Московские Сторожевые - Лариса Романовская

— Понимаю, — извиняющимся голосом отозвалась Марфа. — Ань, ты тут долго готовить собираешься? Бери свой огурец и брысь в постель.

— В постели будут крошки, — Анютка отпилила себе горбушку, начала раскладывать на ней длинные огурцовые дольки. Вот ведь… в маму Иру, честное слово. Не характер, а чугун.

— А раз понимаете, то… Сами же говорили, что ошибки исправлять надо, правда? — странно улыбнулась Соня. Будто проснулась сейчас. И глаза заблестели, и движения из сонных стали медово-кошачьими. Будто не-невеста нашла в Марфиных топорных рассуждениях какой-то промах и теперь была готова вытащить его на всеобщее обозрение, покрыть Смотровую-халтурщицу несмываемым позором, поставить на свое место все ведьмовское племя.

Девчонка так и подумала — «ведьмовское племя» и «свое место». Марфа даже решила, что это она сама ослышалась, отвлеклась на Анечкин бубнеж о вреде алкоголя и табака. Потом уже стало не до сомнений. Потому что Анютка как-то по-детски, перепуганно пискнула: «Мама!» — и неуклюже дернулась, выронив на пол любовно собранный бутерброд.

А еще бы не дернуться, если вроде бы сонная, аморфная Соня вдруг приподнялась с места, оттеснив Марфу к стене, взметнула руку с драгоценной цепочкой и накинула ее на Анечкину шею — как удавку.

— Она же задохнется, ты что? — охнула Марфа, насмерть забыв, что детям соприкосновение с камнями вредит куда сильнее, чем взрослым ведьмам. Не в дыхании дело, а в способностях.

— Как задохнется, так и воскреснет… Как этот ваш… который пидор. Тихо-тихо… что ж ты дергаешься-то так, детонька, — передразнила Соня Марфино сюсюканье и потянула за концы ожерелья сильнее, касаясь камнями живой Анечкиной кожи.

— Мамаша, ты поосторожнее! У меня ж тут спирт в бутылке. — Соня кивнула в сторону того самого неопознанного шмурдяка. — А зажигалку ты видишь, правильно?

Марфа открыла рот и тяжело мигнула, обозначая согласие.

— Мамочка, я пить хочу! Очень-очень!

— Детонька, тебе же сказано: ти-хо. По-русски понимаешь или тебе на латыни сказать?

— А ты умеешь?

— Отстань. В общем, мамаш, ты же рыпаться не будешь, правда? Найдешь ту суку, которая мне свадьбу сорвала, я с ней побеседую, а тебя отпущу. И тебя, и детку. Все ясно?

Марфа снова приоткрыла рот. Даже шевельнула языком.

— Ма-ам…

— Ну что ты челюсть-то роняешь? Давай соображай скорее. У тебя же ребенок мучается, не видишь, что ли?

Марфа видела, да. Только это сейчас и могла разглядеть: Анечкины губы, цепляющие воздух так, будто он был чем-то ломким и острым. Марик так тоже глотнул — один раз всего, этого ему хватило, а Аня… Анечка, да. Чужая, сухая, вредная, роднее не бывает, упертая до невозможности, доченька, единственная, смысл жизни и спасение.

— Маам! Мамочка! — Анютка крутнулась, пискнула сдавленно, попыталась вырваться, но осталась на месте — у Сони между коленей. Руки за спиной, а на шее эта гадость — прямо поверх пижамки.

— Что… что сделать нужно? — Марфа была готова рухнуть на колени, но пока не шевелилась, боясь раздразнить противника лишними движениями.

— Ну ты же ведьма? Посмотри на меня, узнай, — усмехнулась бывшая невеста.

— Кто? Да с чего ты взяла, деточка? — как можно убедительнее залепетала Марфа, разбрызгивая вокруг очередные крестные знамения. — Я блаженненькая немножко, это есть, не отнять, но не…

— Мамаш, ну вот кому ты мозги компостируешь, а? — перебила ее Соня. — Я же про тебя знаю больше, чем ты про меня…

— Что? Откуда?

— Ну какая тебе разница? — Соня чуть-чуть потянула за концы цепочки, и Анютка снова сдавленно пискнула.

— Ну чего ж ты хочешь-то от меня, а? Скажи уже наконец, не мучай ребенка…

— Я тебе скажу, а ты меня сейчас в жабу… или в крысу, да?

— В какую крысу?

— А хрен тебя знает, в какую. Если на видео сперва баба есть, а крысы нет, а потом наоборот, то…

— Так не я это была, не я! Чем хочешь тебе покля… ну как тебе доказать?

— Да не надо мне ничего доказывать, мамаш.

— Маа-ам… мама… — Аня выдавала какие-то странные гримасы, как дите перед зеркалом — хотя никогда себе подобного не позволяла, даже в самом младенчестве.

— А что тебе надо? Отпусти Аню, я все тебе сделаю, что хочешь… — Марфа чуть не ляпнула «бесплатно», но осеклась. Потому как нынешняя ситуация — это уже было понятно — явно подходила под «происшествия, зафиксированные во время несения сторожевой службы». О таком придется отписывать в Контору, если вообще не демонстрировать какой-нибудь комиссии. Рядом с этой мыслью встрепенулась еще одна, маленькая, неразборчивая, — о том, что надо бы и вправду отзвонить, позвать на помощь, хоть как-то дать знать о том, что здесь и сейчас происходит. Вот зря она в свое время послушалась маму Иру и не завела себе крылатку: а ведь еще сто лет назад эти блохастые паршивки как миленькие доставляли любую тайную переписку, а теперь… Но мысль, как встрепенулась, так и затихла, словно ее, как и Анечку, начали пережимать золотой удавкой.

— Мама, я пить хочу! — Анютка снова попыталась взбрыкнуть, высвободить кулачки, расцарапать гостье рожу, но не смогла — камни, хоть и не активированные, а все равно неприятные, вызывали раздражение и сонливость, как будто затягивали Анютку в начало болезни.

— Сейчас, доченька, сейчас… — Марфа выскользнула из-за стола, рухнула на колени. — Вот давай я тебе клятву дам, на чем хочешь поклянусь, что любую просьбу выполню, а ты Аню отпустишь.

— Прямо совсем-совсем любую? — Сонька снова потянула за золотую нить — как жилы из Марфы вытягивала.

— Да.

— Даже если убить кого-то попрошу?

Рубин прижался к Анюткиной коже, прямо под синей жилочкой. Аня вякнула что-то мгновенно осипшим голосом — цепь чуть съехала, открыла розоватый след от рубина — значит, камни уже нагреваться начали.

— Даже если попросишь.

— Ну… я вот даже и не знаю… — хихикнула вдруг Соня. — Разве можно ведьминой клятве верить.

— Мам, оно жжется!

Мам… Нынешняя мысль царапнула сухой льдинкой в горле — маму Иру бы сюда на подмогу.

— Жжется тебе, детонька? — снова засюсюкала бывшая невеста-суицидница, косясь на бутылку с опасным пойлом. — Это ты мне хорошо напомнила. Умница, крошка, возьми с полки пирожок. Значит, так. Хочешь, чтобы я дочку отпустила, возьми бутылку, вылей на себя. Соврешь — я спичку брошу. У вас с этим строго, правда?

Марфа снова поперхнулась, будто уже сейчас глотнула неведомой спиртовой настойки. И про огонь мирская знает, и про камни. Нет выхода. Не у нее, а у Анечки, у доченьки, у…

«Марик!» — словно шевельнулось что-то внутри. Как в те времена, когда сын был жив, стучался внутри живота, находился под ее защитой.