Багратион. Бог рати он - Юрий Когинов

В самом начале войны Александр неожиданно предложил бывшему маршалу Бернадоту встать во главе всех русских войск. Карл-Юхан вежливо отклонил лестное предложение. Однако сейчас при упоминания его полководческих достоинств наследный принц вновь проникся гордостью. Черты бога войны Марса мгновенно отобразились во всем облике принца — плечи стали шире, руки напряглись, словно уже держали палаш, взор воспламенился огнем.

— Еще в период консульства Бонапарта обо мне, как о лучшем военачальнике, говорил весь Париж, — без ложной скромности согласился с похвалой бывший маршал. — Скажу вашему величеству также по секрету: ревность императора к моей воинской славе явилась одною из главных причин, чтобы от меня избавиться. Но вернемся, ваше величество, к русским военачальникам. Самую правдивую характеристику любому генералу в состоянии дать лишь противник, с коим он не раз встречался на поле боя. Сие подтверждают и ваши слова о моих несомненных талантах полководца. Вы их оценили, простите, как, скажем, мой бывший противник. Подобным образом я имею полное право высоко отметить способности и некоторых русских генералов. Их таланты я сам познал в сражениях с ними.

— И кого же ваше величество имеет в виду? — осведомился царь.

— В первую очередь Багратиона! — восторженно произнес наследный принц. — Ведь это же он брал город, в коем мы имеем счастье теперь пребывать. И отсюда, из Або, он выступил в свой беспримерный ледовый поход. О, этот генерал не только человек бесподобного мужества, но и величайший мастер вести авангардные и арьергардные бои. Поверьте, вам об этом говорит генерал, который сам является мастером атаки. И все же в Пруссии Багратион, признаюсь, не раз вынуждал меня становиться в тупик от его молниеносных и непредсказуемых действий. Конечно, в итоге мы, французы, брали верх, но всегда приятно, когда имеешь дело с достойным соперником.

«Хм, Багратион! — насторожился царь. — Я и сам знаю цену князю. Слава его велика и действительно неоспорима. Полагаю, что многие в России восприняли бы как должное, назначь я в канун войны главнокомандующим всех моих войск князя Багратиона. И его план начала боевых действий, представленный мне, совпал с тем, о чем сказал мне теперь Карл-Юхан: собрать двести тысяч под ружье и отбросить Наполеоново нашествие за Неман. Князь Багратион предлагал и более успешное решение: упредить Бонапарта еще до подхода к границам моей империи. Но что вышло бы, коли и впрямь облечил я Багратиона самою высокою воинскою властью? Горяч, самоуправен… И разве не заносчив, как этот бывший генерал, что сидит сейчас предо мною? Ох, нелегкий это удел — наделять других властью! На Барклае как я обжегся! Сей полководец за собою французов к Москве уж привел. Багратион бы не дал ему совершиться — сам скорее лег бы костьми. А ежели бы и всю армию рядом с собою положил? Кому отвечать тогда? Мне, государю! А мне бы народ не простил».

В памяти встало, как родная сестра Екатерина в самом начале войны умоляла его, государя, уехать из армии, дабы не брать на себя ответственности.

«Если я хотела выгнать вас из армии, как вы говорите, то вот почему, — писала она ему. — Конечно, я считаю вас таким же способным, как ваши генералы, но вам нужно играть роль не только полководца, но и правителя. Если кто-нибудь из них дурно будет делать свое дело, его ждут наказание и порицание, а если вы сделаете ошибку, все обрушится на вас, будет уничтожена вера в того, кто, являясь единственным распорядителем судеб империи, должен быть опорой…»

Не хотелось, но вынужден был признать: «Как всегда, умница сестра была права. Знала она, кому следовало из всех генералов отдать предпочтение. И не раз вслух произносила сие имя: князь Багратион. Однако хорошо, что я не облечил сам, своею волей, никого из своих генералов единоличною властию: не они, а все едино я сам отвечал бы за поражение. И мне не снести б головы! Слава Господу, что я и теперь, в страшный для России час, не сам единолично определил того, кому стоять во главе войска. Я только сделал вид, что готов уступить выбору общества: хотите Кутузова — воля ваша, я ж умываю руки».

В тот самый день, когда русские армии оставляли Смоленск, император Александр поручил комитету, специально составленному им из высших государственных сановников, определить, кого назначить единым главнокомандующим. Выбирать предстояло из следующих генералов — Беннигсена, Багратиона, Тормасова и Кутузова. Комитет заседал почти до полуночи, всесторонне обсуждая каждого кандидата. Сановники были убеждены, что назначение должно быть основано на известных опытах в военном искусстве, на доверии общем, а равно и на старшинстве.

