Петербург - Андрей Белый

- "Ишь ты..."

- "То же..."

- "Я думаю; не видались два года", - раздались вокруг голоса.

- "Само собой: барыня из кареты выходит; только барыня - вижу я смущены при таком при случае: улыбаются там - не в своем в полном виде; себя самих для куражу: за подбородок хватаются; ну, бедно, скажу вам, одеты; на перчатках-то дыры; не заштопаны, вижу, перчатки: может, некому штопать; в Гишпании, может, не штопают..."

- "Рассказывай, ладно уж!.."

- "Я и так говорю: барин же, барин наш, Аполлон Аполлонович, всякую авантажность посбросили; стоят у кареты, над лужею, под дождем; дождь - Бог ты мой! Барин ежится, будто на месте забегали, притопатывают на месте носками; а как барыня при сходе с подножки вся на руку на их навалилась ведь барыня грузная - барин наш так весь даже присел; крохотного барин росточка; ну, куды же им, думаю, грузную такую сдержать! Силенки не хватит..."

- "Не плети белиндрясов; рассказывай".

- "Я не плету белиндрясов; я и так говорю; да и што говорить... Тут вот Митрий Семеныч расскажет: они повстречали в передней... Что рассказывать-то? Барин барыне только всего и сказали: мол, милости просим, сказали - пожалуйте, мол, Анна

Петровна... Тут я их и признал".

- "Ну и что ж?"

- "Постарели... Спервоначалу-то не узнал; а потом их узнал, потому еще помню: гостинцем кормила".

Так впоследствии говорили лакеи.

Но действительно!

Неожиданный, непредвиденный факт: тому назад два с половиною года, как Анна Петровна уехала от супруга с итальянским артистом; и вот через два с половиною года, покинутая итальянским артистом, от гренадских прекрасных дворцов через цепь Пиренеев, чрез Альпы, чрез горы Тироля примчалась с экспрессом обратно; но всего удивительней то, что сенатору было нельзя заикнуться об Анне Петровне ни два с лишним года, ни даже тому назад - два с половиною дня (еще вчера он топорщился!); два с половиною года Аполлон Аполлонович сознанием избегал даже мысли об Анне Петровне (и все-таки думал о ней); самое звукосочетание "Анна Петровна" разбивалось о барабанную перепонку ушей точно так, как о лоб учительский разбивается брошенная из-под парты хлопушка; только школьный учитель по кафедре разгневанно простучит кулаком; Аполлон Аполлонович же поджимал презрительно губы при звукосочетании этом. Отчего ж при известии о ее возвращении обыкновенный поджим сухих губ разорвался в взволнованно-гневном дрожании челюстей (вчера ночью - при разговоре с Николенькой); отчего не спал ночь? Отчего в течение полусуток тот гнев испарялся куда-то и сменялся щемящей тоскою, переходящей в тревогу? Почему сам не выдержал ожидания, сам поехал в гостиницу? Уговаривал - сам: сам - привез. Что такое случилось там - в гостиничном номере; свое строгое обещание забыла и Анна Петровна: обещание это дала она себе - здесь, вчера: здесь в лакированном доме (посетивши его и никого не застав).

Дала обещание: но - вернулась.

Анна Петровна и Аполлон Аполлонович были взволнованы и сконфужены объясненьем друг с другом; поэтому при вступлении в лакированный дом не обменялись они обильными излияниями чувств; Анна Петровна искоса посмотрела на мужа: Аполлон Аполлонович стал сморкаться... под ржавою алебардою; испустив трубный звук, стал пофыркивать в бачки. Анна Петровна милостиво изволила отвечать на почтительные поклоны лакеев, проявляя сдержанность, которой мы только что не видели в ней; только Семеныча она обняла и как будто хотела поплакать; но, бросивши перепуганный, растерянный взгляд на Аполлона Аполлоновича, она себя пересилила: пальцы ее потянулися к ридикюльчику, но платка не достали.

Аполлон Аполлонович, стоя над ней на ступеньках, бросал на лакеев повелительно строгие взгляды; взгляды такие бросал он в минуты растерянности: а в обычные времена Аполлон Аполлонович был с лакеями до обидности отменно вежлив и чопорен (за исключением шуток). Он, пока тут стояла прислуга, выдерживал тон равнодушия: ничего не случилось - до этой поры проживала барыня за границей, для поправленья здоровья; более ничего: и барыня, вот, вернулась... Что ж такое? Ну, вот - и прекрасно!..

Впрочем, был тут лакей (все другие сменились, за исключеньем Семеныча да Гришки, мальчишки); этот - помнил, что помнил: помнил, какими манерами совершала барыня свой заграничный отъезд - без всякого предупреждены! прислуги: с маленьким саквояжем в руках (и это - на два с половиною года!); накануне ж отъезда - запиралась от барина; дня же два до отбытия все сидел у нее этот самый, с усами: черноглазый их посетитель - как его? Миндалини (звали его Манталини), который певал у них нерусские какие-то песни: "Тра-ла-ла... Тра-ла-ла..." И на чай не давал.

