Виртуоз - Александр Проханов

Алексей оставался сидеть на броне, всматриваясь в долину. Танки, десятка два, оставили лес и двигались по открытой местности несколькими рядами, образуя сложный порядок. На их броне краснели метины, похожие на брызги крови. Шли не напрямую к дороге, а под углом, словно нацелились на хвост колонны. Алексей чувствовал их уверенную, неумолимую мощь, целеустремленность их экипажей, натренированных и бесстрашных, прошедших подготовку у иностранных инструкторов. Те снабдили их лазерными прицелами, современными средствами связи, приборами космической разведки. Эти приборы рассмотрели из космоса шальную русскую колонну, без прикрытия совершающую дерзкий бросок. Передали ее координаты. Вывели на ее уничтожение танки. Сейчас начнут разворачиваться пушки, выплевывать сизый дым. Машины десантников станут перевертываться от прямых попаданий. И вся дорога — в клочьях огня, в расплавленной стали, в разбросанных недвижных телах.

Он понимал, что с легким стрекотом, среди вянущих трав, приближается смерть, и все они, примчавшиеся в эти грузинские горы, погибнут. Лишь редкие, убегающие, кровоточащие, спасутся в лесах, пока их не станут отлавливать с собаками подразделения грузинской полиции. И все его упования на райское чудо, на свя тую Империю, на рождение любимого сына завершатся здесь, в солнечной грузинской долине, полной стрекота танков.

Эти опустошающие, цепенящие мысли стали отступать, будто кто-то их отвлекал, уводил прочь. Вместо этих предсмертных образов стала всплывать высокая икона царской семьи, которую видел в Храме на Крови. И не вся, а лишь та, озаренная лампадой часть, где царица в белоснежном платье стояла за спиной Государя.

Белоснежная, с кружевными оборками ткань стала расширяться. Воздушно увеличивалась, словно в нее дул ветер. Под нимал струящимся полупрозрачным куполом над застывшими боевыми машинами, над лежащими в рытвинах солдатами, над ним самим, сидевшим на виду у танковых прицелов. Купол волновался, был похож на туманную пелену, на белесый дым, застилавший глаза танкистов.

Танки продолжали двигаться под углом к дороге, не меняя направления, не вращая башнями, не поворачивая пушек. Словно колонна была им не видна, отделена непроницаемым покровом, стала колонной-невидимкой. Алексей слышал хрустящий перезвон гусениц, храп двигателей. Заметил, как один танк наехал на копну сена, раздавил, продолжая движение. Легчайшая полупрозрачная завеса не мешала видеть опознавательные знаки — красные кресты на броне, каждый из которых был окружен еще четырьмя крестами. Черным блеском отливали крупнокалиберные пулеметы. Тусклым лаком отсвечивали пушки. Танки шли, соблюдая интервалы, сохраняя свой строгий порядок. Но казалось, что в них нет экипажей или ими управляют слепцы, — так странно они не замечали русской колонны, беззащитных, как мишени, машин, копошащихся в траве десантников.

Танки пересекли ложбину, не задев хвост колонны. Перевалили дорогу и скрылись в холмах, утягивая за собой железные звуки, как призрачные, существующие в параллельном мире фантомы с красными колючими крестами на пятнистой броне.

Белесая дымка стала таять, прозрачный купол сносило ветром. Алексей вдруг почувствовал слабый запах духов, который сменился благоуханием высохших трав.

— По машинам! — перекатывалось вдоль дороги. Десантники проворно занимали отсеки. Механики включали моторы. И снова был стремительный бег по горным дорогам, сквозь рощи и сады, солнечные речки, и никто не спрашивал о случившемся чуде, не старался объяснить чудесное избавление. Алексей испытывал сладостную усталость, какая бывает под утро пасхальной службы, после многих часов стояния, среди тягучих, словно мед, песнопений.

Они увидели Гори с высоты — гончарный, солнечный, среди кудрявых холмов. Пестрые крыши, освещенные фасады, улицы с блестящими бусинами автомобилей, их зеркальные вспышки. Город был уютный, мирный, в скверах и садах, с белыми зданиями. Казалось, он ссыпался с окрестных склонов, временно собрался в горсть, чтобы вскоре рассыпаться, но склеился фасадами, сцепился крышами, запутался среди парков и скверов, да так и остался на дне уютной долины, пропитанный солнцем, виноградным соком, сладким дымом жаровен.

