Широки врата - Эптон Синклер

— Редко, когда заключенные полностью лишались связи с внешним миром. Тюремщики и их товарищи всё время разрабатывают новые способы. Когда я был в городской тюрьме Мюнхена, они стучали по водопроводным трубам повсюду, и все в здании знали, о Ночи длинных ножей, которая шла снаружи. Поверьте мне, за три года Люди нашел бы кого-нибудь, кто выходил, и кто запомнил бы простое сообщение: напишите Ланни Бэдду, Жуан-ле-Пен, Франция, расскажите ему, где я, и попросите его найти мою жену и передать ей.

«Я признаю силу ваших доводов», — ответила она. — «Но я не могу уйти от мысли, что он может быть жив, и если да, то чем дольше он находится в тюрьме, тем больше он будет нуждаться во мне, когда выйдет».

— Хорошо, дорогая, если это так, то я буду ждать дальше. Я не хочу оказывать давление на вас, или сделать что-нибудь еще, что вызовет у вас неудовольствие. Я направляюсь в Лондон. А вы тем временем можете подумать.

— Вы встретите ту английскую леди?

— Она может оказаться на тех мероприятиях, на которые мне придётся сопровождать мою мать. Но будет все в порядке, потому что я уже рассказал вам о ней, и вы будете стоять между нами.

— Вот почему вы рассказали мне о ней?

— А зачем же еще? Я решил, что хочу помочь Испании, и я строю баррикаду, как те, что видел на улицах Барселоны.

— Вы совершенно уверены, что нет никаких шансов на счастье между вами и Ирмой?

— У меня назначена встреча с дядей Ирмы в Лондоне, и я не думаю, что он пересекает океан только для того, чтобы поболтать со мной или услышать о моих путешествиях. Прошёл почти год, как Ирма и я расстались, и я предполагаю, что она заинтересована в каком-то другом мужчине и желает развода.

— Я полагаю, она его получит.

— Мы договорились.

— До меня сейчас дошло, Ланни, что вам не надо приходить сюда. Никто не поверит, что мы просто друзья.

«Я думал об этом», — сказал он, — «и взял на себя труд убедиться, что за мной нет слежки. Члены семьи Ирмы предположительно могли бы предпринять такие шаги, но я не думаю, что она будет делать это сама. Она не будет искать неприятностей или делать их. Она возьмёт в аренду уютный дом в каком-нибудь месте, как Рино, штат Невада, и пригласит подружек скоротать время, и слуг, чтобы обсуживать их. Она должна пробыть там только пару месяцев».

«Какое необыкновенное мероприятие!» — сказала Труди.

«Я никогда не бывал на Дальнем Западе», — ответил будущий соломенный вдовец. — «Я много слышал о Калифорнии, и вы, и я могли бы туда поехать когда-нибудь».

Это было нечто больше, чем намек.

Ланни договорился с Жаном Лонге заехать за ним на машине и пообедать в тихом месте в пригороде, где он мог бы рассказать историю Барселоны. Он надеялся сделать то же самое с Леоном Блюмом, но премьер отправился в Лондон, чтобы посоветоваться о чрезвычайной ситуации. Лонге сообщил, что произошел раскол в кабинете министров по вопросу о помощи Испании. Радикальные социалисты не хотели санкционировать какие-либо шаги, которые могут привести к войне, и они угрожали уйти в отставку, которая привела бы к падению правительства Блюма. Сам Блюм применил ту же угрозу, но не воспользовался ею. Лонге процитировал его слова: «Все очень сложно. Франция не готова к войне, и я не хочу войны. Если она начнётся, то разрушит всю нашу программу социальных реформ».

«Mon Dieu!» — воскликнул Ланни. — «Какая польза от социальных реформ, если Гитлер и Муссолини преуспеют в создании западного фронта против вас? Германия готова к войне, как ни одна страна в истории, а если она создаст фашистский бастион в Северной Испании, что это будет означать для Франции и Англии?»

— Вам придется поехать в Лондон и спросить его об этом там. Даунинг-стрит сказал Блюму, чтобы тот не рассчитывал на британскую поддержку, если ввяжется в войну с Германией и Италией по вопросу о помощи Испании. И, конечно же, оба Муссолини и Гитлер говорят нам, что продажа вооружений в Испанию будет означать войну.

— Тот же самый блеф, который они отработали на Абиссинии, а затем на Рейнской области! Любая оппозиция тому, что они хотят, означает войну. Так они могут захватить всю Европу по кусочку.

