

Морель стоял неподвижно, пораженный ужасом и отчаяньем, седые волосы его растрепались; он держал мертвую дочь на руках и неотрывно смотрел на нее сухими, воспаленными глазами.

— Морель, Морель, дай мне мою девочку! — воскликнула несчастная мать, протягивая к мужу руки. — Нет, это неправда, она не умерла!.. Ты увидишь, я ее согрею…

Эти крики, суета двух приставов вокруг Мореля, который не хотел расстаться с тельцем своей дочери, возбудили любопытство старой идиотки. Она перестала вопить, поднялась и свесила свою уродливую и глупую голову через плечо Мореля… Несколько мгновений безумная старуха смотрела на труп внучки.

Лицо ее сохраняло обычное выражение идиотизма и жестокости, через минуту она хрипло зевнула с подвывом, как голодная гиена, бросилась на свой топчан и завопила:

— Есть хочу! Есть хочу!

— Вы видите, господа, видите эту бедную девочку? Ей было четыре годика, ее звали Адель… Вчера еще я поцеловал ее на ночь, а сегодня утром… Вы скажете: одним ртом меньше и я должен только радоваться, не так ли? — растерянно бормотал Морель.

Разум его не выдерживал этих ударов, следовавших один за другим.

— Морель, дай мне мою дочь, дай мне ее! — кричала Мадлен.

— Да, ты права, каждому свой черед, — ответил несчастный отец.

Он положил мертвую девочку на руки матери, обхватил голову руками и мучительно застонал.