Гарем ефрейтора - Евгений Чебалин

– Не пущу. Уймись!

Серов обмяк, зыркнул через плечо на настырного майора, сказал горько:

– Подохнуть по-человечески… не дал. Сядь, сявка. Пусти. Пить будем.

Они заказали еще водки. Стали пить. Пили долго. Потом пели, обнявшись, напрягаясь в оре, выводя со сладкой, щемящей дрожью в груди. После песни Серов надолго затих, сидел белой куколкой, уронив голову на грудь. Заговорил сдавленно, деревянным голосом:

– Светик… дочь… там растет. А я здесь отираюсь. Жениха ей надо искать.

Аврамов подумал, предложил:

– Д-давай немного подождем. Ты говорил, ей три года.

– Подождем, – податливо согласился поначалу Серов. Но, подумав, заупрямился: – Все равно надо!

– Найдем, – пошел навстречу Аврамов. – Мы ей такого…

– А вот такого – не надо! – замотал головой, набычился Серов. – Ей совсем другого надо!

– А чем тебе… этот не нравится? – обиделся Аврамов.

Генерал поманил его пальцем, вышепнул на ухо, какой жених ему нравится. Аврамов отодвинулся. Икнул:

– Да ты че, В-ваня?!

Серов упал Аврамову на плечо.

– Тсс. Ты, Гришка, в этом деле ни бельмеса. А я с-собаку съел… Я Светке еврея высмотрю. Пока сам в силе. Чтоб дли-и-инный был. И красавец! Чтоб… Эдиком звали! И чтоб в органах служил, слышь, чтоб обязательно в органах. Понял?

– Не-а, – честно и горестно сознался Аврамов. – А зачем ей длинный красавец в органах?

– Когда меня шлепнут, ей защита и оборона нужна Чтоб длинный, в органах. И чтоб не ниже капитана. Ты ни хрена не знаешь… Они – везде. Они правят… Ты думаешь, усатый правит? Н-на! Они, ка-га-ны. Думаешь, Лаврентий слепил это дело с Чечней? Хе. Гр-риша, ты не представляешь! Лаврентий при Хозяине – пс-с-с-с… Во!

Серов уксусно сморщился, уцепил детский свой мизинчик за последнюю фалангу, плюнул на нее. Промахнулся, попал Аврамову на плечо. Долго озадаченно пялился на плевок. Стер его рукавом рубахи.

– Из-звини. Я про что? Ага. При Хозяине главным не эта мингрельская б… в очках. Ка-ган! Понял? Это он меня сюда вы-селять сунул, понял? Лаврентий Кобулова хотел. А Каган – зю-зю-зю, сю-сю-сю усатому. И – меня! Коба и Лаврентий перед Каганом сли-няли! А? То-то! Теперь понял, почему Светку за еврея?Я, Гриша, ей теплой жизни хочу. Машину чтоб, квартиру. Гагру с Сочами. Икорку с маслицем. И он – сделает все! Они все могут! Они как родились, так сразу, с пеленок, или в органах, нас с тобой, сиволапых, куда следует направляют, или – писатель. С пеленок! У Светки пускай такой будет: писатель в органах. Длинный. Красавец. И чтоб все в одном лице.

– Я, Ваня, против. Как хочешь, а я против, – насупился Аврамов.

– Слушай, что ты пришел? – поднял свинцово-тяже-лые веки генерал. – Пришел, водку моюлакаешь и Светку не пускаешь замуж. Ты че пришел?

– Щас! – поднял ладонь Аврамов. – Щас вспомню. – Стал вспоминать, измаялся. Поднял телефонную трубку: – Я у Дроздова спрошу.

Набрал номер. Серов прицелился, быстрым кошачьим движением вырвал у Аврамова трубку, завопил в нее:

– Дроздов! Ты меня слышишь? Подгребай к нам, мы тут с Гришкой… Чего молчишь?

– Он брезгует, – ехидно сказал Аврамов, – он при исполнении, нарком хренов. Он нарком, а мы с тобой пуделя облезлые.

«Облезлым пуделем» шибануло Серова под дых.

– Др-роздов! – грозно взревел он. – Это почему я облезлый?!

Трубка мертво пялилась на генерала решетчатым рыльцем.

– Ты его напугал, – с чувством глубокого удовлетворения зафиксировал Аврамов.

И еще он зафиксировал, что телефон у Серова отключен. Но это не имело уже никакого значения, потому как Дроздов, побрезговавший их компанией, все равно был дерьмо. Собираясь прямо и честно сказать об этом Дроздову в трубку и выкручивая ее из цепкой руки генерала, он вдруг вспомнил, зачем сюда пришел. Правда, причина эта показалась ему теперь скукоженно-масенькой, как выкидыш недоноска, поскольку касалась самого Аврамова и его сына Федора. Но, брезгливо поднатужившись, он все-таки решился.

– Иван, слышь, генерал-товарищ-лейтенант, – позвал он и озадаченно смолк, дивясь новому, вылупившемуся из него воинскому званию Серова.

– Слушаю, – торжественно сосредоточился «лейтенант» Серов.

– А что с нами теперь будет? Кобулов меня с Федором эсп… экс-при-при-ировал как класс.

Серов сосредоточился до предела.

