Отцы Ели Кислый Виноград. Третий Лабиринт - Фаня Шифман

Свадьбу Ширли вспоминала, как красивый, затейливый сон, в основном обилием ярких красок, красивых мелодий и громких радостных возгласов. Она с трудом помнила, как перед хупой её усадили в кресло, смущённую, словно бы оглушённую, всю в белом. Рядом мама и непрестанно всхлипывающая бабушка, которую тихо успокаивает Мория, за её спиной – Тили и старшая дочка Амихая Лиора. Были и ещё женщины и девочки с их стороны, но Ширли почему-то запомнила только этих. С другой стороны – Нехама, Ренана и Хели. Ренана с Хели и время от времени – Мория ей что-то ласково нашёптывали, она не запомнила, что именно. Мама сидит с каменным лицом и почти не смотрит в сторону Нехамы, которая только время от времени кидает на неё удивлённые, вопрошающие и словно бы виноватые взгляды. Ещё тётушки и многочисленные подружки по ульпене и по художественному колледжу, что-то поют, кто-то играет на гитаре, кто-то (наверно, Хадас) на флейте. Конечно, флейта Даси – это не флейта Шмуэля, но тоже неплохо… нежно и задушевно…

Потом все куда-то исчезают, и при ней остаются только Ренана и Хели. В этот момент на Ширли нахлынули воспоминания, и она начинает плакать, осторожно, одним мизинцем, чтобы не потекла косметика, смахивая слёзы. "Ничего, ничего, дорогая, невесте полагается плакать!" – шепчут по очереди Ренана и Хели; а перед её мысленным взором – лицо Ноама, он грустно улыбается и кивает ей головой. Ей кажется, что она слышит его напевный, немножко в нос, басок: "Я так и хотел, чтобы ты вышла за моего братика… Раз уж вместе нам не суждено…" И струятся, струятся слёзы по её лицу.

Потом хупа, от которой у Ширли в памяти остались отдельные обрывочные картинки: грустная улыбка Реувена… много-много улыбающихся лиц… горящие свечи в руках мамы и Нехамы… Почему-то не звон, а жалобный шелест разбиваемого каблуком Реувена бокала… И снова его улыбка… Как приклеенная, улыбка на скривившемся, словно приготовившемся плакать, лице матери, слёзы старенькой бабушки, слёзы Нехамы, странно растроганное лицо совершенно седого Бенци, вислые щёки, к которым Ширли никак не может привыкнуть, придают лицу печальный, даже скорбный, вид… Радостные лица Шмуэля и Ренаны, в какой-то момент слившиеся в одно лицо…

Рав Давид, рабанит Ривка, Шошана и Натан, озорной Бухи с Шилат, а за ними братья и сёстры, племянники и племянницы Нехамы и Бенци… То и дело рядом появляются и снова куда-то уплывают Цвика и Нахуми, его сестрёнка Лиора, их отцы и младшие братья и сёстры… И всё это на фоне оглушительного грохота, перемежаемого чарующими мелодиями, теми самыми, памятными… Ширли всё время пугливо оглядывалась, когда слышала звук ударника, потом тихо шепнула Реувену: "Эти барабаны и дарбуки… Зачем так громко… Я почти не слышу ни флейты, ни гитары, ни угава…" – "Хорошо, дорогая, я их попрошу потише… снизить ударный фон…" – "Меня это почему-то пугает…" – "Не бойся! Это же наша музыка!.."

Отчётливо осталось в памяти, как они с Реувеном остались наедине. Серебристо-лиловые стены, чуть темнее оттенок полупрозрачных кружевных занавесок на огромных окнах.

