Ученик пекаря - Джулия Джонс

Он вырвался и встал, бормоча что-то неразборчивое. Ему явно хотелось уйти как можно скорее, но хмельное тело не слушалось. Таул попытался ему помочь, но тот завопил:

— Не касайся меня, дьявол.

Люди в таверне, как видно, привыкли к его выходкам и остались безучастны.

Таул опять схватил пьяницу за руку:

— Почему ты бежишь от меня?

— Пусти, — прорычал тот с пеной у рта, пытаясь высвободить руку. — Пусти, я хочу уйти.

— Но почему?

— Ларн! У тебя в глазах печать Ларна.

Таул отпустил пьяницу, и тот побрел прочь.

На ходу Мелли ощутила знакомую боль в грудях и животе, означавшую начало месячных. Ее странно порадовало это напоминание о ее женской природе: оно придавало устойчивость и постоянство жизни, которой недоставало и того, и другого. Месячные казались ей символом надежды и обновления. Их предсказуемый приход вселял утешение.

Кроме того, они напоминали Мелли, что она уже женщина, а не ребенок, и хозяйка своей судьбы. Здесь, вдали от замка, она может выбрать собственную дорогу и вольна решать, сколь быстро идти по ней.

Мелли повернула обратно к дому, плотнее запахнувшись в одеяло. Она дойдет с Джеком до Анниса, не дальше. У нее своя судьба, а у Джека — своя, и очень сильная, и, если Мелли не поостережется, судьба Джека поглотит ее собственную.

Пасмурное небо нависало над головой, обещая дождь, но не разражаясь им. К старой жизни в замке возврата нет. Прошедшие недели изменили Мелли во многом. Она уже не та девушка, что когда-то заплетала косы, думая о том, какая лента ей больше к лицу. Она много пережила и выстояла. И не только выстояла, но окрепла и ожила.

Приподняв заржавленную щеколду, она вошла в дом. Старуха, так и не назвавшая им своего имени, о котором они, впрочем, и не спрашивали, врачевала раны Джека. Он сидел обнаженный до пояса, и свет очага играл на его коже. Он выглядел сильным и красивым. Он тоже изменился, подумала Мелли, — это уже не тот неуклюжий мальчишка, что бросился ей на помощь много недель тому назад.

Мелли вдруг вздрогнула, несмотря на тепло очага. Ей стало холодно, и ее руки покрылись гусиной кожей. Она ясно увидела перед собой тревожное будущее, ожидающее Джека. Она увидела какой-то храм, какой-то город и человека с золотыми волосами. Образы обступили ее, точно нищие на рынке: видения крови, войны, смерти и родов. На краткий миг она увидела в этой круговерти и себя. Усилием воли она вернулась в настоящее, охмелевшая от вина судьбы и напуганная его послевкусием. Стараясь скрыть свое смятение, она подошла к Джеку и сняла с себя одеяло.

— Возьми, — проговорила она, подав одеяло ему, — закутайся.

Он заметил, что она встревожена, и взял ее за руку.

— Что с тобой, Мелли? Чего ты испугалась?

— Спроси лучше, за кого я испугалась. — И она отвернулась, не смея взглянуть в его карие глаза.

Мелли стала рядом со старухой у очага, стараясь согреться. Женщина понимающе посмотрела на нее.

— Тебе надо выпить травяного чая, милая, он согреет тебя и освежит.

— Не люблю я травяного чая.

— Но тебе он необходим. — Старуха понизила голос. — У тебя месячные, и чай поможет тебе разжаться.

— Хорошо. — Мелли почувствовала слабость, и ей захотелось сесть.

— Присядь-ка. А тебе, паренек, не худо бы выйти на воздух. Только от дома далеко не отходи.

Джек надел куртку и вышел, а хозяйка принялась готовить чай.

Мелли потеряла счет травам, которые та сыпала на полотняную тряпицу. Мелли не знала даже, как некоторые называются. Ловкие пальцы старухи резали, перебирали, обрывали листья. Отобрав нужное, она взяла тряпицу за уголки и завязала нитью, сделав мешочек, который погрузила в горшок с кипящей водой. Дав отвару покипеть еще с минуту, она сняла его с огня.

— Пусть настоится немного — тогда он принесет больше пользы. — Старуха подошла и села рядом с Мелли. — Моя мать говаривала, что истории лучше всего рассказывать, пока чай заваривается. — Ее светло-голубые глаза пристально смотрели на Мелли.

— Мне нечего рассказать, — сказала та, не глядя на нее. Старуха, как видно, такого ответа и ждала.

— Тогда я расскажу тебе одну историю, — просто сказала она. — У меня была когда-то сестра — ничуть не похожая на меня, красивая и добрая. Смех ее радовал сердце.

Месячные у нее начались поздно, позже, чем у всех прочих девушек в деревне, и с их приходом она сделалась совсем другой. Она стала беспокойной, она сторонилась нас — даже меня, родной сестры, нежно любившей ее. У нее начались видения, ей стали сниться страшные сны: каждую ночь она просыпалась с криком, вещая о грядущих бедствиях. Днем же она впадала в транс — ведет себя, бывало, как обычно и вдруг погрузится в забытье. Очнувшись, она предсказывала, что случится в деревне: которая из девушек забеременеет, чьи свиньи захворают и когда пойдет дождь. Она даже смерть нашей матери предсказала — и очень мучилась, бедняжка.

Мы старались скрывать все это от односельчан, но вскоре поползли слухи. Сначала люди обращались к ней за предсказаниями, даже деньги предлагали, хотя она их никогда не брала. Но в будущем всегда таится больше дурного, нежели хорошего, и люди, озлившись, стали обвинять в этом сестру. Ее стали травить и обзывали ведьмой.

Однажды мужчины поймали ее около дома и избили до полусмерти. — Старуха утерла слезы. — Превратили ее красивое лицо в распухшую синюю маску, сломали ей обе руки и ребра. Она все-таки дотащилась до отцовской усадьбы — я и по сей день не знаю как. Меня послали за знахаркой. Но когда я вернулась с нею, сестра умерла. — Старуха глубоко вздохнула. — Ты, верно, спрашиваешь себя, зачем я рассказала тебе эту историю?

— Да, меня удивляет это, — с холодком ответила Мелли.

— Знахарка, увидев, что ничем уже не может помочь сестре, стала утешать меня. Она наказывала мне не думать о сестре дурно, что бы ни говорили люди. Она сказала, что все женщины с началом месячных обретают способность предсказывать будущее, и у некоторых она проявляется сильнее, чем у других. То, что произошло с моей сестрой, бывает не часто, но почти все женщины временами испытывают нечто подобное. Кого-то посещает прозрение, кто-то испытывает предчувствие — и эти явления особенно сильны, когда женщина теряет свою кровь. Это заложено в женской природе, и бояться этого не надо.

Старуха, избавив Мелли от необходимости отвечать, встала и разлила чай, источавший чудеснейший аромат.

— Выпей, — сказал она, ставя перед Мелли дымящуюся чашку, — и тебе станет легче.

Мелли отпила глоток — вкус был вовсе не таким, как она ожидала.

— Ну что, хорошо? — спросила старуха.

— Очень. Совсем не похож на тот, что... — Мелли хотела сказать «что заваривали в замке», но удержалась. Старуха нарушила неловкое молчание: