История Византийских императоров. От Льва III Исавра до Михаила III - Алексей Михайлович Величко

было тем более неприлично, поскольку их образ мыслей и действий ничем не отличался от методов последующих царей-иконоборцев.

Хотя деятельное участие императоров Исаврийской династии и особенно Константина V в распространении иконоборческой ереси не вызывало ни у кого сомнений, Отцы VII Вселенского Собора были далеки от мысли бросать тень на имена Льва III и его сына. В отличие от некоторых своих потомков они прекрасно понимали, что императорами двигали добрые побуждения и ревность о вере. Поэтому Отцы вспоминают те заслуги царей, которые бесспорны, — их воинские подвиги в защиту Римской империи, а, стало быть, и Церкви.

Вся вина за ересь и установление еретических догматов возлагается на архиереев, собравшихся на Соборе 754 г. Им вменяется в вину то, что они вместо того, чтобы «произносить императорам благозвучные и приятные похвалы», приписывают им сомнительные подвиги, указывая, будто бы цари разделяют их иконоборческие мысли. Следует отпор епископам-иконоборцам, слова которых Отцы VII Собора квалифицируют как настоящее оскорбление царского достоинства: «Им следовало бы скорее высказывать подвиги их мужества, победы над врагами, подчинение им варваров, что многие изображали на картинках и на стенах, возбуждая тем самым любовь к ним; точно так же — защищение ими покорных им, их советы, трофеи, гражданские постановления и сооружение ими городов. Вот похвалы, которые делают честь императорам! Они возбуждают хорошее расположение духа и во всех подчиненных им. Но еретики, имея языки наостренные и дыша гневом и стремлением к обличениям, хотят в темном месте подстрелить имеющих правое сердце и потому говорят так»[643].

Иными словами, императоры, многократно рисковавшие жизнями и не единожды бившие врагов Империи и Церкви, были введены еретиками-епископами в заблуждение и, конечно, невиновны в этом.

К сожалению, далеко не всегда задаются вопросом: а чем была вызвана реставрация иконоборчества? И совершенно напрасно, поскольку ответ на него таит в себе много интересного. Дело в том, что в условиях существования «симфонии властей» практически любое церковное событие в Церкви-Империи всегда имело политическое продолжение, и наоборот. «Новое» иконоборчество было в гораздо большей степени проникнуто политическими мотивами, чем догматическими разногласиями между Римом и Константинополем. Для массы рядовых обывателей догматические высоты были недоступны. Там богословские предпочтения формировались под влиянием внешнего авторитета: епископа своей епархии, которому следовало подчиняться по правилам церковной дисциплины, монашествующих лиц и наглядных примеров, при каких императорах — иконоборцах или иконопочитателях — Римскому государству и римскому народу жилось лучше, а дела обстояли успешнее.

Однако для церковной и управленческой элиты греческого Востока иконоборчество стало, по существу, не догматическим учением, а политической идеей новой национальной партии. Апостольский престол придерживался иконопочитания, причем в убогом и бедном по содержанию понимании, вызывавшем в Константинополе лишь легкую усмешку. И этот же Рим презрительно отрицал прерогативы Константинопольского патриарха, какими того наделил Византийский василевс, и требовал признания верховенства понтифика. Поэтому поддерживать сторонников иконопочитания являлось равнозначным тому, как соглашаться с претензиями Римских епископов на абсолютное главенство в Кафолической Церкви, болезненными для самолюбия греческих иерархов. А высшие круги византийского общества обоснованно отождествляли личность и образ мыслей понтифика с его предательством интересов Римской империи и попытками захвата византийских земель в Италии.

Напротив, наиболее горячими поклонниками почитания святых икон выступали (хотя далеко не все) монашествующие лица, в силу природы своего сана куда в меньшей степени связанные узкополитическими интересами греческой духовной и военной элиты. В них довлело чувство Вселенской Церкви, независимое от того, в каких отношениях в данный момент времени находились Римский царь и Франкский король, папа и патриарх.

Примечательно, что последний Собор, свершившийся уже при императоре Василии I Македонянине (867–886), поставивший наконец точку на иконоборческом кризисе, не привел никаких дополнительных аргументов в пользу иконопочитания. Скорее, сам факт обоюдного анафематствования Римским понтификом и Константинопольским патриархом иконоборчества как ереси являлся для современников символом вновь восстановленного единства Кафолической Церкви на Константинопольском соборе 869–870 гг.

Едва ли с церковной точки зрения в этом была особая нужда: из четырех оставшихся в Константинополе иконоборцев трое тут же повинились в ереси и были прощены, и только один, некто Феодор Критянин, был анафематствован епископами, присутствовавшими на заседании[644]. Примечательно, что за 8 лет до этого, на «Двукратном» соборе об иконоборчестве не сказано ни слова, и как раз этот Собор прошел под эгидой противостояния Римскому епископу и являлся своего рода апологией Константинопольскому патриарху. Так что, повторимся, политика занимала во второй стадии иконоборчества гораздо больше места, чем богословие.

Займи в этих условиях Византийский царь позицию иконопочитателей, и в глазах имперской элиты выходило, что он солидарен с Римским епископом и в других вопросах, в том числе по признанию Франкского короля наследником древних Римских императоров, а папы — главой Кафолической Церкви. Хрестоматийный пример — император Михаил I Рангаве, буквально сметенный при первой же неудаче патриотической партией, поддержавшей Льва V Армянина.

Попытки Никифора Геника, Льва V и Михаила II занять нейтралитет по вероисповедальному вопросу — по прошлым временам обычная практика для Римских царей в схожей ситуации, — не увенчались успехом: их заставили деятельно определиться в своих предпочтениях. В жизнеописании императрицы св. Феодоры приводятся ее слова о том, что восстановить иконопочитание ей мешают «полчища синклитиков и вельмож, преданных этой ереси, не меньше их — митрополиты, надзирающие за Церковью, а более всех — патриарх, который своими непрестанными советами и наставлениями взрастил и укрепил в моем муже (то есть императоре Феофиле. — А. В.) тот хилый росток ереси, что получил он от родителей, а также пристрастил его к пыткам и мучительствам, кои сам ежедневно изобретал против святых людей. Сей несчастный — учитель и наставник всего зла!»[645]

Поэтому некоторые императоры, не вторгаясь особо в области догматики, предпочитали за благо поддерживать иконоборцев, деятельно защищавших их же царские прерогативы и независимость от Рима Восточной церкви. Характерно, что будущий Константинопольский патриарх св. Мефодий (843–847), некогда отправленный на Восток с требованием Римского папы к Византийскому василевсу восстановить иконопочитание, был признан политически неблагонадежным и подвергнут ссылке. Образ политического преступника, но никак не еретика преследовал его и в дальнейшем: при императоре Феофиле св. Мефодия отозвали из ссылки, но держали в изоляции, опасаясь сношений с внешним миром вследствие его политических взглядов.

Да и как могло быть иначе, если в своем ригоризме вожди иконопочитания переходили все мыслимые границы, напрямую заявляя Римскому епископу, что тот просто обязан прекратить все отношения с императором и восточным клиром, как уже отлученными за еретичество от Кафолической Церкви? Сохранилось характерное письмо прп. Феодора Студита папе, в котором