Тухачевский - Борис Соколов

Тут необходимо несколько пояснений. Надежда Алексеевна Пешкова (урожденная Введенская) по прозвищу «Тимоша» была вдовой сына писателя Горького Максима Алексеевича Пешкова и, вероятно, любовницей не только Тухачевского, но и некогда всесильного главы НКВД Г. Г. Ягоды, в 1936 году снятого со своего поста, а позже арестованного и расстрелянного вместе с лидерами правых — Бухариным и Рыковым. Шура же Скоблина, по утверждению Лидии Норд, была племянницей одного из руководителей РОВСа и давнего советского агента Н. В. Скоблина, который сыграл определенную роль и в деле Тухачевского. Роман Тухачевского со Скоблиной закончился за несколько лет до рокового мая 37-го, и она, будучи тайной осведомительницей НКВД, писала на маршала доносы. Говоря же о славившемся своими любовными похождениями «всесоюзном старосте», Тухачевский явно имел в виду распространявшийся оппозиционерами рукописный памфлет «О том, как наш староста Калиныч отбил Татьяну Бах у Авербаха». В середине 20-х в одном из советских юмористических журналов даже появилась карикатура, изображающая, по выражению Троцкого, «главу государства в очень интимной обстановке».

Похоже, что предлогом для смещения маршала послужила связь не только с Юлией Кузьминой, но и с другими женщинами. Через «Тимошу» при желании его нетрудно было соединить с Ягодой и правыми. В этом направлении и вели разработку Тухачевского органы госбезопасности. В двадцатых числах апреля были получены показания от арестованных бывшего начальника Особого отдела НКВД М. И. Гая и бывшего заместителя наркома внутренних дел Г. Е. Прокофьева о сговоре Тухачевского, Уборевича, Корка, Шапошникова и других военачальников с Ягодой. Однако сам Генрих Григорьевич этого пока не подтверждал. На допросе 26 апреля 1937 года он настаивал: «Личных связей в буквальном смысле слова среди военных у меня не было. Были официальные знакомства. Никого из них я вербовать не пытался». Сговорчивее оказался один из подчиненных Ягоды, бывший заместитель начальника одного из отделов НКВД 3. И. Волович, которого Прокофьев упомянул как человека, через которого Ягода старался установить связь с Примаковым, Путной и другими военными заговорщиками. 27 апреля Волович был «особо допрошен», то есть с применением мер физического воздействия, и дал развернутые показания на Тухачевского как на участника заговора, призванного обеспечить его поддержку воинскими частями.

Направлявшийся в Куйбышев Михаил Николаевич, разумеется, еще ничего не знал об этих грозных обвинениях. По утверждению Лидии Норд, перед отъездом его принял Ворошилов. Во время их беседы будто бы присутствовал начальник Особого отдела Московского военного округа. «Когда я благодарил Климента Ефремовича за "оказанное мне доверие" — он был белый как стена и совсем растерянный. Я собрал все силы, чтобы не сорваться, но всё же оставил их с очень кислыми лицами», — рассказывал Михаил Николаевич домашним. Очевидно, нарком уже знал, что жить Тухачевскому осталось совсем немного, и испытывал чувство, что беседует с живым трупом, — отсюда охвативший Ворошилова ужас. Некоторые друзья стали отворачиваться от опального маршала. Так, Лидия Норд уверяет, что с ним отказался встретиться Эйдеман, заявивший: «Политбюро знает, что делает. Без уважительных причин Тухачевского бы не сняли».

