Избранное - Факир Байкурт

Очень долго тянулись ночи в номере хана. Еле-еле отец с дочерью дождались утра.

Садуллах принес чай. Джемиле чуточку отхлебнула.

В 7.00. Садуллах вышел из хана. Сел на маршрутное такси, идущее до печатного двора. Он уже забыл дорогу, забыл, где ему поворачивать. Опять стал спрашивать встречных. Наконец нашел улицу Айтен. Ровно ли восемь или нет, он не знал, но все равно постучал в дверь депутата от Ичеля. Постучал разок-другой, затем догадался и нажал на кнопку звонка. Долго-долго держал кнопку нажатой.

С распухшими руками, с мешками под глазами появился депутат от Ичеля. Поверх пижамы на нем была шерстяная куртка. Открыв дверь, он долго всматривался в Садуллаха и наконец проговорил:

— А-а-а, это ты? Чего так рано? Ну, входи, входи! Чего там! Как дела? Что сделал для дочери? Ты уж извини, вчера я лег очень поздно! Известное дело — работа! Проходи, садись вот здесь, я пойду сполосну лицо, это одна минута.

Садуллах присел в одно из кресел, что стояли в холле. Прождал он довольно долго, прежде чем с полотенцем на шее появился депутат.

— Очень вам сочувствую, бедолагам, — сказал он. — Просто ума не приложу, что с вами будет, вот с такими, как ты, одиночками… и у каждого еще больной на руках. И до чего же вы все бедны, дружище, ужас просто! Кто вас так ощипал, земляк? Или, как некоторые вот говорят, такая нищета у вас от лени? Очень худо вам живется, хуже некуда…

— Пошли тебе бог здоровья, — сказал Садуллах.

В холле был спертый тяжелый воздух. Должно быть, от застарелого запаха сигаретного дыма. Им все здесь было пропитано.

— Ваши дела надо решать не по одному, а, так сказать, оптом! И на это потребуется добрая сотня лет. Но твоей дочке не протянуть столько… Ну, что там рассуждать, займемся твоими делами. Послушай, я тебя спрашиваю, скажи-ка мне открыто, откровенно, чего ты ждешь от меня? Чем я могу помочь тебе? Ты пошел к Эрдогану-бею, тот скостил сумму наполовину, так теперь чего ты хочешь?

— Да будет Аллах к тебе милостив, да ниспошлет он тебе любовь народа, сделает тебя министром, премьер-министром! Эрдоган-бей скостил полторы тысячи, но полторы тысячи все же требует, а я не могу их достать. Здесь, в Анкаре, я будто бы среди бушующего моря, совсем растерялся, не знаю, что мне делать…

— Ты хочешь, чтобы я дал тебе денег?

— Мне очень стыдно, но… Но если бы ты дал мне эти деньги… до сентября… Валлахи, все продам-распродам, верну долг… Жалованье-то ведь у тебя большое, да увеличит его Аллах!..

Депутат от Ичеля внезапно разозлился:

— Не говори так! Не говори! Что за чушь ты несешь? Какое там жалованье? Ну что я получаю? Двенадцать тысяч четыреста! Ну, скажем, тринадцать тысяч. А ты знаешь, что остается у меня к концу месяца? Ничего! — Депутат от Ичеля хлопнул ладонью о ладонь и развел руки. — На чашку чаю не остается в кармане! Да, жалованье большое, но соответственно и расходы! В ресторане «Вашингтон» съесть одну отбивную — сорок, а то и пятьдесят бумажек. Захочешь поесть — меньше девяноста-ста не обходится! Пригласишь с собой двух приятелей, три человека — триста бумажек. Ну и выпить надо и все такое прочее случается. Положение обязывает. Вот смотри, к примеру, доктор Эрдоган-бей по моей записке три тысячи сбавляет до тысячи пятисот. Немало: на целую половину! А как это делается? С угощениями да выпивками. Ты его уважишь — он тебя уважит! Люди думают, что депутату много платят, а в сущности дело обстоит совсем не так. К тому же налоги! Сейчас, значит, ты просишь у меня тысячу пятьсот? Вах-вах-вах! Боже, как ты несправедлив ко мне! Не то что пять сотен, целых полторы тысячи! Ты у нас пожилой, уважаемый человек, участвовал в освободительной войне, мой земляк, я люблю Каргалы, не то, валлахи, просто прогнал бы тебя. Ну да ладно. Делать добро, так делать. Послушай, что я тебе скажу: я дам тебе еще одну записку, ты еще раз сходишь к доктору Эрдогану-бею, пусть он еще раз снизит плату. Пусть даже дочь твою примут совсем бесплатно… Когда народ беден, ох как трудно быть посланником народа, депутатом!

Он открыл ящик стола, вынул коробку с карточками. Взял карточку, написал, подписал, сунул в руки Садуллаху.

Садуллах смотрел на него. Всем своим видом он умолял дать ему денег.

