Жемчужина, сломавшая свою раковину - Надя Хашими

Настойчивость и обходительность Асифа, опытного царедворца, помогли ему быстро войти в круг доверенных лиц молодого эмира. В это напряженное время Аманулле нужны были надежные советники, и он с радостью принял своего старого друга. Асиф стоял плечом к плечу с Амануллой, пока было неясно, придется ли пролить кровь тех, кто попытается захватить власть. Когда ситуация разрешилась, Шекиба и Гюльназ вздохнули с облегчением — кровопролитие в Кабуле удалось предотвратить, власть перешла к новому эмиру мирным путем.

Аманулла хотел непременно найти убийцу отца. Недостатка в подозреваемых не было. В числе прочих подозрения пали и на дядю. По слухам, Насрулла-хан не проронил о брате ни слезинки. Аманулла выступил с заявлением: он покарает убийц эмира и начнет широкомасштабные реформы в стране. Шекиба трепала по голове своего сына — теперь будущее Шаха виделось ей в радужном свете, ведь благодаря Аманулле жизнь в Афганистане станет лучше.

«Да благословит тебя Аллах, Аманулла-хан! — думала Шекиба. — Ты хороший человек, гораздо лучше своего отца».

Созданная новым эмиром комиссия по расследованию убийства Хабибуллы к апрелю закончила работу. И Аманулла заключил под стражу своего дядю Насруллу-хана.[76]

Контакты Асифа с дворцом возобновились, у него появилось много новых знакомых среди советников эмира. В доме стали бывать гости. Гюльназ подавала чай, Шекиба хлопотала у плиты на кухне. Обе подслушивали разговоры в гостиной, и обе гордились, что узнают политические новости из первых рук. Особенно похвалялась этим Гюльназ и, болтая с соседками, не забывала подчеркивать, какие связи имеет их семья. А поскольку связи в таком городе, как Кабул, — это всё, Гюльназ не возражала против лишней работы на кухне, которая свалилась на них с Шекибой из-за частых приемов гостей.

Обеим очень нравилось слушать рассказы о молодой жене Амануллы, Сорайе. Говорили, что она очень красива и прекрасно образованна. Она родилась в Сирии и знала несколько языков. Гюльназ и Шекибе хотелось узнать побольше об этой загадочной женщине. Но к сожалению, собравшиеся в гостиной мужчины быстро переходили на другие темы, в основном на обсуждение грандиозных реформ, к которым приступил Аманулла, став руководителем страны.

В мае Аманулла сделал то, что советовал ему Асиф еще в ту пору, когда Шекиба работала смотрителем в гареме: эмир отправил войска в Северную Индию. Это была попытка освободиться от диктата Британии и начать самостоятельную внешнюю политику.

«Независимость или смерть!» — скандировали демонстранты на улицах Кабула.

Гюльназ и Шекиба с тревогой прислушивались к их воплям, надеясь, что толпа не отыщет того, кого посчитает врагом, и демонстрация не превратится в кровавую бойню.

В результате Аманулла-хан вверг страну в третью Англо-афганскую войну. В Кабуле только и разговоров было, что о боях и армии, значительно уступающей армии противника в силе, зато полной патриотического духа.

Обе жены Асифа снова погрузились в тревожное ожидание. Если война будет проиграна, то возможна смена правительства, и еще неизвестно, к чему приведут перемены.

Прошло три месяца после начала войны. Однажды Асиф ввалился в дом и заявил с порога:

— Все кончено!

— Все кончено? — повторила Шекиба вслед за мужем — привычка, неизменно приводившая Асифа в тихое бешенство.

Шекиба прикусила язык, но уже было поздно — фраза сама собой вылетела у нее изо рта.

— Да, именно так я и сказал! О Шах, сынок, иди сюда! — Асиф подхватил на руки выбежавшего из комнаты мальчика. — Хорошие новости: мы отстояли свою независимость.[77]

Глава 61

РАХИМА

После смерти Джахангира прошло сорок дней. Предусмотренный традицией срок траура подошел к концу.

— Возможно, сегодня придут люди помолиться вместе с Абдулом Халиком. Смотри веди себя, как подобает вести себя матери в такой день, — предупредила Гулалай-биби.

Шахназ фыркнула и ушла купать своих детей. Она тщательно следила за тем, чтобы ее сын и дочь близко ко мне не подходили. Я, мать умершего ребенка, внушала ей почти суеверный страх.

Сорок дней. Интересно, думала я, что за магия в числе «сорок»? Должны ли мои чувства измениться, буду ли я завтра чувствовать иначе, чем сегодня? Предполагается, что мне следует забыть о том, что случилось полтора месяца тому назад?

Мы, афганцы, отмечаем день рождения и день смерти, отмеряя этот срок — сорок дней, словно нам требуется время, чтобы убедиться в случившемся. Мы праздновали сорок дней со дня рождения Джахангира, не будучи при этом уверенными, суждено ли ему пережить младенчество. И вот настал сороковой день со дня его смерти.

— Сегодня сороковой день, Рахима, — напомнила Бадрия.

— А завтра будет сорок первый, — равнодушно ответила я. И ничего не изменится.

Но кое-что все же изменилось. В течение сорока дней Абдул Халик почти не общался с нами. К нему приходили мужчины, они выражали соболезнования, вместе молились и читали Коран. Но со мной он вел себя совершенно не так, как обычно. Я могла безнаказанно подходить к нему и спрашивать, какими были последние часы жизни нашего сына и хорошо ли ему сейчас в руках Аллаха. Я чувствовала благодарность за то, что муж сделал для Джахангира, за то, что он был добр с ним. Но больше я не хотела иметь с Абдулом Халиком ничего общего.

На сорок первый день после смерти моего сына дом вздохнул с облегчением. Детям Бадрии больше не надо было чинно передвигаться по двору и разговаривать полушепотом. Отведенное для скорби время закончилось.

В ту ночь Абдул Халик велел мне прийти к нему. С тяжелым сердцем я направилась в знакомую спальню. Он стоял у окна, повернувшись ко мне спиной. Я знала, что должна войти и прикрыть за собой дверь. Но я не сделала этого: в глубине души я надеясь, что мне не придется оставаться здесь.

— Закрой дверь, — бросил он, по-прежнему не оборачиваясь. В его голосе звучала угроза.

Я повиновалась.

— Подойди ближе.

Мне хотелось кричать. Хотелось выскочить вон из комнаты и бежать подальше от него самого, от его запаха, его грубых рук и надменного взгляда, которым он вечно окидывал меня с ног до головы.

«Неужели я недостаточно страдала?» — хотелось мне закричать в полный голос.

Абдул Халик развернулся и прочел отвращение, застывшее у меня на лице. Он сделал шаг в мою сторону. Я отвела глаза и уставилась в пол.

Оплеуха обожгла мне щеку. Я едва устояла на ногах.

— Ни одна из моих жен не смеет так смотреть на меня!

В глазах у меня стояли слезы. Его пальцы впились мне