Ты – всё - Елена Тодорова

Опускаюсь на шкуру. Судорожно дыша, пробегаюсь по жестковатым ворсинкам шерсти пальцами.

И в этот момент вибрирует мой телефон. Откидываясь спиной на изножье кровати, достаю из кармана, чтобы прочитать сообщение.

Ян Нечаев: Где ты?

Юния Филатова: В охотничьем домике.

Ян Нечаев: Я лечу домой.

Ян Нечаев: Часов через 6–7 буду. Раньше никак.

Меня разрывает от желания знать, что он думает. Как воспринял фото? Что чувствует?! Но я понимаю, что расспрашивать не время. Только глядя друг другу в глаза, когда будет возможность видеть реакции, готова говорить.

Хватает того, что сейчас, на расстоянии тысячи километров, через скупые сообщения ощущаю тревогу, за которую мне адски больно и удушающе стыдно.

Юния Филатова: Жду тебя, Ян.

Ян Нечаев: Ю…

Ян Нечаев: Только, пожалуйста…

Юния Филатова: Все в порядке. Я буду тебя ждать, Ян.

[1] (*_*) — восхищен, фанатею, обожаю.

[2](/_) — таю.

56

Моя девочка. Моя неземная Одуван. Моя Зая.

© Ян Нечаев

Еще один, блядь, героический выход на поле, и пациент готов. К вечеру того же дня в бедре режет и жжет с такой, сука, интенсивностью, что добраться ровным шагом до кровати стоит зверских усилий.

Противовоспалительное и обезболивающее на трое суток. Относительный покой. Какие-то, мать вашу, чудо-пластыри… Не стихает.

Тяжело оставлять Ю. Крайне тревожно. Но возможности тянуть дальше с обследованием нет.

Результаты по тестам неутешительные — трещина в титановой пластине, ее частичное смещение, острое воспаление окружающих тканей, экстренная необходимость ложиться под нож.

Сука…

Прискорбно. Но что поделать, если других вариантов нет.

Хорошо, кости целые. И слава Богу, не обнаружено проблем с металлоконструкцией в позвоночнике. Все-таки за последние месяцы позволил я себе немало.

Сука… Снова операция.

Настраиваюсь.

Учитывая анамнез, понимал ведь, что рано или поздно потребуется новое вмешательство. Ничего сверхъестественного не происходит.

В этот раз ограждаю от переживаний всех близких. Никого не оповещаю. Даже отцу не говорю. Заверяю, что по здоровью все нормально и, мол, задерживаюсь в рабочих целях.

В клинике меня каждый второй специалист знает. Виной тому не столько мои травмы, сколько умение находить общий язык с людьми. Не думаю, что мой случай какой-то прям уникальный. Медики здесь повидали всякого. Но я валялся у них исключительно долго. И в последующие годы строго по плану проходил все осмотры. Как не претило, советовался, когда садился снова на мотоцикл, когда вводил в тренировочную программу новые упражнения, и каждый гребаный раз, когда в теле возникали какие-то нетипичные ощущения.

Спокойно договариваюсь о хирургическом удалении рухнувшей пластины и крепивших ее штифтов. Операцию готовят на утро третьего дня моего пребывания в Германии. Вечером второго, после всех полагающихся обследований, стою у себя в палате и настраиваюсь на разговор с Юнией. Уже знаю, что придется проваляться здесь около пяти дней. Даже если продолжу прикрываться работой, новые шрамы не скрыть. Пытаюсь решить, что скажу ей, чтобы остаться в своей силе. Торгуюсь с совестью, которая требует исключительной честности. Против своей воли взращиваю мужественность, которая никак, сука, не идет на уступки и не позволяет дать Юнии даже представить себя на больничной койке.

А потом…

Ю присылает фотографии, и все летит к черту.

Полагал, все самое сложное в этой жизни уже прошел. Думал, абсолютно все способен выдержать.

Ошибался.

В ту секунду, когда вижу, что спрятано под татуировкой зайки на запястье Юнии, мой мир раскалывается пополам. Раскалывается точно по линии моей грудины, как ствол дерева, в которое влетел мощнейший заряд молнии. И никакой титан не способен сохранить организм в целостности. Хоть всего меня в него закуйте, как я отлил свою гранатовую пулю, не выстою.

У человека есть душа, а значит, существуют и слабости. Моя — девочка с глазами-океанами.

Моя девочка. Моя неземная Одуван. Моя Зая.

В какой момент тебе было настолько больно? Когда?!

Почему я не знал? Почему не был рядом?

«Всегда помни, кто ты…»

Я добро. Я вера. Я правда. Я сила.

Я титан.

Я выдержал муки ада. Я поднялся, когда большинство не верило. Я прошел все уготованные круги. Я был в самом центре преисподней.

Но именно сейчас за расколовшейся грудиной поднимается вой. Рыдает пацан, которому я запрещал скулить по себе. Я ненавижу жалость! Но, мать вашу, как мне жалко свою девочку. Захожусь во внутренней истерике. Захлебываюсь этой солью. Сотрясаюсь.

Зая, меня, блядь, такие черти ломали… И ни один не сломил.

А ты сломала. Раздробила на микрочастицы.

Последнее спокойное движение — откладываю телефон на тумбочку. Не запускаю его в стену просто потому, что из-за изображений, которые он сейчас транслирует, в развалинах моего нутра поднимается волна мучительного трепета.

Господи… Дай силы… Дай…

Сгорбившись над койкой, вцепляюсь пальцами в матрас. Дышу громко, надсадно, резкими рывками.

Зая… Юния… Ю…

Боль захлестывает. Забивает кровью по глотку. Она клокочет там, заставляя издавать тяжелые, хриплые, мычащие и булькающие звуки.

Господи… Дай силы… Дай…

Полноценно думать не могу. После взрыва утрачена нейронная связь в организме, который я вроде как наделен властью контролировать.

Все нервы перебиты.

В сознании какие-то обрывки. И слоги эти — лишь части всех производных имени моей Ю.

Моей Ю. Моей. МОЕЙ.

Когда нарушены все контакты внутри тела, крайне остро ощущается петля на шее. Петля от цепи, которая связывает с Юнией.

Господи…

Снова холодно, как пять лет назад. И одуряюще пахнет кровью. С опозданием понимаю, кому эта кровь принадлежит.

Зая… Юния, Ю… Девочка моя…

Я не справляюсь.

Мертвую тишину палаты оглашает звериный рев. И тянется он, нарастая, пока из глаз не проливается соль. Прежде чем в бокс влетает медперсонал, успеваю с грохотом опрокинуть высокую металлическую койку и сорвать какие-то трубки.

— Ян… — протягивает одна из сестер, не скрывая потрясения.

Конечно. Такого ведь от меня здесь не видели даже в самые трудные периоды.

Мазнув по лицу ладонями, с самым невозмутимым видом оборачиваюсь. Упирая руки в бедра, сорванным голосом выдаю:

— Мне нужно столько доз обезболивающего, чтобы хватило на тридцать шесть часов. Я лечу домой.

— Но… Завтра операция. Мы не можем вас отпустить.

— Это не обсуждается. Я уйду из клиники, даже если мне придется лезть в окно.

Четвертый этаж, блядь.

Но я на таком взводе, что это реально не ощущается проблемой.

— Ян…

— Во мне нуждается родной человек! — утратив терпение, резко перебиваю я. — Сейчас, — акцентируя жестко, задействую все доступные интонации убеждения.

Через двадцать минут уже еду в аэропорт. В надежде успеть на рейс, безбожно нарушаю. Безбожно, но уповаю, что Он со мной.