Впечатления моей жизни - Мария Тенишева

В один из таких дней она зашла ко мне в комнату и говорит:

— Сейчас приходил управляющий. Он в отчаянии - барометр упал на бурю, а сено на Бохоте сухо, его надо собирать в копы, и он боится, что оно попадет под ливень… А кому его убрать? Нет людей.

Подумав немного, она добавила:

— Он ездил во Фленово, просил прислать команду из Красного Креста, обещал по 50 коп. за полдня, но они не пришли. Тогда он снова поскакал туда узнать, в чем дело. Оказывается, солдаты отказались и не придут. Знаешь, что мне пришло в голову? Устрой-ка через твою Лизу, чтобы все домашние взялись за грабли и вышли на сенокос.

Конечно, я сейчас же с Лизой сговорилась, и, не теряя ни минуты, она кликнула клич. Мысль эта нашим людям показалась очень забавной, все с радостью отозвались, и через час во главе целой рати женщин Лиза орудовала среди нашего большого луга, в полуверсте от усадьбы. Тут были кухарки, прачки, судомойки, доильщицы, садовницы, какие-то родственницы служащих, бледнолицые, не успевшие еще загореть горничные, портниха, нянька управляющего, наши гости — словом, все, что могло держать грабли в руках. К вечеру наш луг покрылся рядами высоких копен, и мы вздохнули с облегченным сердцем, видя наше сено спасенным.

Таких случаев у нас за это лето было два, и оба раза из-за отказа команды прийти нам в нужную минуту на помощь. Это, вероятно, благодарность за то, что Красный Крест даром пользовался нашим гостеприимством, окончательно сгноил полы школьного здания и разворовал все яблоки и овощи во фленовских садах и огородах. Когда в Талашкино как-то приехал из Минска отдохнуть на денек А.В.Кривошеин, я ему рассказала об инциденте с санитарами и командой Красного Креста. Он был очень возмущен их грубой неделикатностью.

В июле, после нескончаемых просьб, нам, наконец, дали 14 человек военнопленных — 11 хорватов и 3 чехов. Пришли они изнуренные, голодные, оборванные, прямо взятые из боя, некоторые без шинелей, и нам пришлось их с ног до головы одеть. Их передала нам Губернская земская управа с условием держать их до января 1917 года, а затем отпустить по окончании положенного времени с обувью, стоящей теперь безумных денег, и с теплым платьем.

Очень пригодились они нам для полевых работ. Люди попались все тихие, знакомые с земледелием и, по сравнению с нашими рабочими, гораздо культурнее, чистоплотнее и сознательно относящиеся к делу. В конце сентября не по сезону стало холодно, пришлось им купить и тут же раздать теплую одежду, калоши, шапки, шарфы. Их одеть нам обошлось около тысячи рублей.

Мы успокоились за судьбу нашего хозяйства, собирались уже приступить к молотьбе, как вдруг, в один из рабочих дней в Талашкино явился урядник с требованием немедленно отправить военнопленных в воинское присутствие. Конечно, пленных сейчас же сняли с работ, пришлось бежать в поле выпрягать из плугов лошадей и перепрягать в телеги, послали во Фленово за старостой. Поднялся шум, разговоры и приготовления отвлекли остальных рабочих от дела, и этот день уже пропал для полевых работ. Военнопленные у нас уже прижились, они были грустны, но покорны.

Управляющий сразу же укатил в Смоленск узнать, в чем дело и нет ли тут недоразумения. Телефон с городом работал весь день, и я безрезультатно звонила к губернатору и в другие места. Около десяти часов вечера, когда мы сидели за вечерним чтением, вдруг по тому же телефону из Смоленска нам сообщают, что военнопленных нам вернули обратно, что они уже у нас в смоленском доме, а лошади ушли в Талашкино, поэтому спрашивают, где накормить людей, так как они весь день не ели, и вообще как с ними поступить.

Мы ничего не могли понять из этой дурацкой комедии. Кто мог дать такие приказания и кто их тотчас же отменял — неизвестно. Куда мы опять ни звонили, кого ни спрашивали, верно ли то, что снова можем получить военнопленных, получался один ответ: "Приказано", — и только. Ясно было одно, что у нас много хозяев, а путного, как видно, нет ни одного.

По своей бессмысленности это обстоятельство напомнило мне переполох, наделанный во всей земледельческой России идиотским воинским призывом, сделанным к 15 июля. В деревнях и экономиях этот приказ вызвал вопли отчаяния. Такое распоряжение мог дать лишь лютый враг или дурак неисправимый. Ведь в то время стоял еще урожай нынешнего года на полях, и в такую минуту оторвать от земли последних рабочих значило не только проиграть войну, но и уморить с голоду все русское население. К счастью, там, где-то на верхах, вовремя очухались, и последовала отсрочка этого призыва, уж слишком громко в один голос вся Россия закричала.

По возвращении наших военнопленных работа в Талашкине пошла своим чередом. Прошла неделя, мы доделали начатые работы и опять серьезно заговорили о молотьбе, как снова приказ военнопленным хорватам немедленно явиться в город. На этот раз, к сожалению, они окончательно покинули Талашкино. Итак, без предупреждения и объяснений у нас оставили лишь трех чехов и отняли 11 человек, необходимых для сельских работ.

С этой минуты я, не отрываясь от стола, стала писать и телеграфировать во все министерства, но из-за постоянной смены министров, для смеха названной "чехардой", мои письма попадали в руки то уходящему, то едва вступившему в должность. Все эти господа очень вежливо мне на них отвечали, но сделать ничего не могли.

Из всех министров, к кому я обратилась, один только А.А. Риттих потрудился мне разъяснить мои права. Из его ответа видно было, что со мною поступили крайне несправедливо, должны были взять 30 процентов военнопленных, согласно постановлению Совета Министров, а отняли у меня 70 процентов. На основании ответа Риттиха, чувствуя свою правоту, я нашего губернатора и, в полном смысле слова, ничтожного вице-губернатора буквально завалила разными просьбами и заявлениями, но дело от этого ни на йоту не подвинулось вперед.

Впервые за это лето я стала слышать от Киту такие рассуждения:

— Нет, эта борьба мне делается не под силу, все из рук валится. Тяжело…

А в другой раз:

— Меня повар уверяет, что у него есть на Талашкино богатый покупатель. Все равно придется когда-нибудь с Талашкиным расстаться, и если теперь хозяйничать не возможно, то после войны будет вдвое труднее, ведь мне не 20 лет. И для кого же так хлопотать?…

Эти настроения я обыкновенно приписывала разным досадным неудачам, считая их мимолетными, так как на деле Киту проявляла, можно сказать, настоящий героизм, стойкость и удивительную находчивость. Из всех неожиданнейших затруднений и осложнений она умела выходить победительницей, и всегда так просто, без жалоб и лишних слов. У нее рождалась инициатива, упорство в проведении своего решения, и все у нее как-то ладилось и сглаживалось само собой. В душе своей я не раз ей удивлялась. Поэтому я не придавала никакого значения какому-то покупателю, в особенности по рекомендации нашего повара, известного лгуна и фантазера.