Наследство последнего императора - Николай Волынский

После смерти Патриарха Андриана в 1700 году Петр издал указ не избирать нового Патриарха, а создал Синод – бюрократизировал управление Церковью, а себя объявил ее главой и допустил называть себя «Богом» и даже «Христом». «Вот когда произошел надлом в жизни Святой Руси. Семнадцатый век ясно привел к семнадцатому году», записал в своем дневнике Николай.

Он не читал трудов протоиерея Льва Лебедева, и, разумеется, не мог их читать, но если бы они были ему доступны, Николай нашел бы твердое обоснование того, к чему мысленно уже подступался сам.

«В связи с разладом царя Алексея Михайловича и Патриарха Никона, – утверждал прот. Лев Лебедев, – возник и раскол церковный. Выяснилось, что в Третьем Риме одним лишь «благочестивым Царем» без Патриарха, единство веры и Церкви сохранено быть не может. Следовательно, провиденциально русское Патриаршество было устроено как средство сохранения духовной цельности России в обстановке начинающейся секуляризации (обмирщения, отхода от религиозности. – авт.) жизни значительной части народа. И пока сохранялось Патриаршество, то сохранялось, несмотря на все внутренние трещины, и цельность православной России. Полностью расколоть эту цельность оказалось возможным, только упразднив Патриаршество как институт, причем упразднив волею законного Царя. Так обнаружилась и обратная связь: один лишь Патриарх, без благочестивого Царя, сохранить единство общества в вере и Церкви не может.

Царь Петр в своих антидуховных настроениях был далеко не первым и не единственным отступником. Он только лишь в наиболее сильной форме выражал настроения и запросы довольно значительной части русского общества. Не отрекаясь от веры и Церкви, эта часть общества отреклась от образа жизни, к которому Церковь звала и старалась удержать все общество в целом. Но при Петре уже явно обнаружилось, что возможно одно из двух: или утопить в крови половину народа или, в соответствии с Богоданной законом свободой человеческой воли дать возможность непослушной части общества осуществить свою свободу в отрицательном направлении. Русское Патриаршество по пути насилия не пошло. Но оно в то же время не одобрило секуляризации самого царя, оно не одобрило и не благословило ни одного отступления от Православия. Патриарх не мог более быть «старейшим отцом» для тех, кто перестал ему повиноваться. Но и Царь, поскольку открыто отступил от благочестия, не может считаться благочестивым. То есть именно таким Царем, ради православия и благочестия которого и было учреждено Патриаршество.

Так внутренняя духовная раздвоенность русского общества обрекала на неизбежную гибель и уничтожение оба института – и Патриаршество, и Царство. После Патриарха Андриана патриаршество было упразднено. Не стало и Царства! Оно превратилось в Империю во главе с императором – вполне в традициях Запада! А в 1917 году не стало и империи!..»

Николай много раз задавал себе вопрос: почему страшный грех сыноубийства в петровское время мало кого тогда взволновал. Царь Петр своими руками запытал до смерти собственного сына Алексея, напрасно обвинив его в заговоре. Никакого заговора не было. Царевич погиб мучительной смертью совершенно безвинно.

Не вызвал у современников и у потомков осуждения совершенно дикий акт крещения солдатской шлюхи Марты Скавронской в Екатерину Алексеевну и дальнейшая ее коронация в императрицу. Дело еще и в том, что крестным отцом будущей Екатерины I стал царевич Алексей! Отсюда и ее новое отчество – Алексеевна. Таким образом, по церковному канону, Скавронская стала крестной дочерью собственного сына. А ведь в те времена на Руси духовное родство не только приравнивалось к плотскому, физиологическому, но ставилось еще выше! Так царь Петр женился на собственной внучке, совершив акт кощунственного попрания христианских законов – инцест.

Династия не могла уже свернуть с пути преступления против закона нравственного и общественного.

Вторая императрица Екатерина Алексеевна, названная Великой, стала мужеубийцей и заняла трон, облитый кровью собственного мужа.

Александр Первый Благословенный стал отцеубийцей, приняв участие в кровавом заговоре против собственного отца. В ту страшную ночь, когда пьяные гвардейцы около часа с лишним убивали Павла I, а Павел взывал к сыну и кричал: «Ваше высочество, за что? Ваше высочество, за что же?!», сын сидел в своих покоях, дрожал и на всякий случай проливал слезы, пока к нему не пришел глава заговора граф Пален и не приказал, презрительно глядя на долговязого, рано начавшего лысеть цесаревича: «Хватит дрожать, ваше величество! Ступайте царствовать – дело сделано!»

