Потревоженные тени - Сергей Терпигорев

Но он, и кроме монастыря, мешал мне еще видеть, как сходятся и расходятся чиновники из присутственных мест.

Он стоял так глупо, что благодаря ему я мог видеть только боковые стены зданий полицейского управления, казначейства, почты и еще чего-то; подъезды же все он мне заслонял.

Это последнее обстоятельство долго меня раздражало но одному пустому, в сущности, случаю, но повторявшемуся каждый день и оттого особенно досадному.

Как я сказал, я целые дни почти просиживал у окна, посматривая на улицу, на площадь. Время было жаркое, я отворю окно, сяду возле него, а то и вовсе лягу на него и смотрю.

Вот кто-то далеко показался — едва видно — и идет; от нечего делать я слежу за ним, как он приближается. Проходит две-три минуты — и я уж начинаю различать. Это знакомый, то есть я его не знаю, но он знаком мне по своему виду: он каждый день здесь проходит, и я заметил уже его, знаю его...

Прошел этот, на глаза попался другой — я слежу и за этим. И этого узнаю, когда он приближаться начнет. Он каждый день тоже тут проходит... Утром он идет вот отсюда, потом заходит, должно быть, куда-нибудь в полицейское управление или в другое какое присутствие — я не вижу этого благодаря выморочному дому — и оттуда, так часа в два, идет назад. И так каждый день.

И этого вот знаю. Этот — господь уж его знает, куда он ходит, но ходит с изумительной тоже аккуратностью, хоть часы по нем проверяй. И я проверял — минута в минуту. Идет ровным, мерным шагом, низы брюк — все равно, хоть и нет дождя и грязи — подвернуты, под мышкой коленкоровый, серо-коричневый зонтик с медным наконечником и белой, порыжелой от времени, большой костяной ручкой. Пальто широкое, просторное, точно чужое. Выражения в глазах — я всматривался, когда он проходил мимо меня, — никакого. Но он почему-то всякий раз, как увидит меня, непременно потупится.

Знаю и вот этого молоденького чиновника, в новенькой фуражечке с новенькой же кокардочкой и необыкновенно блестяще вычищенными сапогами с легоньким поскрипыванием. Он тоже ходит все в какое-то присутствие, но не знаю — не могу видеть, в какое.

И много тогда я узнавал так всякого народа.

Но особенно меня заинтересовал один удивительно странный какой-то господин. По-видимому, это был тоже чиновник — я видел его несколько раз в фуражке с кокардой. Но он не всегда ходил мимо моих окон — иногда вдруг он появлялся на площади совсем с противоположной стороны, хотя и шел все равно туда же, куда и все, то есть в один из присутственных домов. Он даже чаще так ходил, то есть не мимо меня, а откуда-то появляясь, вдруг точно из земли вырастая.

Особенность его, чем он и бросился мне в глаза и почему я и заинтересовался им так, была та, что он шел и все оглядывался назад, точно он кого-то ожидал за собой и этот кто-то, которого он ожидал, или отстал, или совсем где-то застрял и нейдет, а ему дожидаться его некогда. Он и оглядывается все поэтому.

Но один раз я подметил причину этого его оглядывания. Он шел этак, оглядывался и вдруг остановился. Я стал смотреть, кого это он ждет. По улице — он выходил из улицы на площадь — шла маленькая горбатая или, по крайней мере, страшно сутуловатая девочка лет девяти, много десяти. Наконец она приблизилась к нему, он взял ее за руку, и они пошли вместе, туда же все, за пустой дом, стало быть, в какое-нибудь присутствие. Этот раз он шел в форменной фуражке и нес даже какие-то дела — синюю папку с белым ярлыком, какие всегда заключают в себе «дела».

«Но куда же это он с девочкой-то этой? — соображал я. — Впрочем, он, может быть, там живет? Но зачем же он ходит все из улицы, оттуда? Нет, он не там живет», — решил я. И в самом деле, в три часа, когда пошли все чиновники, пошел и он. И девочка с ним, и идут, опять держась рука за руку.

Этот раз они проходили по моей стороне улицы, совсем возле меня, и я мог первый раз хорошо рассмотреть его в лицо. Лицо его было бледное, почти без кровинки; жиденькие русые, едва приметные усики; жиденькие же длинные волосы — мне показалось, напомаженные — ниспадали на воротник сзади из-под фуражки. Глаз я не видал — он их не поднял на меня. Такая же бледная была и его сутуловатая девочка, которую он не вел за руку, но она сама как-то уцепилась за его руку и точно боялась оторваться от него. Девочка мельком взглянула на меня, и мне показалось, что она точно потому так уцепилась за него, что подозревает меня в том, что я отниму ее у него, — враждебно как-то посмотрела.

