Люди в летней ночи - Франс Силланпяя

За свою недолгую жизнь Силья видела солнца столько же, сколько и другие люди на ее родине. Но те существа, что заканчивали свою уничтожительную работу в ее юном теле, не терпят прямого солнечного света. Ах, если бы солнечный свет смог в свое время вместе с вдыхаемым воздухом проникнуть во все твои ткани и внутренности, дитя человеческое, и сделать то, что он делает с поверхностью кожи! Но в могилу солнце не светит, а те крохотные-прекрохотные, похожие на палочки существа, они — представители могилы. Да ведь и могила — для них это тоже жизнь.

Уже ведь и Хильма мать Сильи — умерла, бедняга, от того, что ее одолели эти микробы. Многочисленные жизненные невзгоды слишком ослабили ее, и она не смогла оказать им сопротивления. Силья же почти не знала бед в жизни, бывали лишь краткие моменты душевной боли, но и они обычно легко обретали поэтический ореол. И лишь плоть ее чахла и истощалась, словно почтительно уступала все больше места для души. И до последнего мига, пока Силья еще находилась в сознании, эту душу заполняла прекрасная любовь. И величайшее чудо, милосердное устройство природы, выразилось в том, что она до самого конца ни разу не поймала себя на мысли, что вот я сейчас умру, так никогда и не достигнув того, о чем мечтала. Наоборот, ее угасающая душа чувствовала в самом конце, что полностью сливается с душой своего милого друга. То была прекрасная мужская душа, и лишь настолько затуманилось сознание Сильи в последний момент, что она не поняла, была ли то действительно душа ее друга, с которой соединилась ее душа, или же отец — возникший в воображении в самом цветущем своем возрасте — взял ее на руки, держал и смотрел при этом куда-то с гордой радостью победителя во взгляде. Так или иначе, все равно ей стало хорошо…

Так закончилась повесть о последнем побеге старого родового древа и история этого рода, которая случайно оборвалась в это время, — но ведь они обрываются во все времена. Однако же эти древа не такие, как деревья в лесу. Не бывает окончательной смерти рода; если бы существовала возможность видеть без помех сквозь времена, то можно было еще увидеть ответвления всех родов, существующие до сих пор. И род Салмелусов наверняка борется, побеждая и терпя поражения, в самом наилучшем, зрелом состоянии и в нынешнем году, когда доведены до конца наше изображение и рассказ. Заглядывая в очень далекое прошлое, можно сказать, что все мы из одного и того же рода и, стало быть, можем отдать почести борьбе наших сородичей во все времена. Так и ты, читающий эту повесть, возможно, через очень много лет после нас можешь воздать должное нашей борьбе.

Эта естественная энергия жизненной борьбы — лишь знак, смысл и значение которого нам позволено да и необходимо исследовать всегда.

Зарисовки разных лет

Уездный суд

На этой неделе я несколько раз присутствовал на сессии уездного суда; здание суда находится недалеко от моего дома, судьи все знакомые, вот и наведываюсь туда. К тому же меня довольно часто просят помочь при составлении завещаний, и потому мне с моей хозяйкой опять же время от времени приходится присягать в суде, что в тот момент, когда супруги ставят свои закорючки под завещательным распоряжением, они находятся в здравом уме и делают это по доброй воле. Довольно рискованное дело — заверять присягой вещи столь относительные.

А вообще-то я и сам заседал в суде. Я даже, помнится, длинно и запутанно присягал в том, что, «исполняя обязанности», не стану делать того-то и того-то, а буду «судить по совести и по законам Швеции», не проболтаюсь ни о чем, что узнаю на закрытом заседании, и еще много чего другого. Это случилось со мной на одной чрезвычайной сессии, куда я заглянул по пути из лесу, а в лес ходил за дровами. Сначала судебных заседателей было меньше положенного, а когда наконец удалось собрать необходимое число представителей совести народной и вот-вот уже должны были объявить о слушании дела, вдруг встает один старший заседатель и заявляет, что один из участников процесса — его собственный двоюродный брат. Опять незадача. И вот тут-то взгляды судебных заседателей обращаются ко мне. У меня спросили, исполнился ли мне двадцать один год и являюсь ли я добропорядочным жителем данной местности. Я поклонился в ответ, после чего молодой практикант торжественно объявил: «Прошу произнести присягу». И потом: «Прошу занять свое место среди заседателей». Однажды я был и секретарем суда. Вот только председателем пока не был ни разу.

