Долгорукова - Валентин Азерников

Он сел в карету. Отчего-то бились в нём лестные тютчевские строчки: «Царь благодушный, царь с евангельской душою, с любовью к ближнему святою...» Он не пренебрегал любовию к ближнему, отнюдь! И любовью к России. Но как совместить эту христианскую любовь с ненавистью тех, кто сеет ненависть и смерть якобы во имя любви к народу, к России? Кто, отталкиваемый народом, вещает от его имени?

«С любовью к ближнему святою», — всё ещё звучало в нём, когда карета, миновав Инженерную улицу, выехала на Екатерининский канал. Замер по команде «смирно!» взвод «павлонов» — юнкеров Павловского училища, Александр машинально улыбнулся, но розовые мальчишеские лица мелькнули и пропали.

«Отчего это Катя не появилась? — думал он, постепенно задрёмывая под равномерное покачивание кареты. — Она всё ещё слишком дичится и старается не выходить на люди... Впрочем, наш брак доселе не обнародован... Сенат получил указ...»

Оглушительный грохот заставил его встрепенуться. И в то же мгновение он был силою выброшен из кареты. Она была смята взрывом словно картонная коробка.

«Жив! Слава Богу жив! — он машинально перекрестился. — Господь хранит!»

Конные казаки бились в последних конвульсиях среди сметённого мокрого снега. Толпа сбегалась, окружая место взрыва. Бомбист был схвачен и едва ли не растерзан. Это был ещё совсем молодой человек, студент по обличью.

   — Ваше величество, вы целы, — полковник Дворжицкий из охраны вытянулся перед ним. — Умоляю, прошу — садитесь в сани.

   — Господь меня хранит, — ответил Александр — Не впервой...

Он должен был непременно поглядеть на бомбиста, как было в те, прошлые разы, с Каракозовым, Соловьёвым, Березовским... Тогда, как и теперь, он уже почитал себя в безопасности. Народ охранит, оборонит, а Господь простёр над ним свою зиждительную руку...

   — Ваше величество, Государь, умоляю вас — садитесь в сани. — Сани были уж рядом.

   — Нет-нет, я должен взглянуть на этого негодяя, — Александр обрёл привычное хладнокровие. — Подожди меня здесь. И пусть немедля вызовут докторов и карету для раненых...

   — И убитых, — подсказал полковник. — Погибло несколько...

Бомбист был невзрачен. Окружённый рычащей толпой, он показался Александру совсем мальчишкой. Его уже сильно помяли и наверняка бы растерзали, не будь рядом полицейских, вцепившихся в рукава его драпового осеннего пальто.

   — Экий мерзавец, — пробормотал Александр. — Будешь повешен.

   — С вами вместе, — вытолкнул бомбист разбитыми губами.

Александр повернулся и направился к саням — дерзкий, все они такие.

И вдруг снова грохнуло. Этот грохот был последним, что отпечаталось в сознании. Свет померк.

Жизнь кончилась.

Глава двадцать вторая и последняя

НЕТ БОЛЕ БЛАГОДУШНОГО ЦАРЯ

Окапываются дворцы, запрещается ходить по их панелям;

Временный совет при градоначальнике воображает, что

он призван управлять полицией и самим градоначальником;

министр внутренних дел стушевался и даже не обнаруживает

никакого участия в делах охранения или восстановления

общественного порядка в столице...

Быстро катится шар по наклонной плоскости и

надтрескивается. Ко всему нужно быть готовым.

Да будет воля Господня!

   — Са-ша!

   — Са-ша!!!

Присутствовавшие оцепенели, окаменели, казалось, перестали дышать.

Саша? К кому это относилось? Неужто к монарху, повелителю Российской империи?

Крик перешёл в истерическое рыдание. Светлейшая княгиня Юрьевская ползала на коленях возле того, кто ещё недавно был императором и самодержцем Всероссийским Александром II, Освободителем...

Она покрывала поцелуями окровавленное лицо, взывая к нему, словно это безногое бесчувственное тело могло её услышать.

На лице ещё жили одни глаза. В них тлели последние искорки жизни. Но уж и они гасли.

Последняя конвульсия сотрясла тело, и глаза померкли. Катя приникла к ним губами, ещё на что-то надеясь, пытаясь уловить последнее тепло. И, застонав, потеряла сознание.

Её унесли.

Сергей Петрович Боткин наклонился над государем, затем выпрямился, взглянул на часы и проговорил:

   — Три часа тридцать пять минут пополудни. Его величество скончался.

   — Ле руа е морт. Вив ле руа, — как бы про себя пробормотал великий князь Константин Николаевич.

