Дэмономания - Джон Краули

— Что ты сказал?

— Я хотел попросить тебя, — повторил Пирс, и его стал разбирать дикий смех; грустно все до идиотизма, просто фигня какая-то, — выйти за меня замуж.

— А.

— Детей завести, — сказал Пирс. — Может быть.

— Ой, господи. Бог ты мой, это так, ик, мило. — Ее глаза заблестели даже сквозь алкогольный туман. — Пирс.

— Я думал: если ты согласишься, если захочешь, тогда я…

— Ой, — сказала она. — Но ты же знаешь, честное слово. Я не могу выйти за человека, который не разделяет моей веры.

Тут он и впрямь рассмеялся тихонько, над собой и над нею. Но больше все-таки над ней: над ее рассеянно-пьяной, но вполне серьезной уверенностью, жившей в ней словно с незапамятных времен, а на самом деле обретенной лишь месяц назад; знать бы, каково это — говорить на новом языке с такой убежденностью.

— Конечно, — сказал он. — Конечно, я понимаю.

— Ик, — сказала она.

— Мне это просто взбрело в голову. Вожжа под хвост попала. Понимаешь.

— Ик, — повторила она и в смятении попыталась встать. — Ой, ик, нет. Опять у меня, ик, началась икота. Терпеть не могу. Теперь несколько часов буду икать. Ик. У меня вечно так.

— Попей воды, сложи руки за спиной. Задержи дыхание, подыши в пакет.

— Пробовала как-то и, ик, вырубилась.

— Я тогда подумал, — Пирс вернулся к прежнему, — что если бы ты могла согласиться, то я мог бы смириться, ну… С чем угодно. Не знаю, почему так подумал. А почему бы тебе не помолиться?

Она посмотрела на него и, перевернувшись, положила голову ему на колени. Он ощутил легкий толчок очередного спазма.

— Что, — спросил Пирс, — с икотой не работает?

— Конечно работает, — засмеялась она. — Конечно.

— «Если возможно, да минует меня икота сия, — провозгласил он. — Впрочем, не как я хочу, но как Ты».

— Пирс.

— Ну.

Она закрыла глаза.

— Дух Святый, пребудь со мной и во мне. Пожалуйста, пусть икота прекратится. Прошу во имя Иисусово. Аминь.

Голова ее была такая тяжелая. Такая маленькая в обхвате, такая огромная изнутри, в общем-то, бесконечная. Она сделала вдох и выдох. Икота прекратилась; больше Роз не икала. Через несколько секунд она уснула.

— Я вспомнила, что лежала там раньше, — рассказывала Роузи Расмуссен Споффорду в эту минуту. У ее кровати — прежней кровати, не бывшей постели Бонн, — кучей лежала старикова одежда, словно он сам бросил ее там. — Когда мне было лет тринадцать. Меня туда положили с кашлем, который никак не прекращался. А девочка на соседней койке умерла. Я была там в ту ночь.

Длинное обнаженное тело Споффорда, схожего с темным богом, было простерто, голову он подпирал кулаком, вторая рука покоилась на согнутом колене: речное божество работы Бернини или Тьеполо{545}, — эта мысль промелькнула в той части сознания Роузи, которая не была занята рассказом и чувствами. Роузи утерла слезы краешком простыни. Раньше ей казалось, что она сможет рассказать ему обо всем, чему научилась в больнице, — не в детстве, а недавно: о болезнях, о жизни, о терпении и случайности; о случае и чем он отличается от судьбы; случай — это совсем не судьба, даже если ты по ошибке решишь, будто ужасные происшествия, болезни и чудесные выздоровления — не просто случайности, будто они только дожидались своего часа; но это не так. Вот во что она верила, но теперь была слишком напуганной, пьяной и выжатой, чтобы выразить все убедительно, и невысказанное ушло в никуда, но оно никуда не денется, оно вернется, теперь оно стало частью ее самой.

— Тогда, в больнице, я впервые поняла, что не хочу умирать, — сказала она. — Что я хочу остаться в этом мире. В котором никогда раньше не была, но хотела быть. Может, так я и поправилась. Я пошла на поправку, когда та девочка умерла. Странная мысль. Словно сделку заключила. Но ведь это не так.

— Нет, — сказал Споффорд. — Не так.

— А это мне нелегко дается. Оставаться в нашем мире. До сих пор нелегко.

— Да, — сказал Споффорд; он-то знал. — Это нелегко.

— Учишься этому вновь и вновь. Словно теряешь и теряешь одно и то же, а потом ищи.

— Чем я могу помочь? — спросил Споффорд.

Роузи вспомнила рыцарей, которых она обсуждала с Пирсом; те при первой возможности отправлялись выполнять повеление дамы сердца. Считали они это своим долгом или у них были другие причины, а все-таки отправлялись. Когда уже других способов не было.

