Правила бунта - Калли Харт

— Прости. Это очень важно. Семейное дерьмо, — говорю я ему.

— В Англии едва рассвело! — кричит он.

— Вот именно. Это очень важно. — Спешу из его спальни, прежде чем Пакс успеет швырнуть мне туфлю в голову или что-то в этом роде. Я даже не успеваю войти в свою спальню и закрыть дверь, как из его динамиков раздается очень громкий, очень сердитый скрежет металла, от которого дребезжат стены. Блин, Пакс в бешенстве. Я получу королевскую порцию дерьма за это позже.

Хотя мне на это наплевать.

Телефон.

Сообщения на телефоне.

Я почти ожидаю, что сообщения исчезнут, как мираж, когда я снова посмотрю на экран. Но нет. Мало того, что они все еще там, но к ним присоединились еще два.

Стелла: Я серьезно, Дэш.

Стелла: Я не шучу. Напиши мне!

Мои пальцы сами по себе постукивают по экрану, но я останавливаю себя. Делаю глубокий вдох. Собираюсь с силами. Я удаляю тарабарщину, которую собирался отправить ей, и вместо этого пишу что-то более краткое.

Я: Когда? Где?

Стелла: Сейчас. Столовая.

Я: Уже поздно. Харкорт убьет нас обоих, если поймает там.

Стелла: Твои предложения? Я не могу сейчас спуститься с горы. Они услышат машину.

Я тоже не могу подъехать туда, не встревожив охрану. Хью стал особенно бдителен с тех пор, как мы с Паксом разгромили логово Фитца. Раньше я ходил или бегал, когда проводил все ночи с Кэрри, и теперь мне придется сделать то же самое.

Я: Беседка.

Стелла: Ни за что. Я не могу пройти лабиринт.

Бл*дь. Я забыл, как сильно она ненавидит лабиринт.

Я: Подожди меня у входа. Мы войдем вместе.

Стелла: Хорошо. Тридцать минут. Не заставляй меня ждать.

Некоторым образам суждено гореть в сознании всю жизнь. Я огибаю северную стену Вульф-Холла, задыхаясь после бега по проселочной дороге, кожа покалывает от пота, и вот там, в лунном свете стоит Кэрри, петли прекрасных кудрей, рассыпанные по плечам, подсвечены блестящим серебром. Ее кожа бледная и сияющая, полные губы безупречно розовые. Она смотрит на меня жестким, отстраненным взглядом, когда я приближаюсь, и, хотя в темных глубинах ее глаз нет тепла, меня охватывает трепет предвкушения. Даже когда так явно проявляется ее ненависть, моя душа радуется, что эта девушка вообще смотрит на меня.

Кэрри неловко ерзает, когда я подхожу ближе.

— Отведи нас в беседку. Мы можем поговорить там.

Боже, каждая частичка меня болит. Я бы с радостью променял год своей жизни на каждую секунду, когда смогу держать ее в своих объятиях. Сжимая челюсти, прячу жалкую тоску в своей душе.

— Следуй за мной.

Я рад, что захватил с собой фонарик. Луна достаточно яркая, небо открытое и ясное, но тесные стены лабиринта высоки и отбрасывают глубокие тени, которые затрудняют обзор. Я быстро иду вперед по лабиринту, стремясь добраться до места назначения, пока мои мысли кружатся в голове. О чем она хочет поговорить? Что было такого срочного, что ей пришлось написать мне так поздно? Что было настолько срочным, что она должна была написать мне, и точка? Она скорее откусила бы себе язык, чем заговорила со мной. Что бы это ни было, это должно быть важно.

Беседка погружена в темноту, когда мы достигаем центра лабиринта. Восьмиугольное здание не очень большое — примерно тридцать квадратных метров — но внутри уютно. Я отпираю дверь одним из трех имеющихся ключей (угадайте, у кого два других), жестом приглашая Кэрри войти первой.

Вижу, ей не по себе. Она переминается с ноги на ногу, когда я включаю маленькую лампу на книжной полке и быстро начинаю разводить огонь в камине.

Ее каменный, отрывистый голос нарушает тишину.

— Не беспокойся об этом. Мы не пробудем здесь достаточно долго, чтобы это что-то изменило.

Я игнорирую ее. На улице намного теплее, чем было в последнее время, но Кэрри пришла сюда в одних тонких спортивных штанах, футболке и огромном кардигане. Я уже несу ответственность за то, что разбил ей сердце, и не хочу, чтобы она подхватила пневмонию.

Девушка фыркает, но больше не возражает. Я рад дополнительным секундам тишины, что могу что-то сделать с моими руками, и цели, на которой можно сосредоточиться, пока стараюсь не сходить с ума. Прошло много времени с тех пор, как мы с Кэрри оставались наедине. Это кажется невероятно важным. Я должен быть осторожен, чтобы ничего не сделать или не сказать, чтобы все не испортить.

Вскоре оранжевые языки пламени облизывают горловину дымохода, подпрыгивая довольно высоко, и ничего другого не остается, как повернуться к ней лицом.

Кэрри оглядывается по сторонам, изучая книги на полках, ковер, лампы и зеркало над камином, и выражение ее лица воинственно.

— Ты понимаешь, как это нелепо, не так ли? — шепчет она. — Это место находится на территории академии и каким-то образом принадлежит парням из Бунт-Хауса. Это невысказанный факт. Это просто... ваше. Никто больше не может прийти сюда.

— Нет, если они хотят, чтобы все десять пальцев на руках и ногах были целы.

Насмешливо фыркнув, девушка качает головой.

— Ты даже не собираешься отрицать, что к вам относятся по-особому, не так ли?

— С какой стати? Еще пару лет назад это была территория Фитца. Он приводил сюда старшеклассников, чтобы трахаться. Мы с Паксом начали появляться здесь, чтобы он не приходил. И застолбили наши права. Никто не бросал нам вызов. Это место не было нам дано, любовь моя. Мы взяли его сами.

— Не смей! — Ее голос срывается на последнем слове. — Ты не имеешь права так меня называть. Мне плевать, если это пустой термин, который ничего для тебя не значит. Ты не должен использовать