Мои воспоминания. Брусиловский прорыв - Алексей Брусилов

Мне кажется, что если сосчитать, то свободными “бывших” офицеров окажется очень незначительный процент. Вот если бы Вы, генерал, прежде чем писать свое воззвание, выговорили бы освобождение невинных людей из тюрем, лагерей и тому подобных учреждений, где находят себе приют миллионы людей “Свободной России”,– тогда можно было бы говорить об энтузиазме, благородном порыве и вообще о тех возвышенных чувствах, о которых нас заставили забыть давным-давно своими издевательствами, науськиваниями и злобой, злобой без конца…

Пока тюрьмы будут заполнены, пока все матери, дочери, жены, сестры, невесты, отцы, братья, друзья и знакомые несчастных заключенных будут проливать слезы о них, до тех пор массового наплыва добровольцев-офицеров Вы ждать не вправе. Раз Вы стали у власти[150], призывая на защиту Родины от поляков своих бывших соратников, то Ваша обязанность прежде всего дать им гарантию свободы. Наступление поляков несет иго всей России, всему народу, а им, мученикам, возможно и освобождение, если, конечно, еще до прихода поляков они не будут расстреляны озверевшей властью.

Итак, генерал, дайте свободу нашим офицерам, а потом уже готовьте им места в Красной армии для защиты “матушки России”, а не злой, бессердечной, несправедливой, ненавистной мачехи. Не подписываю своего имени не из-за того, что боюсь Вас, нет, а говорю искренно, что боюсь ЧК. Для правды – свободы нет.

Смею надеяться, что это письмо не субъективно и под ним подписались бы тысячи родных несчастных бывших офицеров, а потому буду надеяться, что на это письмо, генерал, Вы будете в ближайшее время реагировать в прессе или в Ваших распоряжениях. Помоги вам Бог. Если же судьба приведет нас когда-либо встретиться, то, я, конечно, не побоюсь открыть Вам свое инкогнито».

Эта неизвестная мне, очевидно хорошая и глубоко несчастная женщина, каковых были тысячи, попала в точку. Я именно так и поступал, как она позднее мне советовала. Прежде чем подписать это воззвание, я говорил с Троцким, просил его дать мне гарантии спасения офицеров от преследования чекистами, от злобно натравленной ими черни. Троцкий мне обещал, что все зависящее от него будет сделано, но что он на ножах с «Чекой» и что Дзержинский его самого может арестовать (это было в 1920 году, а что случилось с Троцким в 1925-м?!!).

Итак, у меня была организована канцелярия по приему и рассмотрению прошений и писем от заключенных офицеров. Мне помогали делопроизводитель И. Ф. Медянцев и комиссар штаба С. С. Данилов. Оба ярые коммунисты, но, насколько я их разгадал, честные и порядочные люди. Во всяком случае, без них для многих тысяч офицеров я ничего не смог бы сделать. И работали они усердно. Благодаря им был спасен из Архангельска из-под расстрела (он был деникинец и племянник моей жены) Н. Ф. Яхонтов.

Да и бесконечно много других. Единственно отрадное для меня воспоминание этих страшных лет – это множество благодарственных писем и ежедневное появление жен, матерей, сестер и детей, приходивших благодарить меня за освобождение их близких. Много приходило и самих освобожденных, много я с ними говорил, и, кажется, они меня понимали. Не зная людей и их принципов ясно, ставить точек на всё и я, конечно, не мог. Почти всех мне удавалось устроить на различные должности, и семьи их получали кусок хлеба.

В семье моей в это приблизительно время произошел окончательный разрыв с женой моего сына и ее бабушкой Остроумовой. Мы долго с ними не виделись, и только когда по телефону нам сообщили о внезапной смерти Варвары Сергеевны, мы пошли на ее похороны. Жена моя уговаривала Варвару Ивановну устроить свою жизнь с нами, ввиду ее молодости и сиротства. Но она категорически отказалась, заявив, что любит самостоятельность, и продолжала колобродить. Я писал об этом в своей автобиографии, и повторять не стану.

Приблизительно тогда же пришла весть из Одессы о смерти внучатой тетки моей жены H. A. Фадеевой. Бедная старуха впала в детство и умерла на руках у своей экономки Маши. С этой хорошей и преданной женщиной у нас сохраняется переписка и до сих пор.

Осенью 1920 года, после окончания Польской войны, особое совещание было расформировано, а мое дело по освобождению офицеров еще продолжалось всю зиму и весну.

Летом 1921 года проезжал через Москву в Прагу из Китая, где он был посланником, американец Ч. Крейн[151]. Он был большим другом сестры моей жены Веры Влад. Джонсон. Он привез нам тяжелое известие о ее смерти. Бедная Вера страшно болела, а главное, отрезанность от России, революции, полная неизвестность о нашей судьбе подкосили ее, и она не вынесла, умерла. Крейн, очень богатый человек, в память Веры стал буквально засыпать нас помощью от «АРА»[152] и всевозможным вниманием. Благодаря ему, многим мы могли помогать, многих подкормили. Я еще буду о нем говорить.

Тем же летом как-то приехал ко мне И. Ф. Медянцев с бумагой, которую просил подписать. Я прочитал и очень удивился. Это было воззвание к врангелевским офицерам, уже подписанное Лениным, Троцким и С. С. Каменевым. Я попросил оставить его у меня до следующего дня, чтобы обдумать. Он отвечал, что это совершенно невозможно, что это очень экстренно. И все-то как у них было, когда касалось меня, все как обухом по голове.

Мне необычайно было тяжело решиться поставить свое имя рядом с именами людей, совершенно мне чуждых. Много силы воли нужно было затратить, чтобы спокойно заставить себя это сделать. Я думал, что меня поймут там, за рубежом, поймут, что если я это делал, то, значит, приносил себя на растерзание, на побивание камнями и злое издевательство… Но зачем?! Что я продался за деньги большевикам, это же бессмыслица, все же видели и знали, что вся моя семья вместе со мною перебивается «с хлеба на квас».

Лгали много и про мои особняки, автомобили, великолепную квартиру в Кремле. Но до всего того, что лгали, мне дела нет. А дело в том: зачем я подписал это воззвание?.. Повторяю, я думал, что меня поймут, я видел и был убежден, что по настроению массы извне помочь нашему делу нельзя, что необходимо было соединиться всем вместе, необходимо было рассеять, разжижить строй Красной армии людьми, иначе чувствующими, иначе думающими.

Я считал, что непроизвольная, неуловимая духовная пропаганда, невольное влияние наших людей, привычек, взглядов неминуемо отразится на рядах Красной армии, в большинстве состоящей из ничего не понимающих деревенских парней. Их в руках держали преимущественно еврейские красноречивые, наглые субъекты. Необходимо было влить в ряды их противовес, естественный, национальный элемент и под шумок парировать развращение русских, наивных, запуганных парней.