1 марта 1881 года. Казнь императора Александра II - Виктор Кельнер

В 9 часов 30 минут казнь окончилась; Фролов и его помощники сошли с эшафота и стали налево, у лестницы, ведущей к эшафоту. Барабаны перестали бить. Начался шумный говор толпы. К эшафоту подъехали сзади две ломовые телеги, покрытые брезентом. Трупы казненных висели не более 20 минут. Затем на эшафот были внесены пять черных гробов, которые помощники палача подставили под каждый труп. Гробы были в изголовьях наполнены стружками. На эшафот вошел потом военный врач, который, в присутствии двух членов прокуратуры, освидетельствовал снятые и положенные в гроб трупы казненных. Первым был снят с виселицы и положен в гроб Кибальчич, а затем другие казненные. Все трупы были сняты в 9 часов 50 минут. По освидетельствовании трупов гробы были немедленно накрыты крышками и заколочены. Гробы были помещены на ломовые телеги с ящиками и отвезены под сильным конвоем на станцию железной дороги для предания тел казненных земле на Преображенском кладбище.

Вся процедура окончилась в 9 часов 58 минут. В 10 часов градоначальник дал приказ к разбору эшафота, что и было немедленно исполнено тут же находившимися плотниками, после того как палач Фролов, или, как он себя называет, «заплечных дел мастер», так и его помощники были отвезены в арестантских «хозяйственных фургонах тюремного ведомства» в Литовский замок.

В начале одиннадцатого часа войска отправились в казармы; толпа начала расходиться. Конные жандармы и казаки, образовав летучую цепь, обвивали местность, где стоял эшафот, не допуская к нему подходить черни и безбилетной публике. Более привилегированные зрители этой казни толпились около эшафота, желая удовлетворить своему суеверию — добыть «кусок веревки», на которой были повешены преступники.

Печатается по: Дело о совершенном 1 марта 1881 года злодеянии, жертвой коего пал в бозе почивший император Александр II. СПб., 1881, с. 135–140.

В. И. Дмитриева

1 МАРТА И СУМЕРКИ

<…> Пока пришло утро казни. Холодное, сумрачное утро… утро черной реакции, длившейся более 14 лет. Сухой треск барабанов, тяжелый скрип позорных телег, молчаливая толпа, недоумевающие, или равнодушные, или озлобленные лица… Я стояла в толпе на углу Невского и, кажется, Надеждинской улицы. Я видела их. Это было одно мгновение, но такое, которое навсегда запечатлевается в мозгу, точно выжженное каленым железом. Они прошли мимо нас не как побежденные, а как триумфаторы — такою внутренней мощью, такой непоколебимой верой в правоту своего дела веяло от их спокойных лиц. Я смотрела на Желябова… Это было то самое лицо, которое еще так недавно мелькнуло передо мной в сумраке пустынной залы ресторана. Незабываемое лицо… И я ушла с ярким и определенным сознанием, что их смерть — только великий этап на путях великой русской революции и что ни грохот солдатских барабанов, ни тяжелая пята реакции не заглушат и не остановят грядущей грозы и бури. Это сознание никогда не покидало меня, и дальнейшие события показали, что оно и не обмануло.

Трудно передать те спутанные и сложные настроения, которые переживал тогда Петербург. Владимир Соловьев в «Соляном городке» произнес свою знаменитую речь, в которой призывал Александра III, если он искренний христианин, ознаменовать первые шаги своего царствования великодушным помилованием убийц его отца. Огромная толпа, наводнявшая «Соляной городок», отозвалась на эту речь бурной овацией, носившей характер настоящей демонстрации. Не только молодежь, но и пожилые люди, наэлектризованные пламенной речью Соловьева, лезли к кафедре, где он стоял, весь бледный, с горящими глазами, с взлохмаченной копной волос, похожий на лермонтовского пророка, и, ловя его руки, кричали: «Долой смертную казнь!» Александр III ответил на это чисто по-царски, выслав Соловьева из Петербурга, и таким образом с самого начала определил линию своего поведения, которой держался до самого конца.

А с другой стороны, на следующий день после казни, не помню, в какой газете, литератор Аверкиев дал гнусное и циничное описание последних минут героев первого марта, и наша курсовая библиотека послала в контору этой газеты отказ от бесплатного экземпляра, который нам высылался. Холопствующая печать злорадствовала вокруг эшафота и упивалась описанием предсмертных судорог Софьи Перовской, а в то же время люди, бывшие на месте казни, рассказывали, что когда полумертвый Михайлов дважды срывался с петли (прибавляли при этом, будто у палача от волнения дрожали руки), то часть солдат громко требовала его помилования и — «налево, кругом, марш» — была отправлена под арест. Те же очевидцы сообщали, что в толпе в разных местах возникали драки: били и тех, которые злорадствовали и издевались над ними. Смутные были дни и смутные настроения, а в общем преобладали растерянность, недоумение и темный страх…

Печатается по: Дмитриева В. И. Так было. М, 1930, с. 203–204.

Г. К. Градовский

ИТОГИ

<…> В одно утро (не помню теперь месяца и числа) на Надеждинской послышались барабаны; из ворот и подъездов выбегали люди, в окнах виднелись встревоженные лица.

— Везут, везут! — второпях говорят мне.

И я поспешил к окнам, выходящим на улицу, хорошо не зная для чего.

Скоро показались полицейские всяких сортов, жандармы, казаки с пиками наперевес; за ними сильный отряд гвардейской пехоты; потом две телеги со скамейками, занятыми осужденными, спиной к кучеру. Вокруг колесниц, как называли эти трясучие телеги, неумолчно били барабанщики и взвизгивали флейты. По сторонам цепь штыков, сзади опять рота гвардии и казаки. Стукотни о мостовую, шуму было много. Особенно неприятно действовали на нервы барабаны и флейты. Привлекательная на парадах, возбуждающая к подвигам и славе во время войны, музыка эта казалась теперь каким-то адским призывом к позорному делу. Дикий тамтам и свист заглушали предполагаемые обращения к народу, уничтожали дар слова и приглашали на ужасное зрелище. Спешите, сбегайтесь смотреть, как мы толпой, вооруженные будем издеваться над беззащитными и станем душить их, не щадя и женщины. Редкое зрелище, пожалуйте, назидательное убийство против убийства; не пропустите случая, останетесь довольны.

Так выбивали барабаны и неистово визжали флейты, которые не всем полкам дарованы и представляют одно из военных отличий. Неужели войска уместно посылать для подобных дел, даже когда палач обходится без выстрелов? Может быть, эта музыка так нещадно фальшивит и гремит, чтобы заглушить совесть и сомнения, возбуждаемые предстоящим тяжким грехом, воспрещенным заповедью Божьей…