Сим требованиям наиболее соответствовал самый почтенный по возрасту и по служебному старшинству шестидесятисемилетний Кутузов. Генералом он стал в 1784 году, когда многие из тех, кто были его соперниками, в том числе и Багратион, только начинали свою воинскую службу. Он участвовал не в одном десятке походов, осад, сражений, штурмов крепостей, особенно в знаменитом штурме Измаила, где он командовал у Суворова левым крылом. О некогда доблестной его молодости свидетельствовали его раны. Голова его дважды была прострелена так, что доктора не могли поручиться за его жизнь. Но он выжил, потеряв в двадцать семь лет правый глаз.

Меж тем члены комитета знали, что Александр до сих пор не может простить Михаилу Илларионовичу поражение; при Аустерлице. Незавидной была и его последующая служба, включая и ту должность, что занимал он теперь: начальник петербургского ополчения.

Одно лишь дело свершил он успешно пред самым началом войны — заключил мир с Турциею. Но здесь сказался, скорее, не его полководческий талант, а способности дипломата. Ланжерон, который служил в Молдавской армии много лет, так отзывался о своем последнем командующем: «Кутузов уехал, он нас растрогал при отъезде. Он был очень любезен и очень тронут. Пусть Господь даст ему фельдмаршальский жезл, покой, тридцать женщин и пусть не дает ему армию».

Фельдмаршальский жезл Кутузов получит после Бородина. Теперь же, отмечая заслугу старого генерала в заключении турецкого мира, царь возведет его в княжеское достоинство с титулом светлости. Но, словно в согласии с Ланжероном, не решится дать ему армии. А когда на том настоят члены комитета, лишь согласится с их мнением, облегченно в то же время вздохнув: «Не моя, а ваша воля, господа…»

И теперь, говоря с глазу на глаз будущему шведскому королю о том, что у него, императора России, хорошие солдаты, но плохие генералы, царь продолжал так думать не в последнюю очередь в связи с только что состоявшимся назначением Кутузова.

Однако вслух он не стал более об этом говорить. Мысли императора были заняты уже другим: как все же склонить Швецию к активному участию в войне против Франции?

— Что ж, ваше величество, — продолжил между тем Карл-Юхан, — не судьба была остановить Наполеоново нашествие в самом начале, следует поощрить тот метод ведения боевых действий, что будет способствовать изматыванию врага. И тут, мне кажется, Багратион преуспел показать нам, как следует, даже отступая, наносить противнику серьезный урон. Разве сие не доблесть — вывести армию из окружения, которое готовил ему Даву! А оборона Смоленска! Поверьте мне, ваше величество, еще два-три таких успеха, и Наполеон побежит прочь из пределов России. И тогда вы начнете бить его вдогон. А война перейдет уже в страны Европы и покатится вслед за Бонапартом до самого Парижа. Тогда придет-таки конец узурпатору!

— Так почему бы вам не свести счеты с тем, кто был некогда вашим соперником? — спросил Александр. — Если вы не приняли некогда предложения взять главное командование над всеми моими войсками, я мог бы вам предложить начальство над специальным корпусом. Я выделю вам, к примеру, десять тысяч солдат, и вы, прибавив к ним свои шведские силы, двинетесь с ними в Германию.

— Я готов скрестить шпагу с тем, кого ненавижу всею своею душою! — воскликнул бывший маршал Бернадот. — Но Швеция ждет: что даст нам Россия, какие выгоды получит моя страна от тесного союза с восточным соседом?

«Так я и подумал, — сказал себе Александр Павлович. — У каждого свои цели в сей войне».

— Некоторое время назад, ваше величество, моя жена, наследная принцесса Дезире, возвратилась из Парижа, где она, как обычно летом, проводит время на курортах в обществе своей сестры — испанской королевы, — продолжил Карл-Юхан. — И что же, вы думаете, там произошло? Наполеон подослал к ней своего министра иностранных дел Маре. Ваше величество хотел бы узнать, с какою целью? Чтобы через мою Супругу передать мне условия французского императора: если я выставлю для войны с Россией тридцать тысяч солдат и двину их на Петербург, он возвратит нам Финляндию, откроет все порты континента для шведских торговых судов и предоставит нам кредит в двадцать миллионов франков.