Том 3. Русская поэзия - Михаил Леонович Гаспаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И только смерть разлучит нас
Тогда, сердечный мой!
Образец ясен: Это «Джон Андерсон» Бернса в переводе Михайлова из антологии Гербеля: «Дж. Андерсон, сердечный друг, Мы вместе в гору шли И столько мы счастливых дней Друг с другом провели! Теперь нам под гору плестись; Но мы рука с рукой Пойдем — и вместе под горой Заснем, сердечный мой!» Что делает Дрожжин? — пересказывает стихотворение своими словами, заменяя имя и некоторые мотивы. Зачем? — затем, чтобы показать свою принадлежность к литературной культуре хорошего тона. Почему так обнаженно? — потому что он был крестьянин-самоучка и с него этот экзамен на литературные традиции спрашивался особенно строго. В менее откровенных формах это делалось всеми и во все эпохи. В столь же обнаженных формах примеры можно найти, вероятно, в XVIII веке, где одни поэты за другими перепевали один и тот же псалом или оду Горация; а другая аналогия, вероятно, уже многим пришедшая в голову, это так называемые переводы Багрицкого из того же Бернса или Вальтера Скотта, «Брэнгельских рощ прохладна сень», перелицованные из той же гербелевской антологии; здесь мотивы работы были иные, но приемы те же.
Вот другой пример — стихотворение Дрожжина «Звезда»:
Когда вокруг
Лежала мгла,
И ты, мой друг,
Меня ждала,
Одна звезда
Во тьме ночной
Была тогда
Передо мной.
И я был рад
Следить за ней,
Встречая взгляд
Твоих очей… и т. д.
Образец ясен, это Лермонтов, тот же 2-ст. ямб: «Вверху одна Горит звезда; Мой взор она Манит всегда… Таков же был Тот нежный взор, Что я любил Судьбе в укор…» и т. д.
Вот еще пример — стихотворение Дрожжина «Птичка-синичка»:
Птичка-синичка
Где посидела,
Там и пропела
Песни свои.
Кто ей внимает —
Птичка не знает
И пропадает
В синей дали… и т. д.
Образец — конечно, Жуковский: «Птичка летает, Птичка играет, Птичка поет… Птички уж нет» (отсюда размер, отсюда тема). Пример еще более любопытный, потому что он на скрещении трех образцов: Лермонтова «Спи, младенец мой прекрасный», Фета «Сердце — ты малютка! Угомон возьми…» и Пушкина.
Полно, сердце мое, биться,
Перестань грустить,
Не пора ль угомониться
И ее забыть!
Над тобой она смеется,
Как ни тяжело;
Мною черным что зовется,
Пишет набело.
При этом стихотворение снабжено честным примечанием: «Последние два стиха взяты у Пушкина».
На чем я настаиваю: все это никоим образом не стихийная непосредственность, как птица поет, как дети пишут; Дрожжин был не таков, стихи он печатал много спустя после написания, всегда с отбором, и если он нашел возможным включить эти вещи в свои книги, то потому, что видел читательский спрос на традиционализм такого рода, но отвечал на него более прямолинейно, чем поэты с более легкой биографией. Лермонтов в своем «Кавказском пленнике» тоже переписывал Пушкина целыми кусками, но Лермонтову никогда не приходило в голову идти с этим в печать, потому что Лермонтов рвался в элитарную литературу, туда, где у каждого свое лицо, которое поэт с усилиями создает и с гордостью носит. А Дрожжин начинал с низов и рвался хотя бы в литературу вообще, для него важнее всего было «быть как все»; этим и интересен его материал.
Это — простейший прием, использование готовых элементов, развиваемых на свой лад. Более сложный прием лучше всего показать вот на каком примере. Описываю инвариантный состав образов и мотивов некоторой группы стихотворений. Зима: холод, мороз, снег, ветер, вьюга, метель. Ночь (или вечер): мрак (и только иногда луна), тишина, сон. Село: кругом поля и рощи, в селе — храм, улицы, дворы, ворота, свет из окна. Изба: в ней печь, полати и проч., мерзлое окно, лучина (или лампада) и тишина; настроение — скука, тоска, одиночество. В избе люди, но мужика-хозяина нет, он только в мыслях и заботах оставшихся. Оставшиеся — это дед: он или спит, или плетет лапти, мысли его — о прошлых днях или о будущей полевой работе. Бабка: или спит, или в тревоге о муже или о мальчике-сыне, в мыслях о своей доле. Молодая дочь: не спит, за прялкой, в мыслях о милом. Внуки: или спят, или разговаривают с матерью или бабкой на светлые темы — о воле и весне, о правде и рае; кроме того, они в этом мире играют в снегу (салазки) и слушают сказки. Я перечислил только 40 мотивов, и каждый, конечно, почувствовал, что он что-то такое читал, и даже не раз. Разумеется, читал: эта опись составлена по 10 стихотворениям: одно Огарева, два Никитина, одно Сурикова, шесть Дрожжина. Во всех них слова, принадлежащие к перечисленным тематическим гнездам, составляют в среднем 9/10 всего словарного состава; исключение — только два стихотворения, где статическая картина получает сюжетное развитие: в избу приходит весть, что отсутствующий муж-кормилец умер; одно из них — Никитина, другое, подражающее ему, — Дрожжина. Напоминаю то хрестоматийное стихотворение, с которого, так сказать, начинается весь этот ряд, — Огарев, «Изба», 1842:
Небо в час дозора
Обходя, луна
Смотрит сквозь узора
Мерзлого окна.
Вечер зимний длится;
Дедушка в избе
На печи ложится
И уж спит себе.
Помоляся богу,
Улеглася мать;
Дети понемногу
Стали засыпать.
Только за работой
Молодая дочь
Борется с дремотой
Во всю долгу ночь,
И лучина бледно
Перед ней горит.
Все в избушке бедной
Тишиной томит;
Лишь звучит докучно
Болтовня одна
Прялки однозвучной
Да веретена.
А из остальных приведу, почти наудачу, одно из шести стихотворений Дрожжина:
Вьюга завывает,
Крутит и метет,
По полю гуляет,
Ходит у ворот.
Все село одето
Сумраком стоит,
Лишь полоска света
По снегу блестит.
Холодно в избушке,
На печи вдвоем
С внучкою старушка
Позабылась сном.
И, лаптишек пару
Кончивши, в углу
Приютился старый
Дедка на полу.
