Вчера-позавчера - Шмуэль-Йосеф Агнон

Идет Ицхак по улицам Иерусалима и смотрит по сторонам. Там несет человек этрог, чтобы отослать его родным за границу, а там пробегает еврей из Йемена с арбузом в руке. Тут идет собака за мясником, и видно, что она удивляется, почему не исходит от него запах, как в остальные дни; а там шествует ослица, нагруженная календарями на следующий год; а там хватается заика за полы твоей одежды, и подпрыгивает перед тобой, и тянет заикаясь: «К-к-к-у-п-п-и с-с-е-б-б-е п-п-пла-а-ач н-на-а Д-д-де-в-в-яя-т-т-о-о-е а-а-в-в-в-ааа».

А тем временем едет доктор Мази к больному верхом на осле. Бежит осел туда, куда требуется. Повернул его Мази на противоположную сторону улицы, потому что замечает Лунца, гуляющего с туристом и указывающего тростью на все, на что стоит человеку посмотреть в Иерусалиме. Лунц знает каждую улочку в Иерусалиме лучше старых иерусалимцев, хотя он слеп на оба глаза. Поздоровался Мази с Лунцем, и они принялись обсуждать значение слова, о котором спорят уже несколько вечеров на заседаниях Комитета по развитию языка иврит. Подошел богатый «бухарец» и пригласил Мази на церемонию выкупа первенца ослицы. Повернул Мази осла. Подошли два слепца, торговцы метлами. А навстречу им подошел мул, нагруженный письмами, и два служителя идут за ним следом, чтобы развезти письма по почтовым отделениям, а оттуда послать их нашим братьям в диаспоре. Увидел мул метлы, и задрожал, и сбросил с себя груз. Собралась кучка людей, подняли они несколько писем, и прочли на них название учреждения. Принялись хохотать, так как никогда в жизни не слышали о таком учреждении в Иерусалиме, а тут оно посылает мула, нагруженного письмами с соболезнованиями.

И уже забыл Ицхак про комнату из-за рассказа, который слышал утром в гостинице от того самого цфатийца из Маханаима. Перенесся мысленно Ицхак в другое место и в другое время, когда он, бывало, сидел в отцовском доме и читал в старых газетах добрые вести из Маханаима. Взлетели вдруг буквы с газетных страниц и превратились в тяжелую тучу саранчи. И листы газет тоже изменили свою форму и превратились в циновки и в обожженные поля. Бредет Ицхак по полю без тени и без крова, и солнце жжет ему голову, и жажда иссушает горло. Мог бы Ицхак купить себе за половину матлика стакан прохладительного, ведь в это самое время проходил мимо него торговец напитком из плодов рожкового дерева, и колотил по кувшину, и расхваливал свой товар. Но теперь Ицхак видел в нем одного из членов Маханаима: стоят они и колотят по своим горшкам, чтобы обратить в бегство саранчу. Когда понял Ицхак, что этот – просто торговец напитками, сказал сам себе: а разве не лучше бы было поддержать земледельцев, обрабатывающих Святую Землю, поддержать теми самыми деньгами, на которые бездельники заливают вино в свои глотки? И когда он вспомнил того, кто сказал эти слова, вспомнил он все, что рассказывал ему этот уроженец Маханаима – и о ссудах под проценты, и о горечи на душе его отца. А я, сказал Ицхак себе, я иду себе, как будто не было ничего. Налились глаза Ицхака слезами, и все беды, которые пали на него со дня его приезда в Эрец, пришли и встали перед ним. Но он не опечалился, наоборот, показалось ему, что будто бы он уже выбрался из глубин несчастий и наступают благословенные времена. На основании чего? На основании того, что в глубине души он надеялся встать с Шифрой под хупу.

И как только он вспомнил об этом, встали перед ним все слова письма, написанного вчера отцу. «Не утаю от родителя моего, да продлятся его годы и т.д. Даст Бог, и смогу я сообщить о завершении начатого и т.д....» Берет отец письмо, и читает его, и показывает его господину Этемноту. Читает господин Этемнот и говорит: «Какой язык!» Рад Ицхак, что вставил несколько высокопарных фраз в письмо, не то что раньше, когда писал простым языком. Возвращает господин Этемнот письмо отцу и говорит: «Итак, рабби Шимон, должны мы поздравить вас». Кланяется ему отец и отвечает скромно: «Теперь, когда я удостоился, что господин Этемнот поздравил меня, понимаю я, что Ицхак и вправду жених». Переполнилось сердце Ицхака любовью и благодарностью к Шифре, ведь благодаря ей доставил Всевышний радость его отцу.

