Том 1. Сказки, легенды, притчи. Демиан. Сиддхартха. Путь внутрь - Герман Гессе

должен был испытать отчаяние, я должен был в своем падении опуститься до самой безумной из всех мыслей — до мысли о самоубийстве, — чтобы узнать о своем помиловании, чтобы вновь услышать „Аум“, чтобы вновь обрести способность безмятежного сна и безмятежного пробуждения. Я должен был стать глупцом, чтобы вновь обнаружить в себе Атман. Я должен был грешить, чтобы обрести новую жизнь. Куда же еще приведет меня мой путь? Этот нелепый путь, что петляет, как заяц, и, может быть, ведет меня по кругу. Пусть ведет, куда хочет, — я готов продолжать его».

Он почувствовал, как дивно клубится в груди его радость.

«Откуда же, — вопрошал свое сердце Сиддхартха, — откуда взялось оно, это веселье? Может, причина его — долгий живительный сон, оказавшийся для меня столь благотворным? Или произнесенное мной слово „Аум“? А может быть, то, что мне удалось ускользнуть, что бегство мое увенчалось успехом, что я наконец вновь свободен и вновь стою, как когда-то в детстве, под крышей из неба? О, как благостно это чувство спасенности, эта вновь обретенная свобода! Как чист и сладок здесь воздух, как легко дышится! Там, откуда мне удалось бежать, все пропахло благовониями, пряностями, вином, скукой и ленью. Как ненавидел я этот мир богачей, расточителей, игроков! Как ненавидел я себя самого за то, что так долго терпел этот ужасный мир! Как ненавидел я себя, как обокрал, осквернил, измучил я себя, как постарел и озлобился! Нет, никогда отныне я не позволю Сиддхартхе, как это случалось прежде, вообразить, будто бы он мудр! Но сейчас он поступил мудро, сейчас он нравится мне, сейчас он достоин похвалы, потому что положил конец этой злобе на себя самого, на безумную, пустую и безотрадную жизнь! Хвала тебе, о Сиддхартха! Сколько лет был ты глупцом, и вот к тебе опять вернулся разум, и ты наконец совершил достойный поступок, сумел услышать пение птицы в груди и пошел прямо на этот голос».

Так он хвалил себя, радовался за себя, с любопытством слушая свой желудок, недовольно урчащий от голода. Он чувствовал: те страдания, те мучения, что выпали на его долю в последние годы, в последние дни, он вкусил, распробовал, изведал сполна и извергнул из себя, нахлебавшись, пресытившись ими до тошноты, до отвращения, до смерти. Так было нужно. Долго еще мог бы он оставаться с Камасвами, наживать деньги, расточать деньги, пестовать свое брюхо, а душу мучить жаждой; долго мог бы он жить в этом ласковом, устланном коврами и подушками аду, если бы не наступил тот миг — миг абсолютной безысходности и отчаяния, тот черный миг, когда он, повиснув над быстротечной рекой, готов был уничтожить себя. Он испытал это отчаяние, глубочайшее отвращение и не был раздавлен их гнетом, и птица в груди — этот светлый источник, этот радостный голос — все-таки не умерла, — вот что было причиной его веселья, вот отчего он смеялся, вот отчего так сияло его лицо, обрамленное седыми волосами.

«Хорошо, — думал он, — испытать самому все, что необходимо знать. То, что мирские радости и богатства суть семена зла, я знал еще ребенком, знал давно, но постиг лишь теперь. Лишь теперь я действительно знаю это, знаю не памятью, но глазами, сердцем, желудком. Радуйся же, Сиддхартха, что сподобился знать это!»

Долго размышлял он о своем превращении, слушая ликующий голос птицы в груди. Разве не эта птица умерла в нем когда-то, разве не ее смерть он ощутил однажды? Нет, это умерло что-то другое, что давно уже стремилось умереть. Может быть, то, что он когда-то, в пламенные годы подвижничества, хотел умертвить? Его Я, это маленькое, робкое, но гордое Я, против которого он столько лет боролся, которое всегда оказывалось сильнее его, которое после каждого умерщвления вновь заявляло о себе, запрещало радость, испытывало страх? Не оно ли сегодня нашло наконец свою смерть, здесь, в лесу, у этой славной реки? Не этой ли смерти он обязан был тем, что вновь, как ребенок, был полон доверия, полон радости, свободен от страха?

И тут Сиддхартху осенила догадка, он понял, почему, будучи брахманом, а затем аскетом, так и не смог одолеть это Я: слишком много знания, слишком много священных стихов, слишком много правил, по которым совершались жертвенные обряды, слишком много самоистязания, слишком много деяний и рвения — вот что мешало ему достичь цели. Он всегда был полон высокомерия, всегда самый умный, самый усердный, всегда на шаг впереди других, всегда вооруженный знанием, всегда поглощенный заботой о духе, всегда жрец или мыслитель. В это жречество, в это высокомерие, в эту духовность и забилось его Я, надежно укрылось там и росло, в то время как он полагал, что убивает его постом и суровым покаянием. Теперь он понял это и понял, что тайный голос был прав: ни один учитель никогда не смог бы избавить его от этого Я. Поэтому и пришлось ему отправиться в мир, растрачивать себя на удовольствия и власть, на женщин и золото, стать торговцем, игроком в кости, пьяницей и стяжателем, пока не умерли в нем жрец и саман. Поэтому и должен был он изнывать под бременем тех уродливых, страшных лет, терпеть отвращение, пустоту и бессмысленность своей убогой, загубленной жизни, до конца, до горького отчаяния, пока не пробил час смерти и для сластолюбца Сиддхартхи, для стяжателя Сиддхартхи. Он умер, вместо него у реки проснулся новый Сиддхартха. И ему суждено состариться, и ему суждено однажды умереть, смертен был Сиддхартха, преходящ, как и всякая форма. Но сегодня он был молод, сегодня он был ребенком, этот новый Сиддхартха, и был полон радости.

Вот о чем думал он, с улыбкой прислушиваясь к своему желудку, с благодарностью внимая жужжанию пчел. Весело глядел он на спешащий мимо поток, ни одна река не нравилась ему так, как эта, никогда еще песнь-притча движущейся воды не казалась ему столь величественной и прекрасной. Река словно хотела сказать ему что-то важное, что-то, чего он еще не знал, но обязательно должен был узнать. В этой реке он хотел утопиться, в ней утонул сегодня старый, уставший, отчаявшийся Сиддхартха. А новый Сиддхартха чувствовал глубокую любовь к этому неутомимому потоку и решил, что не станет торопиться вновь покидать его.

Перевозчик

«Я останусь у этой реки, — думал Сиддхартха, — это та самая река, которую я пересек однажды на пути к людям, похожим на детей; добрый перевозчик доставил меня на этот берег, к нему я и отправлюсь: