Жизнь и реформы - Михаил Горбачев

Норильчанину я посоветовал «основательнее трясти свое начальство, ибо без них, обыкновенных граждан, я никогда не смогу вытряхнуть бюрократов из удобных кресел». Но как скоро они созреют для гражданского поведения? Неужели покорное смирение навсегда поселилось в их душах? Нет, этого не может быть. Я был уверен, процесс демократизации разбудит народ.

После конференции мы почувствовали нарастание политической и социальной активности в обществе. Это прежде всего вылилось в возникновение сотен и тысяч неформальных групп, движений, по самым различным вопросам — с учетом специфики регионов.

Все более консолидировалась оппозиция. Консервативная, открыто заявившая о себе в марте. И радикальная, конструктивность которой, думаю, мы переоценили на ноябрьском Пленуме.

Как раз той осенью, в период обострения политической ситуации в стране, состоялось возвращение Ельцина к активной политической деятельности. После его ноябрьского выступления в Высшей комсомольской школе пошли интервью, широковещательные заявления с критикой законопроектов по Конституции и выборам. Он уже начинал примерять шапку лидера оппозиции и озвучивать громовым голосом и безапелляционным тоном разработки идеологов будущей Демроссии.

А 7 ноября я получил от него поздравительную телеграмму:

Уважаемый Михаил Сергеевич!

Примите от меня поздравление с нашим Великим праздником — 77-й годовщиной Октябрьской революции! Веря в победу перестройки, желаю Вам силами руководимой Вами партии и всего народа полного осуществления в нашей стране того, о чем думал и мечтал Ленин.

Иногда мне казалось, что значение перестройки лучше понимали за рубежом, чем в стране. Подтверждением тому явилась беспрецедентная по масштабам международная солидарность с жертвами землетрясения в Армении. Создавалось впечатление, что все страны наперегонки спешили помочь. Это было не только проявление человеческого сочувствия, но и акция политической воли.

И тут же поправлял себя, упрекая за несправедливость по отношению к соотечественникам. Разве все мои поездки не говорят, что наши люди горой за реформы. Их недовольство, все еще непреодоленная апатия идут от раздражения отсутствием на местах серьезных перемен. Значит, надо работать не покладая рук.

И я подгонял своих соратников, старался использовать все возможности «первого лица» по партийной и государственной линии, подстегивая отделы ЦК, аппарат Верховного Совета, Совмин, прессу… Вот строки из календарных записей конца 1988 года.

12 октября руководил совещанием в ЦК по вопросу арендного подряда. 24-го — встречался с молодежью Москвы и Подмосковья в связи с 70-летием ВЛКСМ. 4 ноября присутствовал на открытии в Москве первого инновационного коммерческого банка. 1 декабря беседовал с депутатами ВС СССР от Азербайджана и Армении по вопросу стабилизации обстановки в регионе. 7-го — выступал в ООН. 10-го — был в зоне землетрясения в Армении — Кировакане, Спитаке, проводил совещание в Ереване…

Стихия наложила трагический отпечаток на конец уходящего года. И все-таки я был оптимистом. Обращаясь к советскому народу по случаю нового, 1989 года, в частности, сказал: «Наступающий год не обещает быть и не будет беспроблемным. Серьезных дел и забот предстоит немало. Мы видим, что сегодня надо действовать с большей решительностью. Нельзя перехитрить жизнь, отсидеться на обочине. Мы не ждем и не обещаем «манны небесной», хорошо знаем, что груз нерешенных вопросов тяжел, дорога наша трудная. Но выбор сделан, курс перестройки проложен. Советские люди за перестройку, а это самая надежная гарантия того, что наш государственный корабль будет все увереннее набирать ход».

До первых свободных выборов народных депутатов СССР оставалось 85 дней.

Семья

Наша семья с переменами в моей политической карьере, а главное — в жизни страны, оказалась как бы в другой системе координат, потребовавших от нее немалого запаса прочности и моральной силы. Нелегко ей оказалось выстоять и выдержать все превратности и удары судьбы.

Сначала нам казалось, что, собственно, ничего сверхъестественного не произошло, нет необходимости ломать сложившийся семейный быт. Уже в первые дни говорили об этом и были согласны. У Раисы Максимовны есть чувство глубокой преданности семье, тому внутреннему миру, который нас связывает. «Мой дом, — как-то сказала она, — не просто моя крепость, а мой мир, моя галактика».

Систему человеческих отношений, укоренившуюся в московских верхах, мы так и не приняли, вернувшись в столицу в 1978 году. Наши представления на этот счет были другими. По крайней мере, понимание людских взаимоотношений не было отягощено мещанством, да и — допущу такое выражение — «московским провинциализмом». Я, конечно, имею в виду то окружение, среду, в которой оказались. В людях мы всегда ценили искренность, естественность, взаимную уважительность и способность понимать других.