Сам Михаил Николаевич еще не понимал своей обреченности. Какая-то смутная надежда, что со временем всё образуется и он вернется в Москву на прежнюю должность, всё же теплилась. В Куйбышев Тухачевский прибыл 14 мая. Его приезд запомнился генерал-лейтенанту П. А. Ермолину, бывшему в то время начальником штаба одного из корпусов в Приволжском округе, а ранее знакомому с Михаилом Николаевичем по военной академии в Москве. Вскоре после приезда в Куйбышев Тухачевский отправился на окружную партконференцию. Ермолин вспоминал: «В первый же день работы конференции пронесся слух: в округ прибывает новый командующий войсками М. Н. Тухачевский, а П. Е. Дыбенко отправляется в Ленинград. Это казалось странным, маловероятным. Положение Приволжского военного округа было отнюдь не таким значительным, чтобы ставить во главе его заместителя наркома, прославленного маршала. Но вместе с тем многие командиры выражали удовлетворение. Служить под началом М. Н. Тухачевского было приятно.

На вечернем заседании конференции Михаил Николаевич появился в президиуме… Его встретили аплодисментами. Однако в зале чувствовалась какая-то настороженность. Кто-то даже выкрикнул: "Пусть объяснит, почему сняли с замнаркома!" Во время перерыва Тухачевский подошел ко мне. Спросил, где служу, давно ли ушел из академии. Непривычно кротко улыбнулся: "Рад, что будем работать вместе. Все-таки старые знакомые…" Чувствовалось, что Михаилу Николаевичу не по себе. Сидя неподалеку от него за столом президиума, я украдкой приглядывался к нему. Виски поседели, глаза припухли. Иногда он опускал веки, словно от режущего света. Голова опущена, пальцы непроизвольно перебирают карандаши, лежащие на скатерти.

Мне доводилось наблюдать Тухачевского в различных обстоятельствах. В том числе и в горькие дни варшавского отступления. Но таким я не видел его никогда. На следующее утро он опять сидел в президиуме партконференции, а на вечернем заседании должен был выступить с речью. Мы с нетерпением и интересом ждали этой речи. Но так и не дождались ее. Тухачевский больше не появился».

Да, происшедшая катастрофа была пострашнее той, что под Варшавой. Тогда, в 1920-м, Михаил Николаевич справедливо или нет, но всю ответственность за происшедшее возлагал на других — руководство Юго-Западного фронта и Конармии и даже на главкома, не сумевшего заставить Егорова, Сталина, Буденного и Ворошилова подчиниться его, Тухачевского, приказам. Молодой командующий Западным фронтом рассчитывал, что его карьера из-за неудачи на Висле не прервется, и не ошибся. Теперь, в мае 37-го, опальный военачальник в глубине души сознавал, что карьере конец. В лучшем случае подержат до пенсионного возраста на маловажных должностях и потом тихо уберут в отставку (увольнение в тот момент самого молодого, 44-летнего маршала было бы скандальным само по себе). О худшем не хотелось даже думать. И тут он получил в высшей степени неприятное известие, которое его потрясло.

Рассказывает генерал-лейтенант Я. П. Дзенит, знавший Михаила Николаевича по службе в Москве: «Последний раз я встретился с Тухачевским весной 1937 года, когда он в качестве командующего Приволжским военным округом прибыл в Куйбышев. После совещания с командирами соединений Михаил Николаевич попросил меня задержаться и, когда все вышли, предложил мне должность начальника штаба округа. Предложение было лестное, но я чистосердечно сказал, что предпочел бы пока остаться на должности командира дивизии. Михаил Николаевич отнесся ко мне с пониманием и, кажется, готов уже был распрощаться. Но в это время вдруг раздался телефонный звонок из Москвы, и я стал невольным свидетелем очень тяжелой сцены. От моего внимания не ускользнуло, что, разговаривая с Москвой, Тухачевский становился всё более мрачным. Положив трубку, он несколько минут молчал. Потом признался, что получил недобрую весть: арестован начальник Главного управления кадров (в действительности в тот момент — уже заместитель командующего Московским военным округом. — Б. С.) Фельдман. "Какая-то грандиозная провокация!" — с болью сказал Михаил Николаевич. Это была последняя наша встреча. Вскоре я узнал об аресте самого Тухачевского».