Это была трагическая ситуация для редакторов и партийных лидеров, которые вели жесткую кампанию по реформированию Банка Франции, национализации военной промышленности и гарантиям снижения продолжительности рабочего времени. Они одержали триумфальную победу, решив все эти вопросы, а теперь вот пришел исполинский военный танк, угрожая прокатиться по всему этому и раскатать всё в лепёшку!

С этой встречи Ланни отправился на митинг в большом зале Ваграм, собранный теми левыми, которые четко представляли ситуацию и не боялись смотреть правде в глаза. Он обнаружил, что это были коммунисты, люди действия, всегда стремящиеся использовать любую возможность. Они верховодили на этом митинге. Толпа пела старые революционные песни Франции, Марсельезу и Карманьолу, но чаще и громче они пели Интернационал. Они держали вверх поднятый кулак и кричали: «Les Soviets partout!» — Вся власть Советам. Выступающие были из различных групп левых и профсоюзов и даже из женских организаций. Через свои собственные каналы они точно узнали, что происходило в Испании. И ораторы рассказывали о расстрельных командах в городах, которые захватил Франко, как они рыли большие рвы на кладбищах, выгружали заключенных из грузовиков, ставили их на краю рвов, а затем расстреливали, сталкивая их тела во рвы. Толпа кричала от ужаса и ярости. Крик: «Des Avions Pour l'Espagne!» — самолеты для Испании звучал достаточно громко, чтобы быть услышанным в здании министерства иностранных дел через Сену. Они скандировали медленно, делая ударение на каждом из семи слогов.

Ланни взял Труди на этот митинг, но они не пошли вместе. После митинга он взял машину и встретил ее на назначенном углу. Она была глубоко потрясена речами, и воскликнула: «Ланни, мы должны помочь народу Испании, независимо от того, что часто мы слышим, что это коммунистическая война».

«Ну, конечно», — сказал он. — «Это относится и к народной борьбе во всем мире. Если мы откажемся, потому что они назовут нас красными, то мы отдадим мир Гитлеру и Франко на растерзание».

Он пошел посмотреть, как идут дела у Командора. И провёл там часы, наблюдая эту прекрасную работу. Восторгаясь, как внезапно проявились яркие малиновые шнуры на костюме, золото пуговиц и галунов. Они заиграли, как будто Гойя нарисовал их только что! Ланни думал, что мрачный старый вельможа был одет в зеленый мундир наиболее непривлекательного оттенка, но когда грязный желтый лак сошел. О чудо! И вот! Мундир оказался ярко-синим. По мнению искусной demoiselle, отверстия не должны доставить много хлопот, ибо пули оставили чистые и острые края, а когда работа будет закончена, то, чтобы найти повреждения, потребуется рентгеноскопия.

Она описала своему клиенту сложный процесс «перекладки». Передняя часть картины будет покрыта бумагой, затем картину перевернут, и её обратная сторона будет тщательно очищена. Потом на неё она нанесут два слоя клея из кроличьей шкуры, а затем особый вид марли с другим клеем, состоящим из рыбьего клея, ржаной и пшеничной муки и венецианского скипидара. Новый холст из чистого льна будет растянут на специальной раме по размеру больше, чем картина, положен на неё, и заглажен несколько раз тяжелым слегка подогретым утюгом.

Когда эта работа будет тщательно высушена, она будет натянута на постоянную раму. А затем начнется самая деликатная работа устранения отверстий в оригинальном холсте. Они будут заполнены специально подготовленной мастикой, а краски будут замешаны на яичном белке, а не на масле. С течением времени все краски изменяют цвет, и такие темперные краски изменяются быстро, так что можно будет наблюдать результаты. demoiselle объяснила, что существует способ выбора оттенков, которые не соответствуют во время применения, но которые будут соответствовать через неделю или две.

Ланни часами сидел, наблюдая за завораживающей работой реставрации, разделяя удовольствие от новых открытий. Одно из них принесло ему большую сумму денег, demoiselle чувствительными пальцами слегка потерла золотой орнамент на брелке часов Командора. Потом она издала возглас радости и произнесла: «Я думаю, что у нас есть что-то важное здесь, месье. Вы знаете, что у этого художника была привычка подписывать свое имя в странных местах».

«Да», — ответил он. — «Я видел его подпись на кольце натурщицы».

«Этот орнамент является печатью, и на ней есть какое-то странное изображение». После этого Ланни следил за каждым движением быстрых пальцев, и мало-помалу на сияющем золоте появились буквы. Полностью они читались следующим образом: «F. J. de Goya y L.,»[149] и, конечно, решали вопрос о подлинности картины.