Раиса Максимовна на своем опыте знала, что сослуживцы больше всего ценят товарищество и твое отношение к работе, как ты «тянешь лямку», выполняешь свои обязанности. А если надо выручать кого-то из коллег, тут не должно быть никаких исключений. Эти «нравственные максимы» передавались Ирине, впрочем, они целиком совпадали с собственными убеждениями дочери и зятя. У них была своя сверхзадача: стать профессионалами в своем деле. Тут, как известно, никакая протекция не поможет. Одно дело — получить должность, повышение, и совсем другое — стать квалифицированным специалистом. Так что настрой у них был хороший, здоровый. Мы это всячески приветствовали и еще хотели, чтобы, несмотря ни на что, они не прерывали занятия английским.

Все были согласны: ничего не менять, оставаться самими собой…

Ничего не менять? Жизнь, как всегда, не терпит схем. И в нашем случае новое житье-бытье семьи стало преподносить ежедневно новые вопросы и темы.

Мы продолжали жить на даче, которую заняли в 1981 году после моего избрания членом Политбюро ЦК. Избрание генсеком вызвало и здесь проблемы. Дело в том, что дача не позволяла разместить службы, связанные с обеспечением деятельности главы государства, каким де-факто являлся Генеральный секретарь ЦК КПСС. Читатель может спросить: но ведь были же дачи, на которых жили и работали Брежнев, Андропов, наконец, Черненко? Да, эти дачи никуда не исчезли, но в соответствии с решением Политбюро на них продолжали жить семьи умерших генсеков.

Чебриков предложил приспособить под резиденцию генсека одну из строящихся дач под деревней Раздоры. Внесли изменения в проект, включив «дом для расположения охраны», «узел стратегической связи», «вертолетную площадку», «помещение для транспорта и специальной техники». В главное здание добавили комнаты для приема гостей, проведения по необходимости заседаний Политбюро или совещаний, комнату для медперсонала. Переселилась семья на новую дачу через год — теперь там находится загородная резиденция Президента Российской Федерации.

Усилился контроль за медицинским и продовольственным обслуживанием, практически за всем, что поступало в семью и с кем она была связана. Словом, началась настоящая «жизнь под колпаком». А с другой стороны, нарастало внимание прессы. И это касалось не только меня, распространялось на Раису Максимовну, всех членов семьи. Часто мы собирались даже поздно ночью, чтобы накоротке обговорить возникшие срочные дела, события, впечатления. Не так легко оказалось оберегать свой дом для себя, открывать его дверь только для близких, сохранять очаг, чтобы он горел.

Уже в первые месяцы моего «генсекства» к Ирине и Анатолию стали поступать по месту работы обращения по разным вопросам от москвичей, приезжих, даже из-за рубежа. О злоупотреблениях местных властей, гонениях, преследовании за критику, с просьбами о помиловании, выделении жилья, помощи в лечении тяжелых болезней и многом другом. Появились «брошенные» мной жены, матери, дети. Потянулись и странные люди — с навязчивыми идеями, прожектами.

Ясно, что Ирина и Анатолий не имели никаких прав для того, чтобы решать проблемы. И чтобы откликнуться на обращения, советовали людям куда пойти, а в крайних случаях, когда дело не терпит, звонили в общий отдел ЦК и помогали встретиться с теми, кто может что-то сделать.

Все больше забот у нас к этому времени было о стареющих родителях. Моя мать, продолжавшая жить в Привольном, постоянно болела. Здоровье родителей Раисы Максимовны, живших в Краснодаре, тоже стало ухудшаться. Сказывались годы, то, что пришлось вынести их поколению. В июне 1986 года нас постигло тяжелое горе — умер отец Раисы Максимовны.

Максим Андреевич был человеком на редкость добрым, мягким, работящим и жизнелюбивым. Даже уйдя на пенсию, не захотел по примеру других просиживать днями на скамейке, «забивать козла» да судачить. Нашел посильную работу и каждый день шел делать дело — не важно какое. Неожиданно и для него, и для всех нас сдало сердце. Его поместили в кремлевскую больницу, поставили стимулятор сердечной деятельности, самочувствие Максима Андреевича улучшилось. Поправляясь, он сказал Раисе Максимовне: «Спасибо тебе, доченька, ты вновь подарила мне жизнь». Кажется, все образовалось, а вскоре его не стало: возвращался с прогулки и скоропостижно скончался на пороге дома. На похороны отца съехались все близкие.