Классическая русская литература в свете Христовой правды - Вера Еремина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Здесь есть та же симметрия, но она не в падении, как у Шаховского, а в высоте.
Белый был, красным стал - кровь обагрила.
Красным был, белым стал – смерть побелила.
И завершение.
Кто уцелел - умрёт, кто мёртв – воспрянет,
И наши внуки, вспомнив старину,
Где были вы? Вопрос как громом грянет.
Ответ как громом грянет – на Дону.
Что делали? Да принимали муки,
Потом устали и легли на сон.
И в словаре задумчивые внуки
За словом “долг” запишут слово “Дон”.
Когда наступили дни национального примирения, ещё в 1988 году на Поместном Соборе в честь 1000-летия крещения Руси, был канонизирован Димитрий Донской, - как бы покровитель тех и других. Белое движение было безнадежно, но ведь и Куликовская битва была безнадежна. Победа на Куликовском поле на два года, а потом ещё иго на сто лет. Но это была борьба вслепую, примерно так, как вслепую боролся с Богом патриарх Иаков; но увидев (почувствовав) благодать Того, Кого он мог назвать только Некто, он Ему и ответил, – “не отпущу, доколе не благословишь”. Иаков и получил от Господа благословение в словах – “Ты боролся с Богом и человеков одолевать будешь” (Быт.32.24-28).
Вся Белая армия и всё белое движение возникли вопреки промыслу Божию: Божий бич не остановить человеческими руками. Если бы успели правильно понять отказ патриарха Тихона благословить белое движение, то, в сущности, это был знак, что его пора свёртывать. Разумеется, понять это было некому, да и люди были не в том состоянии, чтобы это понимать.
Белое движение только отчасти было зовом сердца, а более всего – это было ощущение долга. Как выразился Иоанн Шаховской, что стать честной официальной оппозицией было нельзя. Можно либо перейти в подполье, по крайней мере, в нравственное (многие и перешли), но это гибельно, в том числе и для нравственности; можно было переосмыслить случившееся, но для этого нужно время, время и время. И можно было поступить по совести, хотя и не просветленной Святым Духом; и вот так примерно они и поступили.
Как у Достоевского кошмар Раскольникова, где появились “новые трихины”, так и здесь (Волошин абсолютно прав); так как и в Добровольческой армии собирались, клялись не расставаться, но тут же начались смуты и уже между собой дрались и резались.
Всегда остается ничтожное меньшинство святых людей и этих святых людей очень долго никто не замечает; пока (post post factum) они не станут вождями или нации или церковного общества. Эти, никем не замечаемые, которые, прежде всего, окажутся молитвенниками и, как выразился Петр Иванов, “добрыми врагами” нового режима.
“Большевики победят всех своих врагов, но истинных врагов их идеологии они никогда не будут видеть, знать и достигать. Это будут их добрые враги. И вместе с Агнцем они победят победителей. Их оружием будет терпение и молитва за врагов и всяческая доброта” (“Тайна святых”).
Такие люди были и во время самого пекла гражданской войны. Об одном из них вспоминает Вениамин Федченков в книге “Божьи люди” – это епископ Иннокентий (Солотчин) (бывший Благовещенский), проживающий в Крыму на покое и скончавшийся праведной кончиной в 1919 году. Иннокентий говорил так: “У нас сейчас принято ненавидеть большевиков и молиться об успехе Белой армии. А молиться надо за большевиков: они в опасном духовном состоянии”.
Это - парадоксально выраженное свидетельство чистейшей христианской истины, на которую всегда способны не многие, но носители таковой христианской истины, по обетованию Господню, в Церкви всегда сохраняются и будут пребывать в ней всегда.
Лекция №13 (№48).
Начало русской эмиграции 1918-1919 годы (первая волна).
1. Проблема эмиграции: можно ли покинуть Россию?
2. Утешный голос Анны Ахматовой – кому он принадлежал. Принципиальная возможность эмиграции.
3. Менталитет первой волны:
а) “Эмигранты” – роман Алексея Николаевича Толстого 1919-1940 годы;
б) “Que fair” (Кэ фэр) Н. Тэффи.
Первая волна эмиграции 1918 года – это через Украину и Польшу (описана в “Белой гвардии” Булгакова); 1919 год – это эвакуация с помощью англичан из Новороссийска после поражения Деникина.
