Петербург - Андрей Белый

- Голубая безвещность пропала; с ней - сверкающий центр под набегающей световой канителью; но безумным движеньем Николай Аполлонович из постели тут вылетел: пульсами обернулось мгновенно течение не им мыслимых мыслей; пульсы припали и бились: в виске, горле, шее, руках, а... не вне этих органов.

Он протопал босыми ногами; и попал не туда: не к двери, а - в угол. Светало.

Быстро он накинул кальсоны и протопал в темнеющий коридор: почему, почему? Ах, он просто боялся... Просто его охватило животное чувство за свою драгоценную жизнь; из коридора же не хотел он вернуться; мужества заглянуть в свои комнаты - не имел; сызнова отыскивать бомбу уж не было ни силы, ни времени; в голове перепуталось все, и не помнил уж точно ни минуты, ни часа истечения срока: роковым оказаться мог - каждый миг. Оставалось до белого дня здесь дрожать в коридоре.

И отойдя в уголок, он уселся на корточках.

Миги же истекали в нем медленно; казались минуты часами; уж и многие сотни часов протекли; коридор - просипел; коридор - просерел: наступал белый день.

Николай Аполлонович все более убеждался во вздорности себя мысливших мыслей; мысли эти теперь очутились в мозгу; и мозг с ними справился; а когда он решил, что давно срок истек, версия об уносе сардинницы подпоручиком как-то сама собой разлилась вкруг него парами блаженнейших образов, и Николай Аполлонович, сидя на корточках в коридоре, - от безопасности ли, от усталости ли - только, только: вздремнул он.

Он очнулся от скользкого прикосновения ко лбу; и открывши глаза, он увидел - слюнявую морду бульдожки: перед ним бульдожка посапывал и повиливал хвостиком; равнодушно рукою отстранил он бульдожку и хотел было приняться за старое: продолжать там что-то такое, докрутить какие-то крутни, чтобы сделать открытие. И - вдруг понял: почему это он на полу?

Почему это он в коридоре?

В полусне поплелся к себе: подходя к постели своей, еще он докручивал свои сонные крутни... - Грохнуло: понял все.

- В долгие зимние вечера Николай Аполлонович многократно потом возвращался к тяжелому грохоту; это был особенный грохот, не сравнимый ни с чем; оглушительный и - не трескучий нисколько; оглушительный и - глухой: с металлическим, басовым, тяготящим оттенком; и все потом замерло.

Скоро послышались голоса, ног босых неровные топоты и тихое подвыванье бульдожки; телефон затрещал: наконец-то он приоткрыл свою дверь; в грудь ему рванулась струя холодная ветра; и лимонно-желтые дымы наполнили комнату; в струе ветра и в дымах совершенно некстати он споткнулся о какой-то расщеп; и скорее ощутил он, чем понял, что это - кусок разорванной двери.

Вот и груда холодного кирпича, вот и бегают тени: из дыма; пропаленные клочья ковров - как попали они? Вот одна из теней, просунувшись в дымной завесе, на него грубо гаркнула.

- "Эй, чего ты тут: в доме видишь несчастие!"

И еще раздавался там голос; и - слышалось:

- "Их бы всех, подлецов!"

- "Это - я", - попытался он.

Его перебили.

- "Бомба..."

- "Ай!"

- "Она самая... разорвалась..."

- "У Аполлона Аполлоновича... в кабинете..."

- "Слава Богу, невредимы и целы..." Мы напомним читателю: Аполлон Аполлонович рассеянно в кабинет к себе из комнаты сына занес сардинницу; да и забыл о ней вовсе; разумеется, был он в неведенье о содержании сардинницы.

Николай Аполлонович подбежал к тому месту, где только что была дверь; и где - двери не было: был огромный провал, откуда шел клубами дым; если бы заглянули на улицу, то увидели бы: собиралась толпа; городовой оттискивал ее с тротуара; а ротозеи смотрели, закинувши головы, как из черных оконных провалов да из перерезавшей трещины зловещие желтовато-лимонные клубы выбивали наружу.

Николай Аполлонович, сам не зная зачем, побежал от провала обратно; и попал сам не зная куда...

- на белоснежной постели (так-таки на постельной подушке!) сидел Аполлон Аполлонович, поджимая голые ножки к волосатой груди; и был он в исподней сорочке; охватив руками колени, он безудержно - не рыдал, а ревел; в общем грохоте его позабыли: не было при нем ни лакея, ни даже... Семеныча; некому было его успокоить; и вот он, один-одинешенек... до надсаду, до хрипу...

- Николай Аполлонович бросился к этому бессильному тельцу, как бросается мамка посреди проездной мостовой к трехлетней упавшей каплюшке, которую ей поручили, которую позабыла она посреди проездной мостовой; но это бессильное тельце - каплюшка - при виде бегущего сына - как подскочит с подушки и - как руками замашет: с неописуемым ужасом и с недетскою резвостью.

И - как пустится в бегство из комнаты, проскочив в коридор!

