Мемуары - Филипп де Коммин

По этой причине король пошел дальше, направляясь в земли флорентийцев, чтобы либо вынудить их встать за него, либо захватить их слабые города, дабы расположиться там на уже начинавшуюся зиму. Некоторые небольшие города выступили за него, в том числе и Лукка, враг флорентийцев, и выразили королю полную покорность и готовность служить. Советы герцога Миланского преследовали две цели – не допустить в этот сезон дальнейшего продвижения короля и заполучить Пизу, большой прекрасный город, и Сарцану с Пьетрасантой.

Два последних города принадлежали ранее генуэзцам, но были во времена Лоренцо Медичи захвачены флорентийцами.

Король двинулся через Понтремоли, принадлежавший герцогу Миланскому, и осадил Сарцану, очень сильный замок, самый лучший у флорентийцев, но плохо обеспеченный припасами из-за их ожесточенных распрей. Но, кроме того, если говорить правду, флорентийцы вообще неохотно выступали против Французского дома, чьими верными слугами и сторонниками они были во все времена как по причине своих торговых дел во Франции, так и потому, чта принадлежали к гвельфам. Если бы крепость была хорошо снабжена, то королевская армия потерпела бы неудачу, поскольку это был бесплодный и горный край, где не было никакого продовольствия и к тому же все было завалено снегом. Он простоял там всего лишь три дня [486], и еще до того, как крепость сдалась, туда прибыл герцог Миланский, приехавший через Понтремоли, где горожане и его гарнизон затеяли большую драку с нашими немцами [487] которыми командовал один человек по имени Бюзе, и убили нескольких из них. Хотя я и не присутствовал при этом, я знаю это со слов короля, герцога и других людей. Эта драка привела в дальнейшем к большим затруднениям для нас, о чем Вы позднее услышите.

Тем временем во Флоренции начались волнения и горожане стали говорить, что они не хотят испытывать на себе опасную ненависть короля и герцога Миланского, который постоянно держал посольство в городе, и они избрали 15 или 16 человек, чтобы направить их к королю. И Пьеро Медичи согласился послать их; правда, у него и выхода иного не было при том положении дел, ибо флорентийцы были бы разбиты, поскольку в городе был небольшой запас продовольствия и они понятия не имели, что такое война. Когда эти послы прибыли, то изъявили согласие принять короля во Флоренции и сделали разные предложения; для большинства из них важно было только одно – чтобы король пришел и дал им возможность изгнать Пьеро Медичи, и им казалось, что они нашли доброе взаимопонимание с теми приближенными короля, кто руководил тогда его делами и кого я довольно часто называл.

А в то же время названный Пьеро вел переговоры и через одного своего служащего по имени Лоренцо Спинелли, который был управляющим его банком в Лионе, – человека, известного в своем мире и долго прожившего во Франции; но о делах при нашем дворе он не мог иметь никакого понятия, впрочем, как и те, кто при нем состоял, – столь часто там происходили перемены. И договаривался он с теми, кто ненавидел стоявших у власти [488], т. е. с монсеньором де Брессом, ставшим позднее герцогом Савойским, и монсеньором де Мьоланом, камергером короля и губернатором Дофине. А вскоре после этого к королю прибыл и сам Пьеро, чтобы дать ответ на заданные запросы; как мне рассказывали, Пьеро Медичи чувствовал, что погубит себя, если не выполнит желание короля, и потому хотел заслужить его добрую милость и в этом опередить других.

По его прибытии ему навстречу были посланы монсеньор де Пьен, уроженец Фландрии, камергер короля, и генеральный сборщик Брисоне, которого я уже часто упоминал. Они сказали ему, что хотят получить в свое распоряжение Сарцану, и он немедленно дал согласие. Кроме того, они попросили его передать королю Пизу, Ливорно, Пьетрасанту и Рипафратту. Он на все согласился, не переговорив со своими спутниками, которые хорошо знали, что король уже расположился на отдых в Пизе; однако, они не думали, что король оставит за собой эти города, составлявшие всю мощь их государства. Мне рассказывали об этом те, кто вел переговоры с Пьеро, и при мне они смеялись над ним и удивлялись, как это он так быстро согласился на столь большие уступки, на какие они и не рассчитывали.

Итак, король вошел в Пизу, а вышеназванные вернулись во Флоренцию; Пьеро велел устроить жилище для короля в своем доме, который был самым прекрасным из домов горожан или купцов, какой мне только приходилось видеть, и обставлен он был так, как ни у одного другого человека этого сословия во всем мире.

