"Фантастика 2023-127" Компиляция. Книги 1-18 (СИ) - Острогин Макс

– Чтобы указывать, куда надо плыть? – осторожно предположила княжна.

– И это тоже, – согласился император, – но главное – капитан должен сделать всё от него зависящее, чтобы корабль не погиб… А ещё, конечно, должен знать маршрут и следить, чтобы по пути следования его команда осталась жива и по возможности здорова. В противном случае корабль превратится в «Летучий голландец», помнишь о таком?

– Помню, – шепнула Ольга, – это очень страшная история.

– Жуткая, – кивнул император. – Корабль, покинутый экипажем, похож на человека, брошенного в беде. И капитан отвечает за то, чтобы этого не произошло. Поэтому во время шторма или другой опасности он всё время находится на мостике, хотя вполне может поручить эту работу кому-то другому, ведь все равно главнее его на корабле никого нет. Но капитан обязан стоять у штурвала сам, не перекладывая на чужие плечи свою ответственность, и с мостика уходить должен последним. Именно так поступает «первый после Бога».

Адмиралы улыбались самыми широкими улыбками. Сравнение государства с кораблем, а монарха – с капитаном им явно пришлось по душе.

– А разве сейчас плохая погода и дует такой сильный ветер? – малышка извернулась на руках, чтобы посмотреть в окно.

– А плохим может быть не только ветер, – сориентировался император, – опасными бывают скалы, густой туман и злые пираты, желающие захватить корабль с сокровищами, которые он перевозит.

– Сокровище – это я? Ты же так меня сам называл, помнишь?

Император кивнул, неожиданно почувствовав, что язык перестал его слушаться…

– А пиратами ты называешь тех, кто тебя рисует злым и кровожадным?

– Так точно, ваше высочество! – ответил за императора генерал Максимов.

– И сейчас ты вместе с генералами решаешь, как их наказать?

Малышка слезла с рук, вздохнула, поправив растрепавшиеся кудри, повернулась к офицерам и присела в глубоком книксене.

– В таком случае, извините, господа, что я помешала вашим занятиям.

– Рады служить вашему высочеству, – по-гусарски щёлкнул каблуками начальник кавалерийской школы генерал Брусилов, бросив взгляд на остальных присутствующих, вытянувшихся, как по команде «смирно!».

Княжна подошла ближе к Макарову, выделяющемуся среди остальных своей великолепной раздвоенной бородой, посмотрела снизу вверх своими огромными глазищами и чуть слышно прошептала:

– Я обещаю хорошо себя вести и никогда не убегать от нянечки, а вы, адмирал, пообещайте, что не оставите папа́ одного на мостике нашего корабля, пока рядом бродит хотя бы один пират…

– Минни, – прервал воспоминания Марии Фёдоровны густой баритон великого князя Владимира Александровича, – мы побились об заклад с Ник Ником, что дядюшка Эдди после коронации первым делом назначит министром иностранных дел Британии твою сестру Александру. Это единственное, что может спасти наши отношения, близкие к полному замерзанию. Что ты думаешь по этому поводу?

Великий князь Владимир Александрович, отставленный после «кровавого воскресенья» и гвардейского мятежа со всех постов, но почему-то оставленный императором на свободе, за этот год сильно сдал, хоть старался выглядеть бодрым и самоуверенным. После того огромного влияния, которым он пользовался до комплота, последнее прибежище президента Императорской академии художеств и попечителя Московского публичного и Румянцевского музея было занятием, не соответствующим статусу, временным, ненастоящим.

Все это чувствовали, и Владимир Александрович – в первую очередь. Он изрядно похудел, осунулся. По мешкам под глазами и тремору рук можно было понять, что редкий вечер обходится без бутылочки горячительного. Но несмотря ни на что, гвардейская и дворцовая закалка пока спасала, чувство юмора не покидало, хоть в репликах все чаще проскальзывал едкий, депрессивный сарказм. Сегодня он вместе с великим князем Николаем Николаевичем, Ник Ником, откликнулся на приглашение Марии Федоровны встретить Новый год вместе, тем более что сил у князя больше не было, чтобы сидеть в четырех стенах и слушать скандалы своей дражайшей супруги Михень, не имеющей возможности закатывать свои фирменные царские приёмы.