Николай Аполлонович с криком "держите" - за ней: за этою сумасшедшей фигуркой (впрочем, кто из них сумасшедший?); оба они понеслись в глубину коридора мимо дыма и рвани и жестов гремевших персон (что-то такое тушили); было жутко мелькание этих странно оравших фигурок - в глубине коридора; развевалась в беге сорочка; топотали, мелькали их пятки; Николай Аполлонович пустился вдогонку с прискоком, припадая на правую ногу; за спадающую кальсонину ухватился рукой; а другою рукой норовил ухватиться за плещущий край отцовской сорочки.

Он бежал и кричал:

- "Погодите..."

- "Куда?"

- "Да постойте".

Добежавши до двери, ведущей в ни с чем не сравнимое место, Аполлон Аполлонович с уму непостижною хитростью уцепился за дверь; и быстрейшим образом очутился в том месте: улепетнул в это место.

Николай Аполлонович на мгновенье отпрянул от двери; на мгновенье отчетливо врезались: поворот головы, потный лоб, губы, бачки и глаз, блистающий, как расплавленный камень; дверь захлопнулась; все пропало; щелкнула за дверью задвижка; улепетнул в это место.

Николай Аполлонович колотился отчаянно в дверь; и просил - до надсаду, до хрипу:

- "Отворите..."

- "Пустите..."

И

- "Ааа... ааа... ааа..."

Он упал перед дверью.

Руки он уронил на колени; голову бросил в руки; тут лишился чувств: топотом на него набежали лакеи. Поволокли его в комнату.

Мы ставим здесь точку.

Мы не станем описывать, как тушили пожар, как сенатор в сильнейшем сердечном припадке объяснялся с полицией: после этого объяснения был консилиум докторов: доктора нашли у него расширенье аорты. И все-таки: в течение всех забастовочных дней в канцеляриях, кабинетах, министерских квартирах появлялся он - изможденный, худой: убедительно погрохатывал его мощный басок - в канцеляриях, кабинетах, министерских квартирах - глухим, тяготящим оттенком. Скажем только: что-то такое ему доказать удалось. Арестовали кого-то там; и потом - отпустили за ненахожденьем улик; в ход были пущены связи; и дело замяли. Никого не тронули больше. Все те дни его сын лежал в приступах нервной горячки, не приходя в сознание вовсе; а когда пришел он в себя, он увидел, что он - с матерью только; в лакированном доме более не было никого. Аполлон Аполлонович перебрался в деревню и безвыездно просидел эту зиму в снегах, взявши отпуск без срока; и из отпуска выйдя в отставку. Предварительно сыну он приготовил: заграничный паспорт и деньги. Аблеухова, Анна Петровна, сопровождала Николеньку. Только летом вернулась она: Николай Аполлонович не возвращался в Россию до самой кончины родителя.

Конец восьмой главы

ЭПИЛОГ

Февральское солнце на склоне. Косматые кактусы разбежались туда и сюда. Скоро, скоро уж из залива к берегу прилетят паруса; летят они: острокрылатые, закачались; в кактусы ушел куполок.

Николай Аполлонович в голубой гондуре,1 в ярко-красной арабской чечье2 застывает на корточках; предлиннейшая кисть упадает с чечьи; отчетливо вылепляется его силуэт с плоской крыши; под ним - деревенская площадь и звуки "там-там"'а:3 ударяются в уши глухим тяготящим оттенком.

Всюду белые кубы деревенских домишек; погоняет криками ослика раскричавшийся бербер; куча из веток серебрится на ослике; бербер оливковый.

Николай Аполлонович не слушает звуков "тамтам"'а; и не видит он бербера; видит то, что стоит перед ним: Аполлон Аполлонович - лысенький, маленький, старенький, - сидя в качалке, качалку качает мановением головы и движеньем ноги; это движение - помнится...

Издали розовеет миндаль; тот гребенчатый верх - ярко лилово-янтарный; этот верх - Захуан,4 а тот мыс - карфагенский. Николай Аполлонович у араба снял домик в береговой, подтунисской деревне.

Под тяжестью снеговых, сверкающих шапок перегнулись еловые ветки: косматые и зеленые; впереди деревянное пятиколонное здание; через перила террасы сугробы перекинулись хблмами; на них розовый отблеск от февральской зари.

Сутуловатая показалась фигурка - в теплых валенках, варежках, опираясь на палку; приподнят меховой воротник; меховая шапка надвинута на уши; пробирается по расчищенной тропке; ее ведут под руки; у ведущей фигуры в руках теплый плед.

На Аполлоне Аполлоновиче в деревне появились очки; запотевали они на морозе и не видно было сквозь них ни лесной гребенчатой дали, ни дымка деревенек, ни - галки: видны тени и тени; между них - лунный блеск косяков да квадратики паркетного пола; Николай Аполлонович - нежный, внимательный, чуткий, - наклонив низко голову, переступает: из тени - в кружево фонарного света; переступает: из светлого этого кружева - в тень.