От Анны Ахматовой до Владимира Высоцкого – решение проблемы стихотворное; и от Иоанна Шаховского до Георгия Иванова.
Эмиграция становится фактом, а значит перед лицом русского менталитета и, следовательно, и перед литературой встает этот вопрос. Вопрос так и читается – можно ли покинуть Россию? Этот вопрос существовал и при Иване Грозном, и при Петре. Какая измена царевича Алексея? – он просто у своего свояка австрийского императора (они были женаты на родных сестрах) попросил убежища - по родственному. И эта проблема возникает вновь, – не будет ли это предательством?
Начиная с 1917 года, именно через поэтов начинает говорить русский народ; и особенно, конечно, интеллигенция, так как для простого народа всё-таки эта проблема стояла гораздо слабее. Из простого народа уходили обычно бойцы Белой армии, казаки, в основном.
Ахматова уже в 1917 году (в 1918 году они были опубликованы) пишет такие строки:
Когда в тоске самоубийства
Народ гостей немецких ждал,
И дух суровый византийства
От русской церкви отлетал,
Когда приневская столица,
Забыв величие своё,
Как опьяневшая блудница,
Не знала, кто берет её,
Мне голос был. Он звал утешно,
Он говорил – иди сюда,
Оставь свой край глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда.
Я кровь от рук твоих отмою,
Из сердца выну черный стыд,
Я новым именем покрою
Боль поражений и обид.
Но равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной
Не осквернился скорбный дух.
Впоследствии первые две строфы были сняты и во всех последующих публикациях стихотворение начинается со слов Мне голос был …
Весь строй стиха, его ритмика, образная система несколько напоминает вступление к “Медному всаднику”.
Люблю, военная столица,
Твоей твердыни дым и гром,
Когда полнощная царица
Дарует сына в царский дом…
Эти две строфы сразу позволяют определить – в какое время писались стихи. Стихи писались в апреле 1917 года, так как в это время на фронте начинается усиленное братание, которое продолжается до июльского наступления, и одновременно раздаются голоса – открыть фронт немцам. Эти взгляды разделял и отъявленный монархист протоиерей Востоков – автор идеи “крестного хода”.
Вторые две строки тоже вызывают недоумение.
И дух суровый византийства
От русской церкви отлетал…
Анна Ахматова – человек малоцерковный, но она человек (и по‑женски, и поэтически) – наблюдательный. Недаром у нее строки “И с любопытством иностранки”. Это “любопытство иностранки” ей было свойственно на разные стороны жизни и, в том числе, и на жизнь церковную.
Почти единомышленником (в этой части) Анны Ахматовой оказывается протопресвитер Николай Любимов – настоятель Успенского собора Кремля и член Синода с апреля 1917 года (Синод Львова).
Совершается интронизация Вениамина Петроградского (впервые за все время существования Петроградской епархии избранного клиром и народом митрополита). Протопресвитер Любимов описывает это торжество так: “На меня крестный ход Петроградский не произвел хорошего впечатления: хоругвей не много, все они легкие, бархатные, несутся очень беспорядочно. Тут же среди толпы народа (по преимуществу женщины) идут и священники, и дьяконы, и псаломщики; тут же несутся запрестольные кресты и иконы; тут же идут и священники даже не в одинаковых облачениях: одни в белых, большинство, другие в желтых и только в конце крестного хода идут священники парами – не более шести-восьми пар. Затем две-три митры и, наконец, архиепископ (то есть Вениамин), по бокам которого несут две желтые хоругви. Народу сравнительно немного, порядка никакого. Одни бабы пищат – Спаси Господи люди Твоя, другие тут же поют – Не имамы иные помощи. Хаос полный. Неприятно подействовало на меня и то, что на одной стороне Невского в толпу идущего с крестных ходом народа бросались листки с призывами подписываться на “заем свободы”, а по другую солдаты бросали прокламации о бойкотировании этого займа. Около Литейного разыгрался в боку этого крестного хода какой-то скандал, кто-то кого-то ударил, начались шум, ругань, а я давай Бог ноги – насилу удрал восвояси и целый день просидел безвыходно дома до глубокой, но белой ночи”.