Вскоре после этого, через день или через два, наскучив сидеть в комнате, я пошел бродить по городу, по пустым улицам. Был вечер, жара уже спала, и мирные обыватели, растворив окна, пили чай. Проходя мимо какого-то домика с растворенными окнами, совсем почти вросшего в землю, вдруг я увидел в окне эту самую девочку. Увидев ее, я стал искать глазами и ее спутника. Но его не было. Она сидела одна на окне.

С этого дня я начал почему-то ходить каждый вечер мимо этого домика и каждый вечер видел все эту девочку одну на окне. Его я не видал с ней ни разу. Не видно его было и в других окнах и вообще совсем не видно — его не было тут. Если бы он был тут, я бы его видел, потому что видел насквозь все, всю квартиру, всю эту жалкую, до невероятия бедную обстановку.

С этого же времени, как нарочно, он начал ходить в должность каждый день мимо моих окон, и всегда с ней за руку.

Меня это дразнило, — конечно, от нечего делать, — но я заинтересовался ими. Что бы это могло значить? Вдовец он и боится ее одну оставить дома? Но она всегда одна. Куда он с ней ходит? Не может же быть, чтобы он ходил с ней в присутствие? Что же она там делает, когда он пишет или переписывает бумаги?

Один раз, увидав их издали, я даже встал, поспешил выйти на улицу — посмотреть, куда он с ней ходит? Он зашел с ней в здание, занимаемое полицейским управлением.

«Пойти разве туда посмотреть, куда он с ней там ходит?» — подумал было я, но сам же сейчас рассмеялся своей глупости и повернул домой.

И после этого по вечерам я ходил гулять — и все она одна на окне.

Один раз она высунулась из окна, куда-то смотря необыкновенно сосредоточенно.

— А вот вы не упадите, — сказал я ей, проходя мимо.

Она точно и бог весть чего испугалась, спрыгнула с окна, отошла в глубь комнаты и смотрела оттуда на меня.

Мне даже неловко как-то стало, и назад я прошел уж не мимо этого домика, а повернул в какой-то переулок и обошел нарочно, чтобы только не встретиться.

На другой день, проходя мимо меня, она, я слышал, тихонько сказала: «Вот этот...»

Но он прошел все также с опущенной головой и не поднял на меня глаз. Я ни разу не видел его взгляда...

VIII

Наконец приехал мой знакомый, которого я дожидался и для которого жил уж здесь больше недели.

В первое же следующее утро мы принялись с ним писать разные проекты. Скоро нам потребовался писарь. Мой знакомый отправился отыскивать его в присутственные места.

— Ну, братец, какого я писаря достал — это удивительно, — сказал он, возвращаясь оттуда.

— Хорошо пишет?

— Я тебе говорю — удивительно, и что самое странное и чего я уж и вообразить не мог — представь, не писарь, а писарьша... Девочка тринадцати лет.

— Горбатая, — подтвердил я.

— Да. А ты знаешь ее?

— Не знаю, но по одному тут обстоятельству догадываюсь...

— Горбатая, да...

— Что же, она придет сюда?

— Завтра утром. Но почерк какой! Совсем мужской и, главное, замечательно красивый.

Но мы прождали ее с ним все утро — она не приходила.

— Надула она тебя.

— Да нет же.

— Ну отчего же нейдет?

— Не знаю, но только не надула. И не могла даже надуть. Мне рекомендовал ее исправник. Она очень бедная и рада работе.

Нечего делать, надо было опять идти доставать другого писаря.

— Да пойдем оба. Я тебя кстати и с исправником познакомлю — прелестный малый, — говорил мой приятель.

Исправник пригласил нас к себе наверх в кабинет и велел подать вина. Он устроил нам целое угощение, и так как беседа наша затянулась несколько, то он все посылал вниз за бумагами, ему их приносил какой-то Матвей Матвеевич, и он их подписывал.

— Дело с бездельем мешай — никогда ничего не испортишь. Вот я с вами беседую, а дела идут. Идут своим чередом — дела ведь тоже требуют движения... — говорил он, подписывая бумаги.

— Барышня-то эта нас надула ведь, не пришла. Обещала и не пришла, — сказал мой приятель.

— Да? — удивился исправник. — Это очень странно. Матвей Матвеевич, Липочка здесь?

— Никак нет-с, она дома занята: я вчера ей дал переписать.

— A-а. Ну так вот в чем дело! Вот кто виноват-то! — засмеялся исправник. — Она когда придет?

— Да теперь должна скоро прийти.

Мы пили уже вторую или третью бутылку, когда опять явился Матвей Матвеевич и доложил, что Липочка пришла.

— Зови ее сюда!

Через минуту Липочка, почти подталкиваемая Матвеем Матвеевичем, показалась в дверях.

— Липочка, — позвал ее исправник, — можешь переписать? Хочешь — хорошо тебе заплатят. Да чего ты? Поди сюда. Сюда, ближе.