Сочинения - Александр Грибоедов

Я оставил персидский лагерь с ободрительным впечатлением, что неприятель войны не хочет, что она ему тягостна и страшна; от повторенных неудач все духом упали, все недовольны. В день моего прибытия, от появления 10-ти конвойных казаков пикеты повсюду разбежались, едва могли собрать их. Сарбазы, которые у меня стояли в карауле, жалуются, что их не кормят, – Керим-Бек-Султан их просто изъяснялся, что начальники у них глупцы и они с ними пропадут. Несколько раз, несмотря на крепкий присмотр, конные подъезжали и спрашивали моего переводчика: «Скоро ли мир? зачем мы их тревожим?» – и что война им ужасно надоела. Гаджи-Махсуд-Ага, присланный ко мне от Аббас-Мирзы, чтобы наведаться о моем здоровье, когда я ему сказал, что мы в нем уважаем человека, который служил при кн. Цицианове, обрадовался, и тотчас предложил готовность свою служить нам, и много рассказывал о недостатках и неустройстве в их войске. Этот человек может нам быть полезен; притом он не бежал, а с позволения генерала Ермолова удалился в Персию и ныне находится адъютантом при Аббас-Мирзе. Я поручил нашему Аббас-Кули вступить в разговор с курдами (не эриванскими), которые на обратном пути были у меня в конвое. Они тайно просили его, чтобы русский главноначальствующий написал доброе слово их хану, и они тотчас перейдут все к нам. Таков дух войска. О расположении управляющих государством ваше высокопревосходительство можете заключить из объяснения со мною Аббас-Мирзы: «Все обмануты в своих ожиданиях. Наши, где только встретятся, разбиты, и не испытывают щедрости шаха, который теперь так же мало склонен рассыпать казну, как и в прежнее время». Мирза-Мехмед-Али нешуточно уверял меня, что шахское войско наводит гораздо более трепета жителям, нежели наше. 12 000 кальваров хлеба наложено подати на Хойскую провинцию под видом покупки. Шах насильно велел брать по туману кальвар4, тогда как он продает по 5-ти между народом.

Из униженного тона, с которым говорили со мною Аббас-Мирза и его чиновники, очевидно, что они не ослепляются насчет сравнительного положения их сил с нашими. Но ожидать невозможно, чтобы они сейчас купили мир ценою предлагаемых им условий, и для этого нужна решительность; длить время в переговорах более им свойственно. В совете шахском превозмогающие ныне голоса Алаяр-Хана и сардаря с братом; они еще твердо стоят против мира и имеют на то личные свои побудительные причины: первый поддерживает прежнее свое мнение и боится, что дело дойдет до расплаты за ту войну, которой он главнейший возбудитель; сардарь и брат его, с уступкою нам Эриванской области, лишаются значительного источника их богатства. Тогда только, когда падет Эривань и персияне увидят себя угрожаемыми в столице Азербежана, если какое-нибудь непредвидимое обстоятельство не возбудит в них прежней дерзости, можно, кажется, ожидать заключения мира на условиях, которые мы ныне им предлагаем.

Стороною я, однако, узнал, что они готовятся к покушению на Аббас-Абад. Вероятно, что начальники не захотят долго держать в бездействии войска (которых, по разным слухам, у них 65 тысяч, и можно наверное полагать до 45 тысяч), потому что они тогда непременно разбегутся, не видя случая к грабежу и испытывал всякого рода недостатки.

Надворный советник Грибоедов.

Ахвердовой П. Н., 14 августа 1827*

(Перевод с французского)

14 <августа> 1827. <Карабабы.>

Примите мои поздравления по случаю приезда Егорушки1, почтеннейшая моя Прасковья Николаевна. Хотите вы от нас хороших или дурных новостей? Начну с того, что вас более всего интересует. Муравьев чувствует себя как нельзя лучше, что до меня, то три раза начиналась было у меня лихорадка, а теперь я страдаю от жары до обмороков, ртуть не опускается никогда ниже 330 в тени, это, я думаю, 500 на солнце, на ногах не держусь больше. Мне не дают воли выбраться навсегда из этого пекла, а в конце концов придется поссориться мне с высшими властями, иначе рискую здесь изжариться, и без малейшей пользы для кого-либо.

