Девилз-Крик - Тодд Кейслинг

и вновь воспарил над костром. Вдоль всей Мэйн-стрит, насколько хватало глаз, извивались и корчились друг на друге обнаженные тела, без устали совокупляясь посреди огненного моря.

– Довольно, – произнес он, и они подчинились своему спасителю. На Мэйн-стрит воцарилась тишина, и было слышно лишь доносящееся с соседней улицы религиозное песнопение стауфордской молодежи. Джейкоб верховодил ими всеми, как ангел-мститель, коим только и мечтал быть его отец.

– Путь Избранных закален огнем, освящен кровью и проложен по костям проклятых. – Он поднял свободную руку в воздух, как он делал каждое воскресное утро, расхаживая взад и вперед возле кафедры. – Вы любите вашего господа?

Жители Стауфорда подняли руки.

– Да!

– Вы все страдали ради своего спасения, но я спрашиваю вас, братья и сестры, готовы ли вы умереть во имя своего господа?

Молящиеся темной воле упали на колени, их разум кишел земляной заразой, их сердца были шевелящимися гнездами черных червей.

– Да!

– Войдете ли вы в адский огонь, чтобы искупить свои грехи? Будете ли отрывать свою плоть и вырезать раскаяние на своих костях? – Он поднял горящего идола, завещая своему господу очередную жертву. – Скормите ли богу свою душу, чтобы утолить его голод. Сделаете ли это?

– Аллилуйя, – скандировала толпа, снова поднимаясь на ноги.

Джейкоб улыбнулся.

– Тогда я взываю к вам, братья и сестры, докажете ли вы свою преданность?

– Аминь, – произнесли они, и тысячи голосов эхом отозвались в огненном зале последней живой артерии Стауфорда. – Твоя воля и Старые Обычаи неразделимы, отец Джейкоб.

Один за другим жители Стауфорда стали добровольно входить в пламя своего горящего города. Они не кричали от боли, вместо этого пели старые церковные гимны.

– О, дайте мне ту старинную веру, – распевали они на фоне треска адского огня, их плоть пузырилась, чернела, медленно слезала с костей. – Ее мне хватит вполне!

Лаура Тремли поднялась на ноги, держась за открытую дверь машины. По ногам у нее текла кровь, отчего больничный халат прилип к бедрам. Она медленно подошла к краю костра, подняла руки к огню и медленно вошла в пекло. Поймав взгляд Джейкоба, бросилась на груду углей.

Джейкоб смотрел, как она горит, пока ее тело не превратилось в пепел. Своего бога я люблю больше.

5

Имоджин приблизилась к заметно уменьшившейся в размерах прогалине, посреди которой стоял заросший, возвышающийся над лесом холм. Каменные плиты, которыми они в свое время обозначили путь к нему, все еще лежали там, опутанные высокой травой. Также осталось несколько держателей для факелов, торчащих из земли, словно сломанные кости.

Когда она была маленькой девочкой, отец рассказывал ей истории о загородных лесах, о том, что в них обитают живые тени. Став взрослой, она думала, что рассказы отца имели одну цель: напугать маленькую девочку, чтобы она не уходила далеко от дома. Теперь она знала правду, воочию узрев фигуры, бродящие среди деревьев, пустоту, обретающую форму.

Она стояла на прогалине одна, прислушиваясь к тишине. Здесь не было ни щебетания птиц, ни стрекота сверчков, цикад или саранчи. Здесь, вокруг нее, царила лишь пустота, и с проницательностью, дарованной могилой, она, наконец, поняла смысл историй своего детства. С ветвей самых высоких деревьев стекали тени, съеживались, уклоняясь от падающего света, наблюдали за ней из безопасного леса. Их глаза мерцали, голоса напоминали шелест волн, разбивающихся о берег, а из глубины земли доносился вибрирующий гул.

Добро пожаловать домой. Твой господь так долго ждал твоего возвращения, дитя.

Собравшись с духом, Имоджин импульсивно вдохнула воздух в мертвые легкие и двинулась через заросли вперед. Почва перед ней шевелилась, киша снующими насекомыми и другими гадами, выгнанными на поверхность подземным гулом. Черные черви тянулись из-под земли, скользя по ее лодыжкам. Муравьи ползали друг по другу, к ним присоединялись многоножки и жуки, образуя извивающуюся реку панцирей и конечностей на всем пути вверх по холму. Они хрустели под ногами, пока она шла к вершине.

Чего ты надеешься добиться, дитя?

– Твоего конца.

Земля загрохотала, задрожала от низкого смеха множества диссонирующих голосов, воскликнувших как один, высмеивая ее цель, ее стремление.

Здесь тебе делать нечего, дитя. Мой сын победил. Твое путешествие напрасно.

Насекомые тонули в вязкой жиже, сочащейся из почвы, образующей черную реку, которая текла по склону холма подобно лаве. Имоджин шла, чувствуя, как насекомые щекочут ее кожу, а под ногами плещется грязь. Она уже испытывала подобное ощущение раньше, задолго до того, как родились Джеки и остальные.

Ты помнишь Старые Обычаи. Узрев, ты уже не можешь не видеть, не можешь не знать. Твой господь всегда с тобой, всегда.

Перед ней будто замелькал фильм, снятый в режиме замедленной съемки, эти кадры вызывали лишь горячее сожаление, смятение и ненависть. Пастор Джейкоб провозгласил особую проповедь. Прибыв, все они увидели церковь, сияющую в свете ламп, их верного пастора, сидящего за кафедрой, в одежде, покрытой грязью и пятнами пота. В центре пола зияла огромная дыра, скамьи отодвинуты, вокруг были разбросаны инструменты и лежали груды земли.

«Под нами есть храм, агнцы мои. Истинный храм нашей веры. А на его стенах написан завет гораздо более древний, чем тот, который я проповедовал вам каждое воскресенье. Я хочу показать вам, если позволите».

Она безмолвно произносила его слова, поднимаясь по склону холма, устланному черным ковром греха, и вспоминая момент, когда совершила свою величайшую ошибку. Перед лицом его безумия она, как и все остальные, выбрала молчание. И это решение стоило ей Лауры, едва не стоило Джеки и, в конце концов, стоило ей жизни.

О, дитя, ты так охотно вошла в мой храм.

Имоджин задрала голову, внимательно посмотрев на вершину холма. Да, она последовала за своими друзьями