Баффетт. Биография самого известного инвестора в мире - Элис Шрёдер

клиент, он, подобно члену Коллегии кардиналов, восседавшему по правую руку от Папы Римского, был первым в очереди, когда правительство продавало долговые обязательства.

Только первичные дилеры могли покупать облигации непосредственно у правительства. Все остальные должны были подавать заявки через первичных дилеров, которые выступали в качестве брокеров. Это давало им влияние и огромную долю рынка. Зная потребности как своих клиентов, так и правительства, дилеры извлекали прибыль из разрыва между спросом и предложением. Но полномочия предполагали соразмерное доверие. Правительство ожидало от первичных дилеров, что они будут вести себя как кардиналы, совершающие мессу. Они первыми пили из чаши причастия, но не должны были напиваться и смущать церковь.

По мере приближения аукциона первичные дилеры обзванивали клиентов, чтобы определить их потребность в облигациях. Мнение Мозера о состоянии спроса влияло на размеры закупок Salomon.

Интересы Казначейства и дилеров в отношении цен и объемов продаж были противоположными, создавая на рынке внутреннюю напряженность. Казначейство выставляло на аукцион ограниченное количество облигаций и хотело получить за них самую высокую цену. В это время дилеры хотели заплатить ровно столько, чтобы на аукционе заполучить самую большой кусок, но не больше, чем необходимо, поскольку иначе это могло уменьшить прибыль при перепродаже. Ставки были настолько тонко откалиброваны, что трейдеры оперировали приращениями в 1/1000 долю доллара. Это казалось копейками, но даже такая доля от достаточного количества долларов выливалась в целое состояние. На 100 миллионов она составляла 100 тысяч долларов, а на миллиард – достигала 1 миллиона. Поскольку государственные облигации были менее доходными, чем ипотечные и корпоративные, казначейские облигации торговались пакетами такого размера, чтобы дилеры и управляющие деньгами имели возможность хорошо на них заработать.

Правительству, в свою очередь, необходимо было работать с крупными дилерами, которые знали рынок и имели возможность распространять большое количество облигаций. Самым крупным из таких дилеров для правительства стала Salomon. В начале 1980-х годов Казначейство разрешало любой фирме покупать до половины выпуска облигаций на свой счет. Salomon обычно «захватывала» аукцион, а затем удерживала облигации достаточно долго, чтобы выдавить всех, кто в короткую продавал казначейские облигации, делая ставку на то, что цены упадут. Таким образом, облигации, которые могли бы купить продавцы для покрытия своих позиций в короткую, быстро заканчивались. Цены при этом взлетали вверх, и торговый зал разражался радостными криками. Salomon, торжествуя по поводу своих огромных прибылей, царствовал на Уолл-стрит. Захват аукциона позволял увеличить обычно невысокую прибыль по государственным облигациям, а над некогда скучной секцией, где сидели за своими столами скромные торговцы государственными облигациями, стелилось дурманящее марево тестостерона.

Позже в ответ на ропот недовольства Казначейство снизило лимит, заявив, что ни один отдельно взятый дилер не вправе покупать более 35 % выпуска. Это усложняло захват аукциона. Небольшие захваты по-прежнему случались, но Salomon больше не владел рынком безраздельно. Это новое правило было непопулярным в Salomon. Поскольку общее количество заявок превышало объем предложения облигаций, Казначейство распределяло их пропорционально между всеми. Таким образом, фирма, которая хотела получить 35 %, должна была подать заявку на количество, превышающее эту долю. Трюк состоял в том, чтобы угадать размер превышения.

После снижения лимита получать прибыль в отделе гособлигаций Salomon стало труднее во многих отношениях. Однако марево тестостерона не развеялось. В 1990 году Мозер дважды испытывал терпение Казначейства, выставив заявку на количество облигаций, превышающее весь объем выпуска. Майкл Бэшем, который заведовал аукционами, попросил его больше так не делать. Мозера отправили на «завтрак извинений» с Бобом Глаубером, заместителем министра финансов. Он выдавил из себя несколько слов, но не извинился прямо. Он стоял на том, что завышение ставок было в интересах правительства, поскольку это увеличивало спрос на облигации[863]. Бэшем не сменил гнев на милость и поменял правила: теперь ни одна фирма не могла выставить заявку более чем на 35 %. Ограничение на заявки означало, что Salomon теперь вполне могла не выработать весь свой лимит облигаций в 35 %.

Теперь Фойерштейн зачитывал Баффетту копию пресс-релиза Salomon, который должен был выйти на следующее утро и о котором накануне вечером оповещали всех членов совета директоров. В пресс-релизе описывалось, как Мозер отреагировал на перепалку с Бэшемом: он подал несанкционированные заявки, превышающие установленный правительством лимит, на аукционах в декабре 1990 года и феврале 1991 года.

Фойерштейн изложил Баффетту последовательность событий и сообщил, что уже обсудил это с Мангером[864]. Мангер сказал ему, что люди постоянно тянут кота за хвост[865]. Баффетт узнал мангеровское выражение, которое подразумевало прокрастинацию, но не сильно обеспокоился. Ничего более из продолжительной беседы с Мангером Фойерштейн не упомянул, и Баффетт не стал размышлять, при чем здесь кот. Через семь или восемь минут он положил трубку, понимая, что это не те новости, на которые он рассчитывал. Но не имея острой потребности, Уоррен не стал немедленно звонить Мангеру. Он решил, что свяжется с ним в выходные.

Поздно вечером Джон Гутфройнд вместе со Штраусом переговорил с Ричардом Бриденом и Биллом Маклукасом, высокопоставленными чиновниками Комиссии по ценным бумагам и биржам. Также они позвонили Джеральду Корригану, президенту нью-йоркского отделения Федеральной резервной системы.

Опираясь на «говорящие» документы, Гутфройнд и Штраус рассказали Бридену, Маклукасу и Корригану более подробную историю, чем только что выслушал совет директоров Salomon. Мозер не просто превысил заявку. Чтобы обойти ограничение в 35 %, в феврале 1991 года он выставил на аукционе Казначейства фальшивую заявку на имя клиента и припрятал полученные облигации на счете Salomon. Более того, на самом деле речь шла даже не об одной фальшивой заявке. В компании этого не заметили, как уверял Гутфройнд, по недосмотру. В это время Комиссия по ценным бумагам и биржам вместе с Казначейством проводила расследование в отношении Мозера, который спровоцировал дефицит на майском аукционе по продаже двухлетних облигаций. Его действия находились под пристальным вниманием регулирующих органов. То же самое должно было происходить и в Salomon. Как можно было допустить такой недосмотр? Теперь регуляторам предстояло задуматься, не указывает ли случившееся на серьезную системную проблему в компании.

Такие признания должны были сильно озадачить Казначейство и Федеральную резервную систему. Корриган был шокирован тем, что компания до сих пор не уволила Мозера и не разработала программу по исправлению ситуации, усилив меры контроля. Он ожидал, что о чем-то подобном будет объявлено в течение двадцати четырех или сорока восьми часов, после чего придется какое-то время наблюдать за компанией, пока не станет ясно, что подобного больше не повторится. Корриган сказал Гутфройнду и Штраусу, что они обязаны немедленно опубликовать эту информацию. Основываясь на том, что