4

Повстречалась ему одна девушка. Если мы не ошибаемся, так это – та самая девушка, с которой он познакомился у Блойкопфа. Подняла она на него глаза и сказала: «Чуть было не прошла я мимо и не узнала тебя. Если бы была я уверена, что ты меня поймешь правильно, я бы сказала, что есть в тебе, господин Кумар, нечто не поддающееся объяснению. Лицо твое отрешено, как у человека, поставившего преграду между собой и миром. Что это? Почему не видим мы тебя? Заходи к нам, Кумар!» Как только распрощался он с ней, встретил он того человека, у которого жил перед отъездом в Яффу. Приветствовал тот его и затеял с ним длинный разговор. А в ходе беседы намекнул ему, что жилец, занявший его комнату, не нравится ему, и он хотел бы избавиться от него.

Как только Ицхак распрощался с хозяином дома, попался ему навстречу тот самый учитель, что жил с ним по соседству. Заговорил он с ним и сказал ему, что дом его открыт для таких людей, как он, и если ему нужно, то есть у него прекрасная комната для сдачи внаем, та, где жила его свояченица. И раз упомянул про свою свояченицу, стал рассыпаться в похвалах ей. Как только распрощался он с ним, привязался к нему Мендл, обойщик мебели. Тот самый Мендл, что судится с женой, пытаясь развестись с ней, потому что приглянулась ему ребецн, американка, бывшая жена Сладкой Ноги. Не успели они пройти вместе три-четыре шага, как повысил Мендл голос и заорал: «Что ты скажешь про этого пустоголового, про этого Ляйхтпуса, называющего себя Сладкой Ногой? Невежда этот, ветреник этот, ничтожество, грешник этот, безбожник этот, который недостоин даже пустой болтовни со мной, сует свой нос между мной и ею, лишь бы не дать ей выйти за меня замуж. За меня, богобоязненного человека, и искушенного в Торе, и обладателя возвышенных качеств, и состоящего в каком-никаком родстве с двумя известными раввинами?! Однако к чему мне говорить с тобой? Ведь ты тоже такой, как он, ведь если бы ты не был такой же, разве ты бы знался с ним? А рабби Хаим, рабби Хаим?! Со славословием Всевышнему на устах и обоюдоострым мечом в руках?! Так неужели оттого, что он – неподкупный (чего мы не можем сказать о всех других раввинах), властен он выговаривать мне из-за женщины, которую наущают злые люди не давать согласия на развод со мной? Хочешь ты или не хочешь, получишь ты гет в руки. Слава Богу, Иерусалим полон раввинами и писцами, и посланца, который доставит гет, найти не так уж трудно. Я не завидую тебе, Гитчи, я не завидую тебе. Даже стертого асимона я не дам тебе. Сейчас, мирным путем, готов я дать тебе, потом – фигу тебе! Ведь ты знаком с ребецн? Подумай, разве не замечательно, что я хочу жениться на ней? И ты обязан поговорить о ней с Ляйхтпусом, чтобы он не стоял у меня на дороге. На пользу это ему не пойдет. Если я ничего не значу в его глазах, зато считаются со мной у консула. И не говори: так ведь Ляйхтпус – «русский» и что может австро-венгерский консул сделать русскому? Консул, если захочет – сможет. И не думай, что я пошел с тобой ради тебя – просто ты попался мне навстречу, так я и пошел с тобой, чтобы не позорить тебя».

Понял Ицхак, что куда бы он ни свернул, везде одно и то же. То попадается ему навстречу человек, который хочет отговорить его от принятого решения, то прилип к нему просто невыносимый человек. И он не знал, что все эти задержки были для него к добру. Каким образом? Рядом с вокзалом находилась большая пивная Рихарда Вагнера. Вчера нанял Рихард Вагнер маляра покрасить мебель. Напился маляр и оставил свою работу посередине. Пошел Рихард Вагнер поискать себе для работы еврея, непьющего. Увидел Ицхака и пригласил его. Пошел Ицхак к хозяину дома, у которого оставил свои вещи, и отослал их в гостиницу с носильщиком, а с собой взял свои рабочие принадлежности и пошел к Рихарду Вагнеру.

Рихард Вагнер – человек маленького роста с черными густыми волосами; и живот его почти достает до подбородка, и лицо – синюшное, и усы закручены с двух сторон и почти касаются глаз; а глаза его, как у египетских танцовщиц, которые подмигивают во все стороны на абсолютно неподвижном лице; а голос его как бы исходит из его пупка и похож на окрик. В отличие от него, его жена высокая и худая, и волосы у нее жидкие, и лицо распаленное, как печь из кирпича, и что-то вроде напева сопровождает ее речь, как у женщины, приходящей в себя после внезапного испуга. Оба родились в Эрец – родители их прибыли в Святую Землю, чтобы жить здесь в святости. Все то время, пока старики были живы, она работала вместе со своим отцом, который делал кареты и телеги, а Рихард изготавливал со своим отцом вино для священников. Когда умерли старики, оставила она – свое ремесло, и оставил он – свое ремесло, и открыли они пивную, дающую заработок легкий и веселый.