Однако нужно сказать несколько слов о герцоге Миланском, который уже хотел выпроводить короля из Италии, надеясь извлечь из этого выгоду, оставив за собой те города, что взял король. Он очень торопил короля с передачей ему Сарцаны и Пьетрасанты, говоря, что они принадлежат генуэзцам, и ссудил ему в то время 30 тысяч дукатов; об этом займе он рассказал мне и позднее некоторым другим, чтобы заручиться нашим обещанием вернуть его. Получив отказ короля, он уехал на диво сердитым, сказав, что дела призывают его обратно; никогда после этого король его уже не видел, но он оставил мессира Галеаццо да Сан-Северино при короле, полагая, что тот и граф Карло да Бельджойозо будут присутствовать на всех советах.

Пока король находился в Пизе, названный мессир Галеаццо по указанию своего господина собрал в своем доме влиятельных жителей города и посоветовал им восстать против флорентийцев и обратиться к королю с просьбой дать им свободу, надеясь, что таким способом Пиза окажется в руках герцога Миланского, которому она некогда и принадлежала, во времена герцога Джана-Галеаццо, первого под этим именем в Миланском доме, страшного и злого тирана, но тем не менее весьма почитаемого. Его останки покоятся в картезианском монастыре Павии, возле парка, над большим алтарем, куда поднимаются по лестнице. Мне показывали их (т. е. его кости, которые пахли так, как им и положено) монахи-картезианцы. Один из них, уроженец Борго, назвал его при мне святым, и я спросил у него на ушко, почему он зовет его святым, если вокруг него нарисованы гербы многих незаконно захваченных им городов, на которые он не имел никаких прав (его изображение на коне, высеченное из камня, возвышалось над алтарем, и останки находились под ногами коня) ; и тот тихо ответил: «Мы здесь у себя зовем святыми всех, кто делает нам добро». Ведь он построил им эту прекрасную картезианскую церковь, всю из чудного мрамора, которая является самой красивом, какую только мне когда-либо приходилось видеть.

В продолжение нужно сказать, что мессир Галеаццо мечтал о власти. И, как я думаю, герцог Миланский, на чьей незаконной дочери он был женат, обнадеживал его, выказывая желание сделать его своим преемником, как если бы тот был его сыном, поскольку у герцога не было взрослых детей. Флорентийцы очень жестоко обращались с пизанцами, словно с рабами; они завоевали их около 100 лет назад, в тот год, когда венецианцы захватили Падую, положив начало своим владениям на материке[489]. Эти два города, примерно равные по числу жителей, оказались в одинаковом положении, они были старыми врагами своих завоевателей, вражда с которыми началась задолго до их покорения. Пизанцы собрали совет, и, согласившись с тем, что предложил им сделать столь могущественный человек, как мессир Галеаццо, они после заседания, чтобы добиться свободы, большой толпой вышли навстречу королю, шедшему к мессе, и все, как мужчины, так и женщины, стали кричать: «Свобода! Свобода!», умоляя его со слезами на глазах даровать им ее. Один докладчик и советник парламента в Дофине по имени Рабо, шедший перед королем, сказал ему – то ли выполняя чье-то поручение, то ли свое обещание, а может, и не понимая, чего они просят, – что они достойны сострадания ввиду жестокого обращения с ними и что им нужно пожаловать то, чего они добиваются. И король, даже не понимавший, что значит это слово «свобода» и не способный, естественно, дать им ее, так как город не принадлежал ему и он был там лишь дружески принят, когда оказался в большой нужде, – король, который едва начинал постигать беды Италии и понимать, как обращаются государи и коммуны со своими подданными, ответил, что будет рад сделать это. Советник, названный мною, передал им его слова, и народ сразу же закричал: «Ноэль!»[490]. Они бросились к очень красивому мосту через реку Арно и сбросили на землю большого льва, стоявшего на массивном постаменте из мрамора при входе на мост и называвшегося Мардзокко (он символизировал флорентийскую синьорию), а затем столкнули его в реку; а на этом постаменте позднее поставили изображение короля Франции, с мечом в руке и попирающего своим конем Мардзокко, т. е. льва. Впоследствии, когда в город вошел римский король, они поступили со статуей короля так же, как и со львом. Но таково уж свойство народа в Италии – угождать более сильным; однако с ним так дурно обращались и обращаются, что он заслуживает извинения.