— Я хочу, чтобы ты помог мне забрать ее, — сказала Роузи. — Законным путем на это уйдут недели. Но я так боюсь, что, если стану ждать… Я не могу ждать.

— Что, — спросил Споффорд, — выкрасть ее?

Роузи не ответила. Они слушали ночную тишину — тишину дома, в котором не было Сэм.

— Дело не только в ней и во мне, — сказала Роузи, вспомнив слова Бо. — Тут что-то большее. Не могу объяснить.

Не могла, потому что не понимала, что имел в виду Бо, но повторила его слова — вдруг и на Споффорда они подействуют так же, как на нее; однако необходимости в этом не было: он все сделает ради нее, все сделает ради одной Сэм, и никакое иное побуждение к успеху бы не привело. Но что же, что должен он сделать?

— Я просто хочу ее вернуть, — сказала Роузи. — Я хочу, чтобы ты мне ее вернул.

Глава десятая

Прошли годы, прежде чем Пирс вновь увидел Роз Райдер, и к тому времени они оба сильно изменились. Они встретились на Среднем Западе, в городке, который оказался совсем не таким, каким его представлял Пирс; раньше ему не случалось там бывать. Они гуляли по берегу широкой бурой реки и разговаривали; стояла ночь, но вода подсвечивала ее своим мерцанием, и где-то далеко, в широкой излучине, горели огни: туда они и шли вдвоем.

Прежде всего, конечно, он хотел знать, все ли у нее хорошо — очевидно, да; она с мягким юмором говорила о «тех днях», которые остались далеко позади. Пирс подивился силе человеческого желания, вожделения, глубинного голода, что сильнее всех расчетов, больше всего, что могло бы его насытить. Она качала головой, стряхивала сигаретный пепел ногтем большого пальца (курить так до конца и не бросила) и рассказывала, как все пережила.

— Мне не на что жаловаться, — сказала она. — Не жалуйся, не объясняй. Мой девиз.

Больше всего его удивила тогда ее короткая стрижка; он не знал, когда и зачем она так подстриглась, а спросить стеснялся; еще она высветлилась, стала почти блондинкой, ночью в отсветах реки он не мог точно различить цвет: какой-то темно-желтый. Он протянул руку — коснуться ее волос, и она позволила.

— Ты просто многого не знаешь, Пирс, — сказала она, и он подумал — да, так оно и есть; и подумал без страха, что хочет узнать все, — и с этой мыслью сердце его словно вернулось на свое место.

Они шли по едва различимому бечевнику. Пирс знал, что река эта впадает в великую реку, куда несет свои воды и та, притоками которой являются далекие Шедоу и Блэкбери. Можно отчалить здесь, спуститься, а потом взойти к слиянию тех рек.

— Я вот что, главное, хотел сказать, — произнес он. — Хотел извиниться за то, что был таким… И так плохо распорядился всем, что мне было дано. Что облажался. Что был так глупо зол.

— Не извиняйся, — сказала она. — В общем, это был не такой уж плохой опыт. Меня многому научили. — На ее лице расцвела улыбка воспоминания или предвкушения, и она словно помолодела. — Знаешь, что я еще умею делать? Смотри.

Она достала спичку, здоровенную кухонную спичку, и, держа ее в вытянутой руке между ними, сосредоточила взгляд на красной серной головке. Ему знаком был этот взгляд: он успел узнать его (иероглиф его проклятья), когда спичка вспыхнула сама собой.

Бешеное шипение и пламя разбудили его; открытый рот хватал воздух, сердце тяжело билось. В комнате стоял Бо Брахман с бумажным пакетом в руке и сквозь дверной проем с интересом смотрел на Пирса.

— Как быстро вы, ребята, уехали с праздника, — сказал Бо. — Роз я так и не поймал.

— Она хотела отоспаться, — объяснил Пирс, доставая кофейный прибор. — Уехала очень рано. Ей зачем-то надо было вернуться.

— Зачем? — спросил Бо.

— Не знаю.

Бо положил пакет на кухонный стол.

— Тебе нужно что-то к кофе, — сказал он.

— Да я не голоден.

— Ага, — сказал Бо. — А Роузи говорит, что ты плохо питаешься.

Пирс в очередной раз удивился и даже не очень поверил тому, что другие, оказывается, думают о нем и обсуждают его друг с другом.

— Нет-нет, — сказал он. — Нет-нет.

Бо открыл пакет и стал изучать его содержимое.

— Мюсли в гранулах, — сказал он. — Это мы производим. Их везде продают. Во всяком случае, по всему округу. Это вот… — Он принюхался. — Это вот «Орехнись!», по-моему. А может, «Сплошной дух».

— Класс, — ответил Пирс. — Сойдет, не важно. Вообще-то он никогда не ел мюсли. Наконец он приготовил горькое варево.