И на этом фоне – приближающееся к ней лицо Реувена, необычная, смущённая улыбка, огромные каре-зеленоватые глаза, почему-то очень похожие на глаза Ноама… Он очень медленно подходил к ней, и вдруг оказался очень близко, робко положив руки на её худенькие плечи. Потом осторожно и нежно взял в ладони её щёки и наклонился над лицом. У Ширли внутри всё задрожало, сердце стремительно понеслось куда-то вниз. Она пару раз моргнула и широко раскрыла глаза. Робко поцеловав её сначала в щёку, потом в губы, он тихо произнёс: "Ты – моё маленькое чудо! Я и не знал, какое ты чудо!" И тут Ширли разрыдалась. "Что такое, роднуленька?" – "Рувик, я тебе не рассказывала…" Реувен почувствовал, что сердце его стремительно падает вниз. Он сильно побледнел, отпустил её, резко отстранившись и опустив руки, и хрипло спросил, не глядя на неё: "Что ты мне не рассказала?" – и сильно закусил губу. – "Мы с Ноамом в тот день, когда… когда… мы с ним первый… и последний раз целовались… только целовались… ты не думай… – еле слышно пролепетала она, потом скороговоркой: – Мы шли и всю дорогу целовались, и ничего вокруг не замечали… И он мне говорил те же самые слова. И сейчас… – она всхлипнула: – мне почудилось, что… ты – это он. Ты так же, как он, целуешь, и твои руки и губы очень похожи на его руки и губы… И почему-то глаза тоже… Прости меня, что я не рассказала тебе об этом раньше… о том, что я уже целовалась… Но сейчас я поняла, что ты должен знать…" – и она виновато глянула на него сквозь слёзы. С облегчением увидела, что краска возвращается на его лицо, а следом и улыбка, такая добрая и ласковая!.. "Ну, конечно! А как же иначе! Ведь не может быть, чтобы мой братик не испытал хотя бы раз в жизни такого счастья! И мне сейчас даже кажется, что… нет, если бы… – он смущённо отвернулся, – я бы, наверно, расстроился… Всё-таки мы все немного эгоисты…" – и он снова и ещё крепче прижал её к себе и принялся целовать, всё неистовей и неистовей, шепча ласковые и нежные слова, и она, заливаясь слезами, отвечала на его поцелуи и шептала только одно слово: "Рувик… Рувик… Рувик…"

…Ширли, утомлённая, уснула, а Реувен от сильного возбуждения никак не мог заснуть. Он лежал и улыбался в полумраке, поворачивал голову и смотрел, смотрел на спящую Ширли, и никак не мог насмотреться. На какие-то краткие минуты он проваливался в сон, потом просыпался, но боялся пошевельнуться, чтобы не спугнуть её сон. Когда забрезжил рассвет, он осторожно сел в постели и снова, не отрываясь, смотрел на спящую Ширли, думая: "Моя жена Ширли… Моя жена Ширли…

Моя маленькая жёнушка… Моё маленькое чудо…" Она тихо дышала, подложив ладошку под худенькую щёчку, улыбаясь во сне… И Реувен, глядя на её улыбку, заулыбался тоже. И вдруг её тонкое нежное личико сморщилось, и между ресницами блеснула слеза, скатилась по тонкой, смуглой щёчке.

Реувен тут же отвернулся, и его лицо приняло горькое выражение. Он подумал: "Неужели всю жизнь мой родной и любимый покойный брат будет стоять между нами? Вчера, когда я с нею стоял под хупой, мне казалось, что его душа благословила нас, а она, моя девочка, никак не может его забыть…" Спустя считанные минуты Ширли раскрыла глаза и увидела, что Реувен сидит подле неё, смотрит куда-то в сторону, а лоб прорезала горькая складка. "Реуве-ен!" – нежно позвала она. – "А… Вот я…" – тут же обернулся он к ней и попытался улыбнуться. – "Пожалуйста, простиь меня… Ты, наверно, видел, как я плакала во сне… Это мне снова приснился тот ужасный лабиринт… Ну, а Ноам… ничего не поделать, он мне всегда будет сниться… Но он не должен стоять между нами…" – "Ты что, во сне мысли читаешь?" – "Конечно, нет! Но когда я плачу, ты сразу понимаешь, что это я по Ноаму, а когда ты так печален, то я тоже думаю, что это из-за Ноама… А ведь Ноам – это наша общая утрата! А ещё у меня папа и дедушка… тогда же… Поэтому пусть память о них по-доброму освещает нашу с тобой жизнь… даже если она вызывает печаль и слёзы…" – "Какая ты у меня умница! Ширли, моя маленькая жёнушка!" – и он принялся осыпать её лицо поцелуями, и она благодарно и доверчиво прижалась к нему.