– Думаю, Вольдемар, – ответила Мария Федоровна без всякой игривости, – что у Эдди будет крайне мало возможности что-либо предпринять лично. Несмотря на всё обаяние, его держат на коротком поводке лендлорды, чудно спевшиеся с банкирами Сити. Они и будут заказывать музыку на всех королевских балах.

– Тогда это война, Минни! – напряженным голосом произнес Владимир Александрович, старательно сжимая бокал, чтобы не выдать дрожь пальцев. – Мы чудом избежали ее в 1885-м, и вот опять…

– Мы её не избежали, а отложили, – вздохнула Мария Федоровна. – Тогда бабушка Викки усердно натравливала на нас афганского эмира, сегодня – японского императора, вот и вся разница.

– Что те, что эти – дикари, – скривился великий князь Николай Николаевич, – варвары, не знающие, с какой стороны стреляет охотничье ружьё, не говоря уже о пушке.

– Самое удивительное, что именно так в Британии говорят про нас, – усмехнулась Мария Федоровна.

– Значит, пора подавать прошение Ники, – тряхнул головой Владимир Александрович, – лучше на войну, чем тут заживо обрастать мхом.

– Лучше обрастать мхом, чем поедаться червями, – неудачно пошутил Ник Ник, но собеседники его не услышали. Вдовствующая императрица и великий князь смотрели друг другу в глаза и одновременно опустили головы.

– Да понимаю я всё, понимаю, – пробормотал Владимир Александрович, резко опрокидывая в себя содержание бокала.

– Зато я не понимаю, – недоумевающе оглянулся Николай Николаевич.

– Надо сказать, Ник Ник, – с очаровательной улыбкой произнесла Мария Федоровна, – что ты окончательно одичал в своих охотничьих угодьях в Першино…

– А что прикажете делать, матушка, – скривился великий князь, – где ещё мне жить, если в Дюльбере теперь хозяйничают эскулапы? Не в казарме же… Но я всё же не понимаю…

– Ники не просто так оставил меня на свободе и даже не отправил в ссылку, – перебил его Владимир Александрович, – он почувствовал, что за мной или за Витте, а может быть, за нами обоими, стоит кто-то более серьезный и могущественный, вот и оставил нас обоих как наживку, вот и крутимся мы оба, как уклейки на крючке, с приставленными соглядатаями… – Князь мотнул головой в сторону окна и потянулся за бокалом. – А наш Ники ждёт поклёвки, надеясь, что рано или поздно любого из нас кто-то захочет использовать, кто-то более интересный для него, чем мы сами…

– Тебя тоже раздражает эта новая гвардия и жандармы, набранные из лавочников и крестьян? – участливо спросил Николай Николаевич.

– Ты опять ничего не понял, – покачал бокалом перед глазами Владимир Александрович, – старая гвардия и старые жандармы – это еще и старые связи. У каждого через одного родственники в Париже или Берлине, у каждого пятого – поместье на Лазурном берегу и капитал, который позволяет особо не думать о службе. А у этих голодранцев нет ничего, кроме доверия, оказанного императором. На них невозможно надавить через парижских друзей, невозможно сделать должниками, потому что они не ходят в клубы и не умеют играть в карты, их очень сложно поймать на великосветском адюльтере… Скорее всего, они даже не поймут, что их шантажируют, настолько просты и грубы их нравы. Но зато они точно знают, что если не будет Ники, то не будет их самих, поэтому преданы ему, как тебе – твои борзые. Нет, всё правильно делает мой племянник. Разбавив гвардию и жандармерию один к десяти плебеями, он в десять раз снизил риск столичного комплота.

– Что, и Польша тоже правильно? – раздраженно воскликнул Николай Николаевич, никогда не скрывавший своего неприятия этой шахматной комбинации.

– А что тебе не нравится в Польше? – пожала плечами Мария Федоровна. – Устроив среди поляков плебисцит, Ники снискал славу самого демократичного монарха. Вспомни, какие осанны пели ему газеты Европы и Америки! После победы сепаратистов я лично впервые слышала от поляков не проклятия, а восторженные слова в адрес русского царя. Ну а то, что через месяц в Варшаве уже оказались солдаты кайзера – это нас не касается. Тем более появились они там с разрешения временного правительства Польши и исключительно для поддержания порядка… Пусть теперь этот мужлан Вилли мучается проблемой умиротворения сварливой польской общественности.