Этот самый лакей, что-то такое запомнив, с особенным уважением приложился к превосходительной ручке, чувствуя за собою вину, что подробности бегства - отъезда то есть - не изгладились у него в голове; не на шутку боялся ведь он, что сочтены его дни пребывания в лакированном доме - по случаю счастливого возвращения их высокопревосходительств в лакированный дом.

Вот они - в зале; перед ними паркет, точно зеркало, разблистался квадратиками: эти два с половиною года здесь редко топили, безотчетную грусть вызывали пространства этой комнатной анфилады; Аполлон Аполлонович более все сидел у себя в кабинете, запираясь на ключ; все казалось ему, что отсюда - туда прибежит к нему кто-то знакомый и грустный; и теперь он подумал, что вот он - не один: не один будет он здесь расхаживать по квадратикам паркетного пола, а... с Анной Петровной.

По квадратикам паркетного пола с Николенькой Аполлон Аполлояович расхаживал редко.

Согнув кренделем руку, повел Аполлон Алоллонович через зал свою гостью: хорошо еще, что подставил он правую руку; левая - и стреляла, и ныла от сердечных, стремительных, неугомонных толчков; Анна Петровна же остановила его, подвела его к стенке, показывая на бледнотонную живопись, улыбнулась ему:

- "Ах, все те же!.. Помните, Аполлон Аполлонович, эту вот фреску?"

И - чуть-чуть покосилась, чуть-чуть покраснела; васильковые взоры его тут уставились в два лазурью наполненных глаза; и - взгляд, взгляд: что-то милое, бывшее, стародавнее, что все люди забыли, но что никого не забыло и стоит при дверях - что-то такое вдруг встало между взглядами их; это не было в них; и возникло - не в них; но стояло - меж ними: будто ветром весенним овеяло. Пусть простит мне читатель: сущность этого взгляда выражу я банальнейшим словом: любовь.

- "Помните?"

- "Как же-с: помню..."

- "Где?"

- "В Венеции..."

- "Прошло тридцать лет!.."

Воспоминание о туманной лагуне, об арии, рыдающей в отдалении, охватило его: тому назад тридцать лет. Воспоминания о Венеции и ее охватили, раздвоились: тому назад - тридцать лет; и тому назад - два с половиною года; тут она покраснела от воспомина-нья некстати, которое она прогнала; и другое нахлынуло: Коленька. За последние два часа о Коленьке позабыла она; разговор с сенатором вытеснил все иное до времени; но за два часа перед тем только о Коленьке она и думала с нежностью; с неясностью и досадой, что от Коленьки - ни привета, ни отзыва.

- "Коленька..."

Они вступили в гостиную; отовсюду бросились горки фарфоровых безделушек; разблистались листики инкрустации - перламутра и бронзы - на коробочках, полочках, выходящих из стен.

- "Коленька, Анна Петровна, ничего себе... так себе... поживает прекрасно", - и отбежал - как-то вбок.

- "А он дома?"

Аполлон Аполлонович, только что упавший в ампирное кресло, где на бледно-лазурном атласе сидений завивались веночки, нехотя приподнялся из кресла, нажимая кнопку звонка:

- "Отчего он ко мне не приехал?"

- "Он, Анна Петровна... мме-емме... был, в свою очередь, очень-очень", - запутался как-то странно сенатор, и потом достал свой платок: с трубными какими-то звуками очень долго сморкался; фыркая в бачки, очень долго в карманы запихивал носовой свой платок:

- "Словом, был он обрадован".

Наступило молчание. Лысая голова там качалась под холодною и длинноногого бронзою; ламповый абажур не сверкал фиолетовым тоном, расписанным тонко: секрет этой краски девятнадцатый век утерял; стекло потемнело от времени; тонкая роспись потемнела от времени тоже.

На звонок появился Семеныч:

- "Николай Аполлонович дома?"

- "Точно так-с..."

- "Мм... послушайте: скажите ему, что Анна Петровна - у нас; и просит пожаловать..."

- "Может быть, мы сами пойдем к нему", - заволновалась Анна Петровна и с несвойственною ее годам быстротой приподнялась она с кресла; но Аполлон Аполлонович, повернувшись круто к Семенычу, тут ее перебил:

- "Ме-емме... Семеныч: скажу-ка я..."

- "Слушаю-с!.."

- "Ведь жена то халдея - полагаю я - кто?"

- "Полагаю-с, - халдейка..."

- "Нет - халда!.."

- "Хе-хе-хе-с..."

- "Коленькой, Анна Петровна, я недоволен..."

- "Да что вы?"

- "Коленька уж давно ведет себя - не волнуйтесь - ведет себя: прямо-таки - не волнуйтесь же - странно..."

- "?"

Золотые трюмо из простенков отовсюду глотали гостиную зеленоватыми поверхностями зеркал.