Алчность и слава Уолл-Стрит - Стюарт Джеймс

Ко времени предъявления обвинения, примерно в полдень в четверг, зал суда в цокольном этаже был заполнен лишь наполовину, преимущественно репортерами. Новость о задержании арбитражеров была в некотором отношении более сенсационной, нежели подозрения в отношении Drexel и Милкена. Несмотря на то, что ни один из арестованных не мог сравниться с Милкеном во власти и влиянии, фирмы, где они работали, – Kidder, Peabody и Goldman, Sachs – являлись частью верхушки истэблишмента Уолл-стрит. И хотя Kidder, Peabody, как известно, переживала не лучшие времена, Goldman, Sachs, пожалуй, была на Уолл-Стрит абсолютным лидером. Тут речь шла не о каких-то новоявленных алчных выскочках. Заявления об инсайдерской торговле на таком уровне казались крайне неправдоподобными.

Подлило масла в огонь и то, как были произведены эти аресты. Арбитражеры в отличие от Ливайна были задержаны на глазах у других людей (Тейбор – в вестибюле многоквартирного дома, Уигтон и Фримен – на работе), и не приходилось сомневаться, что известие об этом начнет гулять по Уолл-стрит и средствам массовой информации. Так и произошло, причем, как это часто бывает в подобных случаях, не обошлось без нелепой «утки», обычно кроткий Уигтон, дескать, сбил с ног одного из федеральных агентов, и тем не оставалось ничего другого, кроме как силой надеть на него наручники. Многих на Уолл-стрит возмущало, что с их коллегами обращаются как с обычными преступниками. Неоднократно звучали заявления о том, что Джулиани, который всегда искал известности и, по слухам, метит на публичную должность, попытался придать расследованию налет сенсационности, дабы повысить собственное реноме. И хотя аресты были инициативой Карберри, эти обвинения находили новых приверженцев.

Уолл-стрит была в панике. Многие в свое время обходились с конфиденциальной информацией, мягко говоря, неосторожно. Даже до последней серии арестов многие арбитражеры и трейдеры боялись дальнейшего хода расследования. Их ужасало, что теперь могут быть запросто пущены в ход уголовные статьи законов о ценных бумагах – даже те положения, которые они долгое время считали чисто формальными (запрет на «парковку» и пр.). Теперь же, с арестом высокопоставленных должностных лиц двух известнейших инвестиционных банков страны, многие пришли к выводу, что следствие зашло слишком далеко. Оно угрожало благополучию всех.

Привлечение троих арбитражеров к суду породило новую волну слухов, домыслов и откровенной истерии, когда обвинение обозначило источник изобличающих сведений против них как «КИ-1». Обозначение расшифровывалось как «конфиденциальный источник один», что подразумевало возможность существования КИ-2. Обвинение сообщило, что КИ-1 был сотрудником Kidder, Peabody во время событий, упомянутых в аффидевите. Дать более определенную информацию представитель обвинения отказался, сказав лишь, что «надежность и достоверность» КИ-1 имеют «множество подтверждений».

Согласно преданным огласке пунктам обвинения, КИ-1 передал информацию о предстоящем тендерном предложении KKR о поглощении Storer Фримену, который, уже располагая соответствующей позицией, воспользовался полученными сведениями, чтобы «определить подходящую цену продажи колл-опционов». Оттуда же следовало, что Фримен, позвонив по телефону КИ-1, раскрыл ключевые сведения о маневре, предпринятом Unocal для защиты от поглощения Буном Пикенсом. КИ-1 в свою очередь передал эту информацию Уигтону и Тейбору, которые с ее помощью прибегнули к изощренной торговой стратегии с использованием пут-опционов на акции Unocal для незаконного получения прибыли. Упоминание об Unocal в таком контексте было особенно неприятным для Goldman, Sachs, которая в своем недавно выпущенном годовом отчете за 1986 год выдвинула стратегию защиты Unocal на первый план. В оглашенных пунктах обвинения также говорилось, что преступный сговор действовал приблизительно с июня 1984 по январь 1986 года и охватывал «множество специфических корпоративных событий большого значения, в связи с которыми имела место вышеупомянутая торговля важной закрытой информацией».

