Коромысло Дьявола - Иван Катавасов

— Как-то не пришлось.

— Оно и видно. Чтоб ты знал: дарованное тебе развивать надобно, оболтус. Долго и нудно. Буквы, символы, иероглифы в начале начал выучить, в порядок слов въехать…

Ну-тка переключись в режим инквизитора и смотри сюда!

Вероника вывела на экран текст на французском и дала Филиппу несколько секунд на ознакомление с ним.

Филипп моментально узнал этимологически знакомые латинские корни и с пятого на десятое понял о чем идет речь — что-то о психотропных препаратах. Многие слова казались смутно знакомыми, и требовалось мысленное усилие, чтобы их вспомнить.

— Таперича усек, неофит?

— Ага, вот оно что! Вся иноязычная лексика, выходит, у меня в пассиве сидит. Грамматика-то в европейских языках в общем-то одна и та же…

— То-то и оно. Учи, кстати, азиатские иероглифы, коль хочешь по-японски и по-китайски читать.

Не то получится как с одиннадцатью первозванными апостолами-остолопами. Преподано им было от Духа Святого дарование огулом языки распознавать. Предполагалось, не знаю, или Господь так расположил, дабы они самостоятельно чтение и письмо освоили.

Но те невежественные обалдуи так и не удосужились греческому алфавиту и латинице толком обучиться. Говорить-то они по-латыни говорили и понимали. По-гречески болтали много. Между тем ни читать творчески, ни писать, сочинять даже на родном арамейском не умели. В простоте быдлячей и лошиной решили, будто бы раввинская грамотность и соферимская книжность им без надобности, коль скоро они со дня на день до конца жизни пролетарского хилиазма дожидались, охломоны изустно благовествующие…

По-людски настоятельно рекомендую на всеобщем греческом койне «Деяния апостолов» Марка Эпигона и пять истинных апостольских посланий Павла Тарсянина перечитать. Засим глянуть на все по-инквизиторски, отделяя божескую пшеницу от человечьих плевелов…

Сечешь евангельскую фишку, братец Филька?

— Типа того…

— За это и выпьем. Разливай!..

Не жди, будто кто-то за тебя по-евангелически думать и учиться станет, милок. Наши дарования в вышних ой как далеки от абсолютного познания Господня. В ученье — свет и тьма тьмущая вакантно непознанного.

Абсолютные разливанные чудеса доступны лишь триединому Богу, брат-рыцарь. И то не разбери-поймешь, по какой апофатической сверхразумной системе Он, Она, Оно действуют с большой буквы…

Ну, мыслится, нам пора по третьей. Во имя Отца, Сына и Святой Души Безгрешной эх вздрогнули!..

ГЛАВА XII У КОГО-ТО КАНИКУЛЫ, ВАКАЦИИ

В замыслах, в ожидании обретения обещанных даров, — вот-вот можно будет с налету и разлету распознавать мыслимые и немыслимые человеческие языки, — Филипп Ирнеев многое чего этакое предвкушал. Без всякого предзнания, рассудочно, логично, резонно, предположительно…

«Ага, разлетелся! В сверхрациональной житухе рационального захотел, олух царя небесного…»

Вот оно и вышло довольно банально с надеждой на Бога, то бишь на авось не без оплошки.

Вероника застала его врасплох с передачей дара. Он-то рассчитывал за два-три дня наперед морально и умственно приготовиться. Почитать чего следует из учебных материалов. Хотел отчетливо отследить момент транспозиции харизмы, говоря языком «Основ ритуальной теургии»…

Кабы вторично не получилось: не понять, как оно произошло, когда он непроизвольно, нежданно обрел дарования инквизитора и экзорциста от рыцаря-зелота Анатоля, неизвестно зачем в ретрибутивности закрутившего самоубийственный ритуал.

С Никой было похоже, но не совсем. Немного теургической эйфории в дежавю от передачи филологического дара рыцарь-неофит Филипп от арматора Вероники ухватил. Хотя себя напрочь не помнил. Он до дрожи в коленках испугался за нее, на пять секунд ушедшую в клиническую смерть.

Будь то в миру или же в харизматической ипостаси, какую-либо разницу в экстремальных ощущениях Филипп не воспринимал. «Ничуть не бывало!» Коль скоро надо спасать кого-нибудь или самому спасаться, здесь уж не до посторонних мыслей и наблюдений, пока ты в боевом режиме экстренных действий.

Можно, конечно, восстановить в памяти эйдетический видеоряд всего действительно произошедшего вчера в арматорской лаборатории. Все же Филиппу этого не очень хотелось. Из боевого режима не так-то просто с кондачка выходить. Потому он оплошал с распознаванием французского текста и совсем постыдно опростоволосился с японской хираганой. «Простофилька недоношенный!» Ведь добрая половина тех иероглифов, как помнится, ему отчетливо знакома.

Опять избитые поговорки и банальные цитаты в голову лезут насчет профессионализма и компетентности:

«Типа: получилось как всегда, без сапог, подумал индюк».

Думал все-то он знает, всякое-разное постиг «в изучении и разумении иноземных языцев — чай, с младенчества дрессировали».

Ан тебе нет! И Филипп в самонадеянности был убежден, как если бы, получив чудный лингвистический дар от Вероники, он без малейших проблем сможет понимать-аудировать, говорить-импровизировать, читать и клацать-кликать по клавиатуре компа на любом людском языке, какой ему заблагорассудиться «слегонца припомнить:

Э-э, как там, государики мои, у нас будет, скажем, на ретороманском?»

На следующее утро, когда до одури серфинговал в многоязычной всемирной широкой паутине, он сравнил тексты на ретороманском и тому близкородственном каталанском:

«Федот да не тот. Поди пойми. Или я идиот, или те, кто эдакую околесицу и ахинею в онлайне выкладывает».

Ознакомившись с фольклорными романскими языками в дарованном ему понимании, Филипп сделал самокритичный вывод. Для того, чтобы научиться грамотно читать, получать неописуемое и несказанное удовольствие от прочитанного, от познания нового, одного умения складывать известные вам буквы в слоги и слова, а лексические единицы в предложения, право же, маловато.

«Хорошо бы мозги к этому добавить и не мнить о себе черт знает что».

В какой-то мере Филипп себя реабилитировал и сызнова обрел кое-какое самоуважение, посетив сайты эсперантистов и скачав оттуда десяток с лишним переводов мировой классики. В числе прочего у него появились на эсперанто оцифрованные «Бесы» и «Братья Карамазовы».

Оба эти романа Филипп Ирнеев до сих пор не открывал. В том ему горя мало было, поскольку он эпатажно и даже нигилистически еще в гимназии посчитал белоросского шляхтича Достоевского писателем, еще более далеким от истинного русского языка, чем малоросс Гоголь.

Между прочим, «Идиота» Филипп до конца дочитал лишь по-английски на втором курсе и счел перевод куда более удобоваримым, нежели оригинальный текст, казалось, заброшенный в печать без мало-мальски профессиональной редактуры. Мол, и так сойдет, коли публика — дура.