— Да не смотри ты на меня! Говоришь, твоя дочь тяжело больна, так ступай же как можно скорее, повидайся с Эрдоганом-беем. Ступай, ступай, иншаллах, дело твое уладится! И уж извини меня…

Садуллаху ничего не оставалось, как встать. Он встал. Тяжело шагая, направился к остановке маршрутного такси. «Ах, Джемиле, Джемиле! Родная моя доченька! И зачем я притащил тебя сюда на своем горбу?! Лучше бы грузовик перевернулся и ты погибла. Ей-богу, лучше… — думал он. — Ах, мой Аллах распрекрасный, — обратился он мысленно к своему заступнику, — и ты нас забыл! Особенно меня, совсем забыл! До сих пор я не отступил ни от одного твоего повеления. Не ослушался ни одного твоего приказа. Выполнял все, что говорит твой мулла, аккуратно каждую пятницу ходил в мечеть! Посты и все прочее соблюдал как следует. Каждый год приносил тебе в жертву овец, а ты вот наслал такую тяжелую болезнь на мою дочь! И на меня наслал нищету горькую, беспросветную. На кого ж мне теперь надеяться?»

Когда подъехало маршрутное такси, он забился в самый уголок, карточку, что ему дал депутат, сунул в карман шаровар. Он не очень-то верил в успех повторного ходатайства, однако попытаться надо, других надежд у него нет. Эта — единственная. Наконец он добрался до хана.

— Снова дал мне карточку, говорит, сходи еще раз, может уменьшат плату, а может, и вообще бесплатно операцию сделают. Ну что ж, схожу — хоть какая-то надежда.

Мустафенди снова опустил взгляд на торчащий из ботинка палец. Тут же отвернулся.

— Ступай немедленно, глядишь — и все утрясется. Глядишь — и скажут: «Вези дочь, положим, сделаем операцию». Ступай сейчас же…

Садуллах посмотрел наверх.

— Поднимусь, погляжу, как она там, бедная моя Джемиле. Плохо, видно, ей совсем. А уж про детишек, что в деревне остались, и подумать страшно.

— Скорее ступай бери ее…

Левой рукой Джемиле держалась за железную койку и голову положила на эту руку. А правой давила на темя. Видна была только половина бледного лица. Платок сбился. В ухе поблескивало колечко с бирюзой. Такие же камушки виднелись на концах ее двух кос. Она была вся в поту. Садуллах с треском закрыл за собой дверь, осторожно поднял голову Джемиле, посмотрел горестно-горестно. Ему было очень тяжко. Джемиле раздвинула зубы, словно собираясь что-то сказать. Губы сухие, потрескавшиеся. В углах губ засохла пена. Зубы как будто заржавели. Язык не шевелится. С трудом она выдавила из себя:

— Поедем, оте-е-ц, поедем домой в нашу деревню! Я очень соскучилась по моей Шерфе. Оте-е-ц! Я истосковалась по моей Шерфе! Поедем в деревню, я совсем сгораю, оте-е-ц. — Она снова опустила голову на руку.

— Родненькая моя! — сказал Садуллах. — Держись! — Я виделся с депутатом от Ичеля. Он дал мне еще одну карточку. Иншаллах, на этот раз все уладится! Будь умницей. Я схожу в больницу. Скоро вернусь. Нигде не буду задерживаться, сразу же вернусь. Принести тебе чаю? Скажи, принести тебе чаю? — Он положил руку ей на плечо, встряхнул слегка — Скажи, принести тебе чаю?

— Не хочу, не на-а-до, — чуть слышно вымолвила Джемиле.

— Ладно, возьму тогда лимонада!

Садуллах сбежал вниз.

— Где мне взять бутылку лимонада? — спросил он Мустафенди. — Где же взять?

— Сходи в кафе, если не найдется лимонада, дадут оралет — то же самое.

Рядом с ханом — две лавки, за ними, слева, кафе.

— Лимонад есть?

Официант улыбнулся:

— Оралет есть!

— Хорошо, давай оралет, а то у меня в хане дочь больная.

— В каком хане? — спросил официант.

— Поживее! В невшехирском хане.

Официант крикнул на кухню:

— Один оралет, теплый! — Потом повернулся к Садуллаху: — Иди, я сам принесу.

Немного спустя он принес оралет.

— Поставь, сынок, на стол, — кивнул Садуллах. — Скажи, сколько стоит, я заплачу; посуду потом заберешь.

Официант взял деньги, вышел.

Джемиле было все так же худо.

— Джемиле, дочка моя! — наклонился над ней Садуллах. — Привстань, родная. Поднимись, поднимись. Смотри, что я тебе принес. Это оралет. Смотри! Смотри же!

Джемиле не могла привстать.

Садуллах потянул ее за плечо:

— Смотри, смотри же, я принес оралет. — Одной рукой он приподнял голову Джемиле, другой поднес стакан: — Пей же, пей! — Коснулся стаканом губ Джемиле. — Смотри, тепленький-тепленький, кисленький, сладко-кислый.

Джемиле отвернулась. Глаза у нее закатились.

— Джемиле! Нет, ты посмотри, доченька! Держись крепче! На, выпей-ка. А я пойду сейчас в больницу Ходжаттепе, повидаю Эрдогана-бея. Депутат от Ичеля дал еще одну карточку, иншаллах, дела наши поправятся, моя хорошая.