Вскоре после судебного заседания федеральный окружной прокурор Рудольф Джулиани провел пресс-конференцию. Последние аресты, сказал он, – это только начало «очень долгого и важного расследования». В комментариях, явно адресованных Милкену, Drexel, Фримену, Уигтону, Тейбору и другим, пока не названным махинаторам, Джулиани заявил: «Если им присущ здравый смысл и хоть какие-то моральные устои, то они просто обязаны пойти на сотрудничество и постараться помочь федеральным властям расхлебать эту кашу».

По предъявлении обвинения Фримен вернулся в Goldman, Sachs, где у него состоялась эмоциональная беседа с Робертом Рубином, который в прошлом сам возглавлял арбитражный отдел. Рубин был одним из тех, кто в далеком 1976 году участвовал вместе с Сигелом в семинаре по поглощениям. Повестки, явившиеся результатом расследования по делу Боски, Рубина не обеспокоили, но аресты вывели его из себя.

«Все это ложь», – сказал ему Фримен.

Рубин, один из бесспорных наследников Джона Уэйнберга, председателя совета директоров Goldman, всегда поддерживал Фримена внутри фирмы. Он решил провести собственное расследование, работая в тесном контакте с Педовицем. Когда Рубин прочел ордер на арест Фримена, пункт о широкомасштабном сговоре показался ему вздором. Если Фримен и Сигел действовали заодно, то почему Goldman, Sachs понесла убытки, торгуя в ряде других сделок Kidder, Peabody, не упомянутых в версии обвинения? Рубин знал Фримена очень хорошо, и прочитанное просто не укладывалось у него в голове. Рубина бесило, что Джулиани публично унизил Фримена и Goldman, Sachs. Будучи одним из тех, кто мобилизовывал средства для демократической партии, Рубин не собирался позволять республиканцу Джулиани наживать политический капитал за счет Goldman, Sachs.

Было даже еще более существенное обстоятельство. Когда Рубину и Педовицу представилась возможность прочесть ордер более внимательно, они быстро нашли в нем изъян. В той части подписанного Дунаном аффидевита, где описывалась ситуация с Unocal, была неточность: там говорилось, что Фримен передал КИ-1 информацию по Unocal в апреле, а не в мае, когда имели место подозрительные сделки.

Дело было в том, что Дунай просто ошибся при расшифровке стенограмм Паскаля. Обвинение могло объяснить (что оно впоследствии и сделало), что в спешке было допущено несколько чисто технических и несущественных ошибок в части хронологии. Однако, как и следовало ожидать, те, кто был склонен верить в невиновность Фримена и подозревать обвинение в подтасовке фактов, пропускали подобные отводы мимо ушей. В лагере Goldman, Sachs ошибки такого рода подрывали доверие к версии государственного обвинения в степени, прямо пропорциональной их количеству.

В тот день члены совета менеджеров Goldman, Sachs собрались на неофициальное заседание и единогласно решили поддержать Фримена. Тем временем Рубин поручил Педовицу продолжить расследование и сказал, что ему нужен четкий ответ на вопрос, действительно ли Фримен занимался чем-то противозаконным. И все же главный упор делался не на то, чтобы уличить или оправдать Фримена, а на то, чтобы установить, способно ли обвинение доказать свою версию без малейших оснований для сомнения. Приоритетным направлением расследования было не определение того, на самом ли деле Сигел передавал Фримену конфиденциальную информацию, а поиск благовидных альтернативных объяснений сомнительных сделок. Данный подход, вероятно, был еще одним неизбежным побочным продуктом стойкого воинственного умонастроения в духе «Goldman-против-государственного-обвинения», возобладавшего в фирме после ареста Фримена.

Покинув ближе к вечеру здание федерального суда, Уигтон инстинктивно вернулся в офис Kidder, Peabody. Когда его коллеги увидели, как он вошел, все в операционном зале вскочили на ноги и устроили ему бурную овацию. Уигтон позвонил жене и заверил ее, что успеет к ужину. Ровно в 5.45, как и в любой другой рабочий день, Уигтон встретился с двумя сотрудниками, которых обычно подвозил из Нью-Джерси на работу и обратно. Они ехали домой, обсуждая активность рынка в тот день и свои планы на праздничный уикэнд. Из уважения к Уигтону его спутники не говорили о событиях, которым было суждено вскоре занять видное место в программах новостей сетевого вещания. Сам Уигтон тоже не касался этой темы, считая, что, сделав это, он продемонстрирует собственную слабость.