Если при рассмотрении одного дела из-под него «выглядывает» какое-нибудь другое, которое надо во что бы то ни стало сохранить в тайне, то за таким процессом следишь, как за хорошим спектаклем. Вот перед судом предстают двое зажиточных крестьян, один из которых обвиняет другого в краже. Зачитывается протокол «проведенного по данному делу» полицейского дознания, из которого следует, что на поле ответчика обнаружены четыре принадлежащие истцу жердины. Такого добра в хозяйстве у каждого из них сотни, и кроме того, совершенно невозможно доказать, что это именно ответчик взял их с поля истца. Приговор оправдательный, расходы списываются. Но после суда возникает дискуссия: все уверены, что этим дело не кончится. Скорее всего так оно и будет, но в одном можно быть совершенно уверенным, а именно в том, что в суде не всплывет подлинная суть конфликта, в чем бы она там ни заключалась.

Следующая истица хочет получить содержание для своего ребенка. Какая-то старуха свидетельствует, что ответчик приходил однажды в дом истицы и «вел себя там как жених». Вот и все. Всего же свидетелей более десятка, часть из них дает показания в жанре «ни то ни се», но большинство довольно определенно указывает на другого молодого человека, который в настоящее время гуляет неизвестно где, но совершенно точно, что далеко от наших мест. Если бы истица обвиняла его, то он, без сомнения, схлопотал бы приговор. В конце концов представитель ответчика раскрывает существо вопроса, разъясняя, что истица собирается замуж за вон того третьего и вместе с ним задумала ловко все устроить и отсудить алименты у ни в чем не повинного человека. Даже стороннему наблюдателю делается неприятно и он теряет всякое сочувствие к несчастной матери. Так бывает всякий раз, когда среди свидетелей неожиданно объявляются другие «женихи».

Далее на очереди большие крестины на хуторе Петус, во время которых Аларикки Айтамурто обозвал жену Урпаануса Уролы «троллем в юбке». Во время судебного разбирательства я не мог не отметить удивительно прогрессивного образа мыслей финского народа, потому что все свидетели как один уверяли, что знать не знают, что такое тролль. Этого не знал даже самый старый дед, который заявил, что никакого такого тролля он в своей жизни ни разу не встречал. Заседатели добродушно посмеивались: всего каких-то пару лет назад в этом приходе было принято в пост забираться ночью в чей-нибудь хлев и остригать головы баранам. В конце концов это дело удается разобрать, и Аларикки присуждается к уплате штрафа и судебных издержек, после чего начинается второе действие этой драмы в двух частях. Потому что следующее дело, которое объявляет своим высоким голосом констебль, это дело «Айтамурто против Уролы» и в нем участвуют все те же лица, только теперь прежний истец выступает в роли ответчика, а ответчик в роли истца. Уездный суд признает доказанным, что во время тех же крестин нынешний ответчик неоднократно обзывал другого ответчика-истца слюнтяем и еще кем-то, каковое слово его представитель диктует для протокола шепотом, скорее всего потому, что на суде присутствует одна молоденькая цветущего вида практиканточка. И уездный суд выносит точно такой же приговор, что и по предыдущему делу, поменяв местами истца и ответчика. Так заканчивается дело о крестинах.

После всех этих ерундовых дел объявляется следующее, в котором мой пожилой коллега выступает с подобающей его положению элегантностью. Тот же самый хозяин, который жаловался на соседа из-за жердей, продал поэту одну меру ржаной муки, а поэт позабыл за муку заплатить (к сожалению, такая забывчивость — не редкость среди поэтов). Поэт предстал перед судом без шляпы, хитро и зло сверкая глазами, назвал свое имя, осмелился произнести вслух свою профессию и умудрился в длинной гладкой и отчасти рифмованной речи высказать свои взгляды понемногу обо всем. Кто-то упомянул, что поэт сам признался полицейскому, что действительно заказывал муку. На это поэт сказал, что если ему будет позволено ответить, то дело было так, что если часть возьмут себе священник и судья, позвольте-ка начищу вам пуговицы я, и…

— Потрудитесь заткнуть этот фонтан стихов, а то дело добром не кончится, — прикрикнул судья. — Стихи послушаем во время перерыва за чашкой кофе.

Поэта обязали уплатить за рожь и возместить судебные издержки; услышав приговор, он сказал: «Я совершенно согласен с вами, я просто хотел обсудить этот вопрос здесь, в большой хорошей компании». После чего он заплатил за все наличными, и суд отправился пить кофе, не забыв пригласить и нас, двух поэтов, за что судьи были вознаграждены несколькими метрам и лирических стихов моего старшего коллеги.