Отмеченный на карте рубеж проходил по окраине. На эту окраину, спускаясь с гор, стала пробираться колонна. При выезде с проселка на асфальтовое, синеющее шоссе навстречу головной машине из деревянной будки выскочили два милиционера. Оба с автоматами, стали размахивать милицейскими жезлами, желая остановить колонну. Комбат с брони сделал ладонью отмашку, требуя, чтобы они посторонились. Оба подняли автоматы и открыли огонь, осыпав машину пулями, нанеся по броне несколько скрежещущих царапин. Комбат, получив пулю в грудь, молча сполз в люк, зацепившись за кромки бессильными руками. Колонна рванулась, открыв на ходу пулеметный огонь, который растерзал милиционеров, разметал в щепки милицейскую будку.

Алексей, еще слыша невыносимый скрежет пуль по броне, видел упавших милиционеров, продырявленную дощатую будку, сложенные мешки с песком, мимо которых неслась колонна. Шарахнулась в сторону встречная легковая машина. Промелькнуло табло с грузинским названием. Зарябили пригородные коттеджи с ухоженными клумбами и лужайками. Комбата втягивали в глубину люка, сдвигали зацепившиеся за кромки локти. Колонна скатилась по серпантину и встала в сосновой роще на въезде в город. Машины рассредоточивались среди деревьев, пятились, урчали, разворачивали пушки в разные стороны. Замкомбата, круглолицый капитан, напоминавший в темноте под Цхинвали ночную сову, принял командование, сновал среди машин, давал указание командирам рот оборудовать рубеж. И уже мелькали саперные лопатки, летела вверх красноватая земля, наклонялись голые солдатские спины с гибкими позвоночниками, и сетчато, и прозрачно качались тени высоких сосен.

Комбат лежал на днище машины, на истертом матрасе, под круглым отверстием люка, сквозь которое на его голую грудь лился сиреневый свет. Под соском, на округлой выпуклой мышце, темнело пулевое отверстие — крохотная черная лунка, полная неподвижной малиновой крови. Антошкин держал на весу пластиковый пакет капельницы с витиеватой трубочкой, которая ниспадала к обнаженной руке комбата. Военврач, немолодой и усатый, трогал осторожными пальцами окружавшую рану плоть, словно нащупывал невидимую кнопку, нажав которую смог бы запустить остановившееся сердце, выдавить из раны бурунчик крови.

— Нет пульса, конец! — сказал он задумчиво, кусая седоватые усы, отирая проспиртованной марлей коричневые пятна на груди комбата.

— Сделайте что-нибудь! — умолял Антошкин, прозрачный пакет в его руке плескался жидким солнцем.

— В сердце, прямое попадание.

— Ну, сделайте что-нибудь!

Сквозь люк на грудь комбата упало несколько сосновых иголок, — стеклянные, зеленоватые, склеенные каплей смолы. Военврач осторожно взял хрупкий пучок, отложил на матрас.

Алексей смотрел на лицо комбата, и оно, еще недавно твердое, выпуклое, вылепленное для командирских окриков: «Воздух!», «По машинам!», «Огонь по команде!», вдруг осунулось, похудело. Сквозь бледные тени лба, подбородка и щек странно проступило детское, наивное выражение, словно смерть обнаружила в нем мальчика с изумленно поднятыми бровями и тонким обиженным ртом.

— Сделайте что-нибудь! — однообразно повторял Антошкин.

— Пусть замкомбата вертолет вызывает.

Алексей смотрел на странное, в смерти, омоложение комбата. Слышал звук, похожий на шуршанье большой стрекозы, когда, подогнув инкрустированное тельце, пошевеливая агатовыми глазами, она вращает слюдяными крыльями, собираясь взлететь. Так шелестела и звенела в нем, Алексее, кровь. Сердце увеличивалось, взбухало в груди, словно к нему подключили дополнительные артерии и вены, оно взяло на себя двойную работу, прогоняя кровь сквозь собственное тело и тело лежащего на матрасе комбата. Эта нагрузка была непосильна. Алексей задыхался, словно бегом взбирался на кручу. Хватал жадно воздух, издавал больной стон. Видел бесконечное количество лилий, белых, розовых, фиолетовых, на тонких стеблях, обращенных в одну сторону, вверх, навстречу лучам, куда возносилась его бессловесная молитва, его страстное упование. Сердце не справлялось с обилием пропускаемой крови. Он не добегал до вершины, срывался с кручи. И навстречу ему, подхватывая на лету,ринулись крылатые духи. Вознесли в столбе лучистого света, выше, выше, туда, где у лазурных озер и цветущих рощ гуляли святые и праведники, и по синей реке плыла смоляная ладья, святая семья улыбалась ему, и царевич, зачерпнув горсть воды, шаловливо в него плеснул.

Алексей увидел, как дрогнула грудь комбата, и из раны ударил фонтанчик, запульсировал, забился. Военврач, забрызганный этой живой алой кровью, рвал пакет с бинтом, накладывал на рану тампон, сильно, умело наматывал витки марли.