Иллюзия преданности (СИ) - Близнина Екатерина

Матовый черный маятник качался из стороны в сторону. Мерно щелкал часовой механизм.

Терри думал. Ему больше ничего не оставалось, кроме как пересыпать в памяти сухие песчинки минувших дней и гадать, как все сложилось бы, поступи он иначе.

В какой-то степени, было даже приятно признаться себе в том, насколько все стало пустым и бессмысленным. Даже то время, что имелось в его распоряжении до утра — что с ним прикажете делать? Утром его будут судить, а за ним нет вины, он не помешанный. Если бы он своими глаза не видел, что досадная невиновность подсудимой ничуть не помешает судьям обвинить, наказать и отнять у человека все — он бы надеялся на лучшее.

С другой стороны, бакалавр боялся «стирания» ровно в той же степени, как и того, что его все-таки побоятся тронуть, и все останется, как было.

Терри отчаянно не хотел, чтобы все оставалось, как было. Он боялся оставаться один против короля и его людей, потому что отныне он знал, что ему за это будет.

Его мать подло подставили, оклеветали, изгнали и отравили. Его самого лишили имени и будущего. Это уже нельзя отменить. С этого дня Терри придется жить с осознанием того, что его жизнь и все, чего он в этой жизни добьется, станет принадлежать королю. Человеку, который способен уничтожить того, кого всегда превозносил как надежного соратника и верного друга. Родную кровь!

Каким же наивным глупцом он был, когда мечтал, что однажды король сдержит свое слово и сделает его советником! Какой прок от места в совете, которое боятся занять люди, имеющие голову на плечах? Об этом ему говорили искатели, а он не услышал.

Ход маятника внезапно напомнил Терри об имперских публичных казнях. За воровство отрубали руки секирой, за измену — голову. Он сжал правую руку в кулак. Была бы сейчас рядом хоть одна мерзкая рожа — бросился бы в атаку первым, без раздумий, скорее из ненависти к себе, чем к кому-либо еще. Но на счастье, он был совершенно один.

За неимением достойных противников, Терри боролся с собой. Обвинял себя. Тишина была его сочувственным свидетелем, она же выступала на стороне обвинения.

Тишина может быть очень громкой, если в груди дерутся скорпионы.

Терри молча следил за тем, как скользит острая черная стрелка по белому кругу, отмеченному делениями. Пожалуй, у него было столько же причин назвать себя идиотом, сколько есть делений на циферблате. Он начинал считать и сбивался на втором десятке. И постоянно возвращался мыслями к искателям, которые, кажется, с самого начала все знали.

И молчали.

Шеф-искатель, старая облезлая лиса, общался с Терри намеками, которые невозможно понять в семнадцать лет, да и в двадцать — та еще головоломка, особенно если не знаешь ключевого слова. Риамен готов был дать правую руку на отсечение: Фарелл всегда знал про яд и ничего не собирался предпринимать, а по-настоящему его интересовал только один вопрос: куда направились те деньги, которые украла советница.

«Якобы украла», — поправил себя Терри. Он настолько привык думать о матери, как о преступнице, что ему приходилось тщательно следить за своими мыслями и исправлять их, чтобы не свалиться в привычку осуждать ее. Его мать — такая же жертва обстоятельств, как и он сам. Об этом нельзя было забывать.

А кто настоящий вор?

Может быть, сам король?

Или все-таки Парлас с молчаливого одобрения короля?

Им ведь нужны были те немыслимые деньги, о которых говорил Стейнар. Те деньги, которых хватило, чтобы купить у Севера пророчицу и чтеца. Вряд ли советница Риамен одобрила бы такие расходы и такие основания, если бы король обсуждал их с ней.

Терри стиснул челюсти так сильно, что разом заныли все зубы.

Деньги, полученные посредством предательства и клеветы, пошли на то, чтобы предательства и клеветы в мире стало еще больше. Будь они прокляты, эти деньги!

Он снова посмотрел на свои чертежи, а потом перевел взгляд на окно. Барьер над Академией ловил первые красные лучи. Солнце еще не встало, тяжелые грязные тучи нависали над Белым городом, но Академия первой ощущала наступление нового дня. Долгая ночь вот-вот закончится. Начнется новый год. А для Терри начнется новая жизнь.