– А я, Ваня, к тебе хочу… Я тебя сильно уважаю, – несчастно и честно признался Аврамов. Заплакал: – А ты меня?

Серов слез не любил. Они действовали на него, как нашатырный спирт на штангиста перед предельным весом. Поэтому, вскинув голову, даже отрезвев слегка, непреклонно велел:

– Пиши приказ!

– Щас? – озаботился Аврамов.

– Щас пиши, – грозно велел Серов. – Ты снова полковник. При мне. По особым поручениям. А Федор твой – начальник отдела милиции вместо Колесникова. Опять майор… или капитан? – Припомнив, доверительно сообщил Аврамову: – Шлепнули Колесникова в горах, в Шатойском ущелье. Царство ему небесное.

– Осиновый кол ему в зад, – не согласился по Колесникову Аврамов.

– За что? – озадачился Серов.

– Есть за что, – ушел от прямого ответа, вильнул в сторону: – А Кобулов на твой приказ…

– Набери мне его! – глядя на ехидного майора, грозно велел генерал.

– Слуш-ш-шаюсь! – подчинился майор. Набрал номер, подал трубку Серову.

– Кобулов! – рявкнул Серов. – Ты кто такой?! Молчать! Мерзавец! Полномочием, данным мне Верховным Главнокомандующим товарищем Сталиным, приказываю: р-руки прочь от полковника Аврамова. А сына его, Дубова, начальником райотдела поставить немедленно! Щас! А я говорю, щас! Щас, говорю! Молчать!

Аврамов слушал генеральский рык. Долетал он до его разжиженного сознания с перерывами, всовывался в уши ржавым шкворнем, вгонял в беспросветно-едучую тоску, поскольку наваливалась и доставала сквозь пьяную одурь неотвратимость дроздовского вызова на ковер. Добивать вызвал Дроздов. В этом Аврамов не сомневался.

И вся эта сволочная пьянка с Серовым накануне семейного краха выглядела, как ни крути, пиром во время чумы. Мысль Аврамова, выдираясь из липко-хмельного дурмана, стонала и мучилась в злом бессилии, не в состоянии найти выход.

И если бы появилась возможность очистить эту горькую мысль, отфильтровать от сивушного тумана, то выглядела бы она следующим образом: все делалось по-дурацки в этой дурацкой, кровавой стране, дурацким стал этот визит к Серову и столь же идиотским слушался его генеральский ор в отключенную трубку.

И сами они сидели тут попками: Иван-дурак да Гришка-дурень, пьяные долбаки, преступники перед надвигающейся бедой. Хрен с ним, с Аврамовым, свое пожил, отлюбил Софьюшку ненаглядную, водочки попил, пострелял всласть. Сына жаль до слез, до звериного воя, не спас его отец, увяз в этом дурацком загуле с Иваном-дураком.

С тем и канул Аврамов в беспросветное забытье.

Воспрянув из дурмана на следующий день, одевшись под храп Серова, вышел Аврамов из гостиницы. Явился в кабинет Дроздова мертвенно-бледный, без кровинки в лице, готовясь услышать приговор. Но то, что услышал, ни в какие ворота не лезло.

Торопливо выскользнув из-за стола и встретив Аврамова на ковре посреди кабинета, сказал Дроздов масляно-почтительно:

– Здравия желаю, товарищ полковник. Извините за задержку. Но телефонограмму из Москвы о вашем назначении офицером по особым поручениям при генерал-лейтенанте Серове получили только вчера. Разрешите показать ваш кабинет?

– Пожалуйста, – разрешил Аврамов, едва держась от полуобморочного потрясения.

В коридоре, следуя на полшага позади, Дроздов попросил у Аврамова несколько минут на прием – сверить и уточнить оперативно-розыскные наметки на Исраилова. Мимоходом проинформировал: приказ о назначении Федора Дубова начальником райотдела милиции в Хистир-Юрт подписан. Дубов вызван для оповещения…

– Сам оповещу! – не дал наркому права на великую радость Аврамов. – Сам. Ясно?

Глава 30

Несколько дней стаскивал Апти в дом Митцинского вещи для долгого своего отшельничества. Со злой настырностью муравья он нырял в распахнутые настежь двери, рылся в заброшенном барахле, выискивая нужное.

На полу кунацкой все выше громоздилась груда из бешметов, сапог, одеял, плащей. Здесь жались друг к другу котел, фонарь, зеркало и бидон, кастрюля и мотыга, коса, свечи и хурджин, связка неведомых книг, мешочек с солью. Груда пухла, лезла под самый потолок. Апти надстраивал ее, городил стену между собой и наползающей гадюкой-нуждой.

Потом он отправился на поиски подходящей пещеры: ночевать в ауле не смог, давила на сердце, изваляв в ночных кошмарах, мертвящая тишина.

Он нашел подходящую пещеру через несколько дней. Возвращаясь в аул, услышал неподалеку псино-конский содом. Сдернул с плеча карабин, вымахнул из-за пригорка, увидел осатаневшую собачью стаю. Она обложила молодого жеребца. Того уже успели цапнуть собачьи клыки – по дергающимся гнедым ляжкам сочились кровяные ручейки. Но и в собачьей стае обозначился урон: воя, волоча зад, отползал от своры седой волкодав; истошно визжа, билась поодаль на земле ржаво-рыжая сучонка.