Вы, я думаю, знаете, что я был послан с поручением к Аббасу-Мирзе; принимали меня как принца крови и лишь немного времени недостало, чтобы заставить подписаться под нашими условиями противника, который больше любит прятаться, чем сражаться. Подлецы, а миру нет. Меня зовут. Доброй ночи. Завтра поеду на железные воды, открытые в ущелье поблизости, оттуда поднимусь на Сальварти, чтобы побыть несколько времени у Раевского, и от него отправлю прошение, чтобы отделаться от всех треволнений мира сего. Если мне откажут, думаю, у меня хватит решимости приехать к вам безо всякого разрешения. Мы были и Гаруссе, но вместе с главнокомандующим2, что весьма меня стеснило. Как рад я был повидать Симонича, но злодей не предложил мне поиграть на любезном моем фортепьяно. Примите уверения в безграничной преданности, которую питает к вам

Ваш усерднейший слуга

Грибоедов.

Ахвердовой П. Н., 3 октября 1827*

(Перевод с французского)

3-го октября, в 2 часа пополуночи.

<1827. Эривань.>

Главнокомандующий1 еще у меня и не имеет, как мне кажется, ни малейшего желания лечь спать. Офицер, который едет курьером, должен подождать несколько минут, пока запечатают официальные бумаги, и я пользуюсь этим временем, чтобы напомнить вам о себе, дорогая и глубокоуважаемая Прасковья Николаевна. Мы все здесь в чаду победы, среди многочисленного и шумного населения. Взятие Сардарабада в 4 дня2, а Эривани – в 6-ть3 – разве это не покажется вам поразительным? Что говорят об этом в Тифлисе? Черкните мне, пожалуйста, два слова о приезде моей двоюродной сестры4 в наш добрый город. Как ей там живется в то время, как ее муж наполняет ужасом Персию? Любопытно мне было бы наблюдать ее первые впечатления, произведенные на нее переездом по ею сторону гор. Я говорю первые, так как последующим я не буду радоваться, решив уехать или и совсем бросить службу, которую я ненавижу от всего сердца, какое бы будущее она мне ни сулила. Ваш зять5 теперь за начальника. Мне бы очень хотелось, чтобы он сделал что-нибудь значительное, потому что его прославят единодушно все, кто знает отсутствие способностей в Эристове. Доброго дня и доброй ночи. Хоть иногда вспоминайте вашего преданнейшего слугу А. Г. Обществу мой поклон. Вчера у нас был большой парад за стенами и молебствие перед брешью. (Сказать мимоходом, разрушали город ужасно: ад бомб во время осады.) Когда запели «Господи, помилуй», появился Симонич, в сопровождении всех офицеров, опираясь на костыли. Не знаю отчего, но слезы выступили у меня… Песнопения меня тронули, а при виде этой почтенной немощи сердце мое сжалось. (Не infirmité[121], благородно изувеченный, как это сказать?)6

Вольховскому В. Д., 10–22 января 1828*

Тавриз, 10–22 января 1828.

Любезнейший Владимир Дмитриевич. Пользуюсь ответом г. Макдональда, чтобы вам дать знать о себе и о наших. Переговоры прерваны после многих толков, пустых, как с персиянами всегда бывает.

Рапорты ваши в копии все препровождены к его императорскому величеству.

Сначала генерал1 был недоволен вашим соглашением с Муэтемидом2 по смыслу которого мы должны отступить за Аракс, а потом уже получить деньги. Но после того его высокопревосходительство рассудил, что все это персидская уловка: потому что вы не имели повеления трактовать. Ничего в таком роде не писано в Тейран, что бы могло дать повод тамошнему министерству для исходатайствования чрез вас перемены наших условий. Старые шутки.

Уверены ли вы, любезный друг, что деньги точно в Казбине? Мы в этом сомневаемся. Может быть, транспорт воротили в столицу чрез другие ворота.

Насчет шумного приема Гамас-Али-Мирзы мое мнение следующее: когда шах узнал, что дела доведены к концу с Аббас-Мирзою и медлить исполнением долга невозможно, то он сыграл новый акт, как будто наследником недоволен, хочет назначить другого, и мы, потерявши два месяца выгаданного, – охотно сбавили наши требования, чтобы совершенно впросак не попасться. Благодаря бога, вышло иначе. На генерала это подействовало как надобно. Он крепко досадовал на беспечность его шахского величества… На днях выступаем на Тейран.

Между прочим, замечу вам одно: к чему вы были так снисходительны и зажились с этим народом? Таким образом миссия ваша совершенно изменилась и, может быть, подала некоторую надежду шаху или Муэтемиду на большую проволочку. Так кажется, но вы на самом месте лучше знаете, что делать.

Генерал очень много о вас заботился, и все мы очень, очень желаем вас видеть, по мне, хоть и без денег.