Кровь была и на прадеде Николае I, которого называли «рыцарем монархии». Он отменил смертную казнь. Высшей мерой наказания стала порка. Обычные две тысячи палок – смерть более страшная и мучительная, чем обычный расстрел или виселица.

Александр II Освободитель, дед, был открытым двоеженцем, но не считал это грехом. Его «освобождение» крестьян без земли мог вытерпеть только русский мужик: в любой другой стране такое освобождение раздуло бы жакерию лет на сто. Русский мужик терпел долго – почти сорок пять лет, до 1905 года. Эта революция была сугубо крестьянской и длилась она два года, пока Столыпину не удалось утопить ее в крови.

Отец Николая, Александр Миротворец, прямых преступлений в отношении своих подданных не совершил. Но именно он издал чудовищный «закон о кухаркиных детях», которым лишил большую часть своего народа – самую трудовую, самую уважаемую, самую терпеливую и безответную – права на образование. То есть лишил собственную империю достойного будущего. Последствия этого преступного закона будут ликвидированы только в 1917 году. 26 октября 1917 года, когда большевистского правительства еще и не было, Ленин подписывает распоряжение о свободном доступе всех граждан России к библиотекам, в том числе, и к частным, в которых отныне запрещалось брать плату с посетителей.

… Николай почувствовал, что замерзает. Он последний раз вдохнул свежего воздуха из окна, с усилием поднял оконную раму до упора и направился к себе. По пути заглянул в открытую дверь купе, которое заняли доктор Боткин и воспитатель детей швейцарец Жильяр. Там никого не было. Николай уже хотел пройти мимо, но остановился, увидев на столике краюху черного хлеба. Он вдруг ощутил безумный голод. Быстро оглянувшись по сторонам, он вошел в купе, взял хлеб, отломил кусочек и жадно, почти не прожевав, проглотил. Хотел отломить еще, но услышал чьи-то шаги. Он попытался затолкать краюху сначала в карман, но она не пролезла. Тогда Николай сунул краюху подмышку, переступил порог и столкнулся нос к носу с Боткиным.

Боткин нес жестяный чайник, закопченный и сбоку помятый. Из-под крышки чайника просачивался пар. Увидев в своем купе Николая, доктор от неожиданности остановился, как вкопанный, разглядывая царя поверх стекол пенсне.

– Ваше величество!.. – и отступил на шаг, пропуская Николая.

Тут он увидел горбушку, которую Николая изо всех сил сжимал подмышкой. Боткин посмотрел на хлеб, потом на Николая, потом снова на хлеб. Его пенсне упало и повисло на черном шелковом шнурке. Николая попытался улыбнуться, что-то сказать, но только развел руками. Хлеб выпал.

– Ваше величество!.. – повторил Боткин и отступил еще на шаг.

Глаза Николая влажно блеснули.

– Евгений Сергеевич!.. – пробормотал он, быстро наклонился, поднял хлеб и снова сунул его подмышку. – Прошу прощения. Вот видите, стащил у вас… Страшно захотелось есть, а у меня… Впрочем, ничего… Еще раз прошу прощения. Можно?

Боткин тоже покраснел. Он ощутил еще большую неловкость из-за того, что Николай оказался в дурацком положении, а он невольно стал тому свидетелем.

– Ну что же, ваше величество, – мягко произнес он. – Не беспокоить же Седнева по пустякам. У меня тоже так бывает: приступ голода – и деваться некуда. А не изволите ли чайку? – он поднял выше чайник.

– Нет-нет, – торопливо ответил Николай. Быстро, даже не попрощавшись, прошел мимо доктора и зашагал к себе.

«Однако же, – подумал он, закрывая дверь своего купе, – что это на меня нашло?»

Отломил кусок хлеба, медленно и удовольствием съел весь и успокоился.

В это же время комиссар Яковлев отправил в Тобольск телеграмму Марии за своей подписью. Потом приказал соединить себя с Москвой. Вызвал к аппарату Свердлова и продиктовал[117]:

«Товарищ Свердлов! Возникла крайне серьезная опасность не довезти багаж до Екатеринбурга.

I. Только что привез часть багажа в Тюмень. Хочу изменить маршрут по следующим чрезвычайно важным обстоятельствам. Из Екатеринбурга в Тобольск до меня прибыли специальные люди для уничтожения багажа. Отряд особого назначения дал отпор – едва не дошло до кровопролития.

Когда я приехал – екатеринбуржцы дали мне намек, что багаж довозить до места не надо. У меня они также встретили отпор. Я принял ряд мер, и они там вырвать его у меня не решились. Они просили меня, чтобы я не сидел рядом с багажом (Петров).