Он сел за письменный стол, посмотрел на чертеж, провел пальцами по знакомым линиям со следами многочисленных исправлений. Поиск нужных углов и расположения узлов сопротивления шел мучительно медленно, но вот этой, крайней версией Терри почти гордился. Она все еще была перегружена, все еще далека от совершенства, но должна была работать. На ее основе можно было собрать прототип.

Терри открыл ящик стола и вытащил ножницы.

К исходу второй ночи практически без сна у него кружилась голова, и черные ленты уже не просто змеились на периферии зрения, а буквально застили глаза, но соображал он на удивление ясно.

Проверив остроту лезвий на свободном участке, он принялся за дело.

* * *

К тому моменту, когда к дверям Дома-Ратуши подошел дежурный смотритель со связкой ключей, Терри уже был там. Вычищенный мундир сиял всеми пуговицами — Риамен добросовестно отполировал каждую, обмакивая мягкую тряпочку в средство для очистки очков. На голове красовалась форменная фуражка. Невыспавшийся, хмурый мужчина, с сизой щетиной на щеках глянул на бакалавра недружелюбно.

— Кто такой?

Терри усмехнулся. Почему-то раньше не так бросалось в глаза, что в Академии любой разговор начинается с того, что люди стремятся выяснить, с кем имеют дело. Должно быть, правду говорят, что знать имя человека — значит вершить его судьбу. Составлять доносы, например.

Терри назвался и добавил, что пришел на заседание Специальной комиссии.

— Ты рано, — проворчал смотритель, с натугой проворачивая ключ в замочной скважине. Должно быть, механизм запора начинал выходить из строя, а среди магистров не обнаружилось ни одного, кто нашел бы время и желание починить его. — Ступай и сиди в своей комнате, пока за тобой не придут. Или поешь что-нибудь.

— Я не могу, — с обезоруживающей улыбкой развел руками Терри. — Кусок в горло не полезет. Я бы подождал в Ратуше, если позволите.

— Страшно тебе?

— Очень, — честно ответил Терри.

Смотритель открыл двери. Вестибюль все еще не вполне избавился от следов недавнего ремонта и запаха штукатурки. Паркетные полы еще нуждались в чистой воде и полировке, но агитки уже висели на своих местах. Натолкнувшись взглядом на призыв: «Во имя науки ради светлого будущего», Терри кивнул плакату, как старому знакомому. Он помнил первое впечатление, какое произвели на него изломанные буквы и белый силуэт купола Великой библиотеки на фоне черных остроконечных крыш Акато-Риору.

На самом деле, он уже очень хорошо представлял себе это «светлое будущее» и какая именно наука будет в нем особенно востребована.

В тот день он заподозрил, что Арчер хочет войны, и эта догадка заставила его смотреть на Верховного как на одержимого неуемной жаждой власти безумца. Это наверняка было заметно во время их первой беседы и сыграло не в пользу Терри.

Теперь он знал, что войны хочет не только Арчер, но и Эриен, Парлас, Келва… Право, проще было бы перечислить тех, кто вовсе не желал перемен. Если получится таких найти, конечно.

Себя Терри к таковым не относил.

— Что ты успел натворить, бакалавр, что ради тебя Специальную комиссию собирают? — спросил смотритель. Сквозь неодобрительный тон сквозил плохо скрытый интерес к чужой трагедии. Терри не придумал хороший ответ в первую минуту, и магистр задумчиво поцокал языком: — Прийти и послушать, что ли, в чем тебя обвиняют?

— А это разрешено? — не поверил Терри.

— Это не запрещено, — пожал плечами смотритель, пряча ключи в карман белого плаща. — Обычно приходит кто хочет. Другое дело, что мало кто знает. У меня как-то стерли приятеля, а я только потом узнал… Все пропустил — и предупреждения, и слушание. И он ничего не сказал. Я думал, что увижу его, как всегда, на рабочем месте, а увидел спустя три декады… с ведром извести.