«Ле руа» был тут же, в кабинете. Рядом с ним всхлипывала его супруга, с этой минуты императрица Мария Фёдоровна. Оцепенело помаргивали глазами сыновья покойного Владимир и Михаил, другие члены царской фамилии, министры.

Новое царствование начиналось с трагедии. И ни у кого язык не повернулся поздравить наследника-цесаревича, которому два дня назад исполнилось тридцать шесть, с восшествием на престол.

Повисло тяжёлое молчание. Его нарушали лишь сдержанные женские всхлипывания.

Молчал и сам наследник — отныне Александр III. Он был подавлен. Время от времени помаргивал покрасневшими глазами и прикладывал к ним надушенный платок. Его огромное тело вздрагивало от сдерживаемых рыданий.

Он был растерян и напуган. На него вдруг свалилась безмерная власть. И он пребывал в ошеломлении. Более всего хотелось ему скрыться, запереться в надёжном убежище. Там, где не смогут достать эти оголтелые террористы. Отсидеться, прийти в себя и понять, как жить дальше, с чего начать.

Наконец он разлепил уста и сказал министру двора графу Адлербергу:

   — Граф, распорядитесь... — указал глазами на обрубок, бывший некогда императором Александром II, его отцом.

Сергей Петрович Боткин и его коллеги, врачи придворного ведомства, столпившись, ждали, пока тело унесут, чтобы последовать за ним. Им предстояло составить акт о кончине императора, затем осуществить бальзамирование. Церемониал похорон состоится на сороковой день после кончины императора. Он будет погребён в Петропавловском соборе, рядом со своей супругой Марией Александровной, пережив её менее, чем на год. Такова жизнь...

Новый Александр испытал облегчение. К нему мало-помалу возвращалось самообладание. Он сказал Лорису:

   — Граф, распоряжайтесь, — почти то же, что и Адлербергу. Слов у него было мало, да и казались они ему в эти минуты лишними и неуместными. — Я отправляюсь в Гатчину, и всё, что сочтёте важным, присылайте туда.

Гатчина была надёжной крепостью. Она оборонит.

Первым нашёл его там Победоносцев. Наставник писал: «Не могу успокоиться от страшного потрясения... Думая о Вас в эти минуты, на кровавом пороге, через который Богу угодно провести Вас в новую судьбу Вашу, вся душа моя трепещет за Вас — страхом неведомого грядущего на Вас и на Россию, страхом великого несказанного бремени, которое на Вас ложится. Любя Вас, как человека, хотелось бы, как человека, спасти Вас от тяготы в привольную жизнь; но на это нет силы человеческой, ибо так благоволил Бог. Его была святая воля, чтобы Вы для этой судьбы родились на свет и чтобы брат Ваш возлюбленный, отходя к Нему, указал Вам на земле своё место».

Что-то неискренное, выспренное почудилось Александру в этом письме. Брат Коля, старший, товарищ его детских игр был предназначен наследовать престол. Его готовили к этому, да и был он, не в пример ему, собранней, любознательней и прилежней. Но Господь прибрал его к себе шестнадцать лет тому назад. И он, Саша, по старшинству, а отнюдь не по достоинствам занял его место. «Брат Ваш возлюбленный...» Не столь уж возлюбленный, если честно. Завидовал ему и хотел быть на его месте. И вот оказался...

Перст судьбы? Или трагическая случайность?

Лорис прислал донесение: «Квартира, из которой были 1 марта выданы двум злодеям снаряды, употреблённые ими в дело, открыта сегодня перед рассветом. Хозяин квартиры застрелился, жившая с ним молодая женщина арестована. Найдены два метательные снаряда и прокламация».

Александр брезгливо взял листок. «Кровавая трагедия, разыгравшаяся на Екатерининском канале, не была случайностью и ни для кого не была неожиданной... Из такого положения может быть два выхода: или революция, совершенно неизбежная, которую нельзя предотвратить никакими казнями, или добровольное обращение верховной власти к народу...»

Экая наглость! Ещё чего! Эти мерзавцы ставят мне условия!

Он вспомнил, что вечером того трагического дня Лорис спросил его, публиковать ли в «Правительственном вестнике» указ и манифест о преступлении к представительному правлению, подписанные отцом. Будучи в великом рассеянии, он машинально ответил: «Да-да, непременно, воля папа для меня священна». Но вскоре, опомнившись, велел Лорису обождать с публикацией. Восьмого марта было назначено чрезвычайное заседание Совета министров и Государственного совета. На этом заседании будет решено, что делать с проектом представительного правления. Теперь он казался Александру III предосудительным, по крайности преждевременным.