Упрямый Галилей - Игорь Дмитриев

6 июля 1633 года Галилей покинул Рим. В Сиене [рис. 2.24] Пикколомини встретил ученого не как раскаявшегося еретика, но как дорогого и почетного гостя («как отца», по выражению Галилея). За обедом, в присутствии гостей архиепископа, ученый мог свободно участвовать в разговорах на любые темы1375. Постепенно он приходил в себя от пережитого потрясения, его самочувствие заметно улучшилось, и вскоре он смог вернуться к научным занятиям. «Здесь я написал трактат на новую тему (un trattato di un argomento nuovo), касающийся механики и содержащий множество интригующих (curiose) и полезных размышлений», – сообщал Галилей в марте 1634 года своему женевскому другу Элиа Диодати1376.

Рис. 2.24. Вид центральной части Сиены

Позднее, 15 июля 1636 года, Галилео в письме Бернеггеру сообщает, что отдал «синьору Эльзевиру» «un altro mio Dialogo», который содержал самые ценные исследования всей его жизни («la ricolta più stimata da me degli studii di tutta la mia vita»1377).

Действительно, в Сиене Галилея встретили так хорошо (причем не только архиепископ, но и вся местная знать), что вскоре последовал анонимный донос в Рим, в котором сообщалось, что архиепископский гость распространяет «не вполне католические идеи (opinioni poco catoliche) при поддержке самого архиепископа, который сказал нескольким людям, что Галилей был осужден Священной Конгрегацией слишком сурово <…> что он первый человек мира (prim’homo del mondo) и что он будет жить в веках в своих работах, даже если они будут запрещены, и что за ним следуют лучшие современные умы»1378.

Зная об отношении к Галилею в римской курии, Джери Боккинери в сентябре 1633 года убеждал ученого:

Ваша милость, дабы доставить удовольствие тем, кто этого жаждет, старайтесь, пожалуйста, выставлять напоказ свою подавленность (mostrar apparentemente mortificazione)1379.

Вполне возможно, что Галилей, на которого царивший в окружении Пикколомини дух свободомыслия оказал самое благотворное влияние, во время одной из бесед затронул вопрос о теории Коперника и сказал нечто вроде «eppur si muove» (или кто-то так понял его слова). Во всяком случае, эта фраза появилась (может быть, впервые) на одной из картин, изображавших сцену отречения Галилея. Есть предположение, что полотно было заказано братом сиенского архиепископа Оттавио Пикколомини1380.

Оттавио был военным по профессии, интриганом по характеру и почитателем астрологии по увлечению. Во время Тридцатилетней войны он служил лейтенантом в штабе главнокомандующего императорской армией Альбрехта фон Валленштейна. Валленштейн постоянно обращался к услугам астрологов. Многие астрологические прогнозы для него составлял Кеплер, который в 1624 году предсказал, что февраль 1634 года станет для генерала роковым. Предсказание Кеплера сбылось – Валленштейн был смещен со своего поста и вскоре умер. Оттавио знал о прогнозе Кеплера уже в 1620-х годах и сразу начал интригу против главнокомандующего. В итоге Оттавио Пикколомини к концу Тридцатилетней войны занял важный генеральский пост.

В конце 1633 года Оттавио попросил брата поискать в Сиене хорошего астролога, который бы мог составить его (Оттавио) гороскоп. Асканио Пикколомини ответил, что ничем помочь не может, поскольку сиенские астрологи отказались это делать, сославшись на запрет Урбана VIII (см. раздел «Дело Моранди»), а проживающий у него ученейший синьор Галилей, в свое время прославившийся как астролог, ныне «потешается над астрологией и высмеивает ее как деятельность, опирающуюся на в высшей степени неопределенные, если не просто ложные основания»1381.

26 января 1634 года французский юрист, дипломат и любитель науки Николя-Клод Фабри де Пейреск [рис. 2.25] сообщил Галилею о своей готовности помочь ученому1382. (Такая возможность у Пейреска была, поскольку он состоял в дружеских отношениях с семейством Барберини, а в 1625 году даже принимал кардинала Франческо Барберини в своем доме, когда тот возвращался из Парижа, где находился с дипломатической миссией.)

21 февраля Галилей пишет Пейреску благодарственное ответное письмо.

«Моя радость (от послания француза. – И.Д.), – писал Галилей, – была поистине безгранична, и не потому, что я питаю какие-либо надежды на улучшение [моего положения], но потому, что господин и патрон, наделенный столь замечательными качествами, отнесся ко мне с сочувствием и трогательной заботой <…> Я сказал, что не надеюсь ни на какие послабления, и не надеюсь я потому, что не совершил никакого преступления (perchè non ho commesso delitto nissuno). Я мог надеяться на милосердие и прощение, если бы допустил ошибку, потому что ошибки – это то, по отношению к чему государи могут проявить свое право на смягчение приговора или на прощение, но по отношению к тому, кто был несправедливо осужден, следует и далее проявлять строгость, дабы поддержать вид законности судебного преследования. <…>

Фактически всем инквизиторам было прямо приказано не разрешать публикации никаких моих работ, ни тех, которые уже были опубликованы ранее, ни новых, которые я пожелал бы опубликовать1383.

Рис. 2.25. Никола де Лармессен. Портрет Н. Пейреска.

Из книги: Bullart I. Académie des Sciences et des arts: contenant les vies, & les eloges historiques des hommes illustres, 1682. T. 2. Livre 2

Информацию о запрете на издание его работ (что фактически было дополнительным наказанием1384) Галилей получил от венецианского теолога Фульдженцио Миканцио, который, в свою очередь, узнал об этом от инквизитора Венеции, когда обратился к тому за разрешением опубликовать новую работу ученого по механике, написанную в Сиене1385. В действительности же такого запрета (по крайней мере официального) не было.

Тогда Галилей стал подумывать о публикации своей новой книги в Германии. Помочь ему в этом мог его бывший студент Джованни Пьерони, который в то время состоял на императорской службе1386. Но по каким-то причинам опубликовать «Discorsi» в Германии не удалось, и Галилей согласился на издание своего трактата в Голландии у Эльзевиров. В 1638 году сочинение вышло в свет с посвящением графу Франсуа де Ноайлю, фрацузскому послу при Святом престоле1387. В предисловии было сказано, что «Discorsi» напечатаны без ведома автора, по рукописи, которую Галилей отдал графу де Ноайлю. Спустя некоторое время около пятидесяти экземпляров «Discorsi» были привезены в Рим и быстро раскуплены1388. Со стороны Ватикана никаких репрессий в отношении Галилея не последовало. Более того, как уже отмечалось выше, в эти годы за пределами Италии были изданы и другие работы Галилея.

5 декабря 1634 года Пейреск посылает кардиналу Франческо Барберини пространное письмо, большая часть которого касалась разнообразных тем, приятных для адресата, а в конце излагает свою просьбу «сделать что-то для утешения больного семидесятилетнего старца, память о котором будет трудно стереть в будущем»1389. Разумеется, предлагая кардиналу актом милосердия войти в Историю, Пейреск не забыл присовокупить к своему прошению подобающую смесь лести и политеса. Он напомнил кардиналу, что, например, «по отношению к Тертуллиану, Оригену и многим другим Отцам Церкви, которые по простоте души или по иной какой причине допускали некоторые ошибки, Святая Церковь, подобно доброй матери, не преминула выказать великое почитание за их другие мысли и за иные проявления их благочестия и рвения в их службе Богу» и т.д. и т.п. Закончив сей экзерсис в элоквенции, Пейреск перешел к юридическим намекам:

людям будущих столетий может показаться странным, что после того, как он [Галилей] отрекся от мнения, кое еще не было запрещено публично и которое он высказал просто как некую проблему1390, с ним, с семидесятилетним стариком, достойным жалости, поступили столь строгим образом1391.

В ответ кардинал заверил Пейреска, что передаст просьбу папе, напомнив, однако, что дела, рассматриваемые в инквизиции, являются секретными1392. Тогда 31 января 1635 года Пейреск пишет второе письмо Франческо Барберини, уже в расчете на передачу его слов (и лести) непосредственно верховному понтифику, приводя в целом ту же аргументацию, но ссылаясь уже не на примеры Тертуллиана и Оригена, а на судьбу Сократа, обвиненного «в своей стране, столь много порицаемой за это другими народами»1393. Надо сказать, что сравнение судьбы Галилея с судьбой Сократа в письме госсекретарю Ватикана и племяннику Святейшего требовало немалого мужества, даже если отправитель жил в Экс-ан-Провансе. На свое второе письмо Пейреск ответа не получил. Наверняка написанное французом показалось Урбану просто дерзким, а кроме того, у понтифика, по-видимому, были свои, куда более радужные представления об оценке его деятельности потомками, и нельзя сказать, что эти представления лишены оснований, как бы мы